К утру вчерашнюю снежную слякоть изрядно подморозило, и рыхлое месиво под ногами превратилось в ледяные буераки. Люди передвигались по этим буеракам неуверенно и по-пингвиньи неуклюже. Особенно доставалось, конечно, женщинам на тонких каблучках.
Две фигурки – потоньше и поосновательнее – ковыляли к остановке, сцепившись руками, точно слепцы Брейгеля. Та, что потоньше, была увешана раздутыми пакетами – путь лежал мимо мусорных баков. За второй, мелко подпрыгивая на ледяных бугорках, тряслась клетчатая сумка на колесиках.
— А почему это красивые женщины сами мусор выкидывают? – насмешливо поинтересовался какой-то парень.
— Потому что некрасивые мудаки дома лежат, в носу ковыряют, — отпарировала девушка, даже не обернувшись – она метала мешки в разверстую пасть бака.
— Чё, мужчин не любите так? – не отставал тот.
Девушка посмотрела на него и ослепительно улыбнулась:
— Просто обожаю, — промурлыкала она. – Я делаю им козу и говорю: «Ути-пути!»
— Надя, — с привычным укором произнесла ее спутница.
— Ма-ам, — с привычной ленцой ответила Надя и потянула ее в сторону остановки.
«Мне бы вот хоть каплю её веселой решительности, бесшабашности, — вздохнув, подумала Виктория Яковлевна. – И в молодости-то её не было, а сейчас и подавно».
Внезапно рассердившись на себя, Виктория Яковлевна сделала какое-то резкое движение и чуть не опрокинулась назад.
— Ой, мам, — испугалась Надя. – Ты давай, крепче за меня держись! А то покалечишься ещё, да с коляской своей…
И тут же завопила:
— Мой автобус!!! Ма, осторожней!
И, бросив мамин локоть, козой поскакала вперед по скользким кочкам и рытвинам – опаздывала на пару. «Мне уже так не поскакать», — подумала Виктория Яковлевна, провожая глазами собственную маршрутку. Впрочем, до коттеджного поселка на окраине города можно было доехать не только на ней. Трамвай трюхает медленней, зато в пробке не застрянет.
Трясясь в холодном салоне, Виктория Яковлевна, привычно прикидывала план дня. Забрать продукты у Виталия, сварить овощей и яиц для завтрашних салатов и закусок, не забыть купить приправу для рыбы… Суеты, конечно, будет много, но юбилей есть юбилей. Григорий Петрович любил основательные празднества. А уж 60 лет – это 60 лет, не жук начихал. И почти тридцать лет совместной жизни. С ума сойти. Ой, а еще же квартиру убирать, столы громоздить… Как все это успеть, непонятно. Но придется. Как всегда. У неё это отлично получалось до сих пор, получится и на этот раз.
В сумке закудахтал сотовый. Надюшка специально поставила на отца такой звонок – дикое кулдыканье и кудахтанье птичьего двора. Вот насмешница. Зато этот сигнал хорошо был слышен отовсюду – хоть из сумки, хоть из глубокого кармана. И не потеряется.
— Виктоша, ну я не знаю, ну куда ты делась? – раздался в трубке возмущенный голос мужа. – Мы же договорились двигать шкафы! Ты понимаешь, что мне одному не справиться? Нет, теоретически я могу, конечно, но ты знаешь, сколько мне придется возиться? Вынуть все вещи, сложить их куда-то, потом отодвинуть, потом снова сложить – неизвестно в каком порядке…
Виктория Яковлевна привычно отняла трубку от уха и вздохнула. В трубке клокотало и бормотало. Потом, кажется, наступила пауза. Виктория Яковлевна с опаской прислушалась.
— Ты поняла?! – донеслось до нее.
— Гриша, — терпеливо сказала она. – Да, мы договорились с тобой насчёт шкафов, но позже. Ты разве забыл, что я еду к Виталию за продуктами к столу?
— Как, ты их еще не привезла? – удивился Григорий Петрович. – А почему? Ты понимаешь, что нереально успеть всё? Зачем ты каждый раз устраиваешь эту нервотрепку? Вот почему нельзя заранее всё продумать, как же так можно?! Ты представляешь, как неудобно, когда придут гости, а ничего еще не поставлено, не приготовлено, столов нет – почему всё так, Вика?!
— Когда же это было, а?! – не выдержала Виктория Яковлевна. – Ну вот когда приходили гости, чтобы ничего не было готово, что ты говоришь?!
— Зачем ты всё переворачиваешь?! Хорошо, ты как всегда во всём права. Ты всегда настоишь на своём, чего бы это ни стоило. Так почему бы тебе не позаботиться обо всём заранее?! Вот я чего не понимаю!
— Если ты не забыл, я работаю, — сухо напомнила Виктория Яковлевна. – И умудряюсь всё успевать тем не менее. А сегодня специально взяла отгул.
— Да, но какими нервами это всё достигается, Вика! Моими, заметь, нервами! Но всем, конечно, наплевать. Всем наплевать, что юбилей у человека – у пожилого человека, между прочим! А где Надежда, почему хотя бы она не может помочь отцу?!
— Она поехала на учёбу, — сквозь зубы ответила Виктория Яковлевна.
— Чёрт знает что! – резюмировал муж и отключился.
Виктория Яковлевна не сразу попала рукой с мобильником в карман пальто. Сердце тряслось овечьим хвостом где-то в горле. Тётка в наглой оранжевой шубе, с явным любопытством прислушивающаяся к чужому разговору, сделала вид, что смотрит в промороженное окно. «Если бы я умела, я бы плакала», — подумала Виктория Яковлевна и заплакала. Впрочем, трамвай уже останавливался на конечной и плакать стало некогда.
За городом было просторно и солнечно. Это была совершенно другая планета – мирная, беспечальная и мудрая. Виктория Яковлевна постояла немного, переводя дух. Постепенно умиротворение разлилось в ней, точно тёплое молоко. Сосны тянулись к синему морозному небу и стояла такая тишина, что хотелось закрыть глаза и раствориться в ней. Блаженство было непереносимым, снова захотелось плакать. «Да что же такое со мной сегодня», — рассердилась на себя женщина и поглубже натянула пушистую вязаную шапочку. Шапочка была дурацкой, она ей совершенно не шла, но суета и какие-то вечные дела отодвигали покупку другого головного убора на третий и десятый план. Но именно сейчас Виктория Яковлевна поняла, насколько новая шапочка придала бы ей сил. Она вздохнула и поковыляла по тропинке со своей коляской.
Коттедж Виталия, слава Богу, был в пяти минутах ходьбы от остановки. Правда, вездесущие ледяные буераки превратили пять минут в десять, а то и в пятнадцать.
— Мать, звиняй, что не могу довезти, — развёл руками сын Виталий. – Заказчика жду. Так что…
Виталий выкарабкался в более или менее востребованного дизайнера по интерьерам и сейчас с остервенением навёрстывал время полуголодного существования. Тогда от него сбежала жена, не подарившая ему даже ребёнка (а Виктории Яковлевне, соответственно, внука), и Виталий ушёл в работу по уши. Ну, да что тут говорить – хорошо, что эта работа треклятая есть! Пожирающая всё время и силы. Впрочем, на любой плюс всегда был свой минус, как и на всякий минус – свой плюс.
«Хорошо хоть продукты все приготовил, что обещал», — с привычной покорной горечью подумала Виктория Яковлевна, помогая сыну грузить в тележку мясо, колбасу, консервы и бесчисленные бутылки с коньяком – Григорий Петрович очень любил коньяк.
— Допрёшь? – с сомнением спросил Виталий, смерив взглядом коляску и раздутый пакет. – Давай до трамвая сволоку.
Виктория Яковлевна по привычке хотела отказаться, но взяла и не отказалась. В самом деле, как это оказалось непривычно приятно – идти по скользи налегке, хоть и в дурацкой шапочке! Она порадовалась – это была её первая маленькая победа на сегодня. Хотя она даже чаю не попила. Нет, если бы она заикнулась про чай – что, Виталик не налил бы?! Налил, конечно, и даже кофе бы сварил! Но… Виктория Яковлевна по привычке не догадалась попросить даже чаю. А сейчас, уже подпрыгивая на холодном пластиковом сиденье в такт громыхающим колёсам, внезапно удивилась себе. Словно впервые за многие годы увидела себя со стороны. Тягловая серенькая лошадка – киндер, кюхен… ну, разве что без кирхе, ибо атеистка. В дурацкой вязаной шапочке. И душа вся в морщинах. Про лицо уж и говорить не приходится. Надежда регулярно выговаривала матери: «Ну что ты вот с собой делаешь? А как же красивая жизнь? Полежи хоть в ванне с пеной, расслабься, роман женский читани, в парикмахерскую сходи! А одеваешься как?! Мы с Виталькой уже выросли, хватит уродоваться-то!» От этих слов становилось теплей, но – тепло оставалось, а смысл ускользал куда-то в сторону и Виктория Яковлевна снова «уродовалась», по выражению дочери.
…Коляска зацепилась колесиком за поручень, и задумавшаяся Виктория Яковлевна с криком ужаса вывалилась из трамвая на какого-то дюжего мужика. «Сейчас обматерит», — зажмурилась она, но – пронесло. «Ну что же ты, тётка», — сказал тот с укором, умудрившись удержать и равновесие, и саму Викторию Яковлевну с её котулями. «Коньяк бы не побить», — со страхом подумала она, но тоже обошлось, и она уже запоздало обиделась на «тётку». Да, ей почти пятьдесят четыре. Но неужели действительно всё так безнадёжно?! «Приправа для рыбы, лимон и майонез», — сказал строгий внутренний голос.
А в воздухе, кажется, снова повеяло оттепелью, ледяные косорытвины заплакали и залоснились влагой. Истерические нынче повелись погоды – не знаешь, в чём и выходить. Утром камчатские холода, днём начинает припекать, как в пустыне, хоть пальто расстёгивай. Даже в пот бросает. «Мороз и солнце, день чудесный, — пронеслось в голове у Виктории Яковлевны. – То в жар, то в холод, друг прелестный». Безжалостно обойдясь с классиком, она направила свои стопы за продуктами.
Магазинчик рядом с домом, слава Богу, был просто магазинчиком, а не маркетом – а то бы вот куда она свою коляску дела?! Виктория Яковлевна не удержалась и купила еще две связки маленьких жёлтеньких бананов. Загляденье, а не бананчики. Как раз той самой желтизны и крепости, чтобы завтра – в самый раз. Может, салат ещё фруктовый сделать?.. Вполне можно успеть. «Нет-нет-нет, хватит», — урезонила себя Виктория Яковлевна. – И так всего напридумано. Да… но… юбилей всё-таки…»
Терзаемая сомнениями и обтявканная соседским пекинесом, Виктория Яковлевна втиснулась в лифт. По вискам противно ползли липкие дорожки пота. Её передёрнуло от брезгливости к самой себе. «Ванна с пеной… — вздохнула она, вслепую тыча ключ в замочную скважину. – Тут бы под душем успеть по-быстренькому сполоснуться!»
Даже находясь дома, Григорий Петрович умудрялся замыкаться на все замки. «Да что ж за манера!» — привычно возмутилась про себя Виктория Яковлевна, дёргая вторую дверь в смутной надежде. Но нет – все три замка на ней были надёжно заперты по полной программе.
Стаскивая ненавистную шапочку, Виктория Яковлевна задом открыла дверь и потянула за собой вдруг ставшую неподъёмной коляску. Дверь почему-то открывалась с трудом и не до конца. И раздавались странные звуки – визгливые и дикие, точно кошке попеременно наступали то на хвост, то на лапу. Виктория Яковлевна наконец справилась с коляской, повернулась лицом к проёму в зал и ахнула.
Все шкафы были раззявлены, нахально являя миру своё нутро. Это же нутро было горой навалено на полах и под дверью – отчего та и не желала открываться как следует. Посреди разгрома сидел Григорий Петрович в одних трусах и самозабвенно дудел на флейте.
— Гриша… — перехваченным голосом позвала Виктория Яковлевна – ей вдруг показалось, что её супруг сошёл с ума.
Григорий Петрович наконец заметил жену и её клетчатую сумку на колёсиках.
— Коньячок, — оживился он, шестым чутьём угадывая содержимое. – Вот мы сейчас немножечко коньячку… Виктоша, нарежь лимончику и сахарку посыпь, ладненько?
Виктория Яковлевна потеряла дар речи и остервенело поволокла коляску в кухню, немилосердно давя колёсиками вороха вещей. Её провожали визгливые звуки флейты.
«Только бы не помереть раньше времени, — расшвыривая по местам содержимое каталки и пакетов, думала она, чувствуя, как поднимается давление. – Ужас, просто ужас – как же я с этим всем справлюсь?!»
На скандалы и даже на выговоры не было ни времени, ни сил. Многолетняя сноровка позволяла ей проделывать все операции практически на автомате. Это умение ей сейчас очень пригодилось, иначе ступор от увиденного не позволил бы ей даже сдвинуться с места. Не сказать, чтобы такая картина ошарашила её впервые – бывало, кстати, и похуже, – но именно сегодня чаша терпения готова была переполниться. Когда овощи забурлили в своих кастрюльках, Виктории Яковлевне показалось, что это бурлит она сама.
Ворвавшись в залу, она молча принялась сдвигать опустошённые шкафы. Не так уж это было и сложно, тем более что Григорий Петрович, увлечённый музицированием, даже не сразу заметил, чем занимается его половина.
— Вика, Вика! – предостерегающе воскликнул он, когда дело было сделано. – Зачем ты ворочаешь тяжёлые вещи?! Неужели тебе трудно было меня попросить, я не понимаю? Вот сорвёшь себе спину и сляжешь – вот всегда ты так! Коньячок не принесла?
Всё так же молча и сосредоточенно Виктория Яковлевна стала заполнять выпотрошенные полки.
— В чём дело Вика? – возвысил голос Григорий Петрович. – Если ты чем-то недовольна, то скажи. Играешь в молчанку и дуешься, как мышь на крупу. Детский сад, ей-богу!
«Я убью его», — подумала Виктория Яковлевна, фурией уносясь в кухню. Мысли скакали с немыслимой быстротой. На дисплее компьютера они выстраивались бы в столбики и бесконечным потоком мчались бы по экрану. Это было меню для завтрашнего приёма. «А без Надюшки-то не осилить, пожалуй», — мелькнула мысль, и тут же мелодично зазвонил сотовый. «Мамуль, помочь чего? – раздался голос дочери. – Я освободилась уже. Девчонки, правда, в кафешку зовут – ты как там? Справляешься?»
«Моя ты душечка», — умилилась Виктория Яковлевна, и хотела было сказать, чтобы дочь мотала в свою кафешку, но вместо этого выдохнула:
— Приезжай, увидишь. Не могу больше!
Видимо, это прозвучало должным образом, потому что голос Нади был чуть ли не испуганным: «Я скоро, мам!»
Обиженно сопя, в кухню бочком протиснулся Григорий Петрович.
— Всё самому надо делать, — нарезая лимон на блюдечке, пробурчал он. Подхватив бутылку коньяка, стопку и блюдечко, он удалился в залу. Спустя некоторое время оттуда вновь понеслись кошмарные звуки истязаемой кошки.
Виктория Яковлевна уже не обращала внимания. Успокоенная скорым приходом дочери, она перетирала фужеры и стопки, споласкивала тарелки, до поры лежавшие на дальних полках.
— Мам, завтра мне придётся прогулять, — с порога заявила Надежда. – Но я думаю, чертоломить надо вместе, а то свалишься. Господи, что это у вас тут за страхоужас?!
На полу всё ещё лежал хлам, который Виктория Яковлевна не стала убирать в шкафы – рваные трусы, какие-то бумажки, разрозненные носки и целлофановые пакеты.
— С утра же выбросили столько всякого г, а тут опять…
— Помоги матери, не стой столбом, — прервал свои экзерсисы Григорий Петрович. – И что за выражения?!
Надежда, игнорировав замечания, принялась собирать барахло, а Виктория Яковлевна снова пошла в кухню.
Григорий Петрович счастливо похрапывал на диване, когда очумевшие мать и дочь пытались собрать столы из разрозненных деталей, которые они выволокли с антресолей и чулана. Когда чудеса моделирования были завершены, было полвторого ночи, но ангел по имени Надежда мужественно вымыла еще и пол.
— Заплати налоги и спи спокойно, — пробурчала она. – Мать, немедленно в койку!
Надо ли говорить, что Виктория Яковлевна с радостью подчинилась.
Готовить наутро было не в пример проще. В четыре руки возиться на кухне всегда лучше, чем в две — это знает каждая хлебосольная хозяйка, когда на нее надвигаются катаклизмы вроде Нового года или солидного приёма гостей. Тем более что меню было отработанным – фирменные семейные салатики, закуски, горячее. Не раздражало даже то, что Григорий Петрович вороватым котом таскал из-под рук куски. Разве что мяуканье флейты заставляло вздрагивать. Как глава семейства умудрялся совмещать еду с музицированием, оставалось непонятным – ведь рот-то у него был один. Впрочем, подобными вопросами задаваться было совершенно некогда.
— Дочь, — изрекла Виктория Яковлевна, полная признательности. – Твоему будущему мужу необыкновенно повезло. Я даже не подозревала, какая из тебя получится образцовая хозяйка.
— Замуж?! Никогда, — фыркнула Надежда, взбивая миксером сложную начинку для располовиненных вареных яиц. – По крайней мере, в ближайшие десять лет. И уж так уродоваться я не буду даже ради принца крови. И тебе не советую. В который раз!
«Интересно, так ли я рассуждала в свои двадцать лет?» — подумала Виктория Яковлевна, но по привычке промолчала.
В это невозможно было поверить, но за четверть часа до первого звонка в дверь стол уже благостно поражал изобилием и сервировкой. Запахи из духовки неслись божественные – доходила до ума фирменная рыбная запеканка. Единственное, что омрачало настроение Виктории Яковлевны – она так и не успела соорудить себе мало-мальски приличной причёски, и даже накраситься. Да и натягивать после душа дежурный деловой костюм пришлось в темпе новобранца.
А затем праздник чинно покатился по накатанной из года в год программе – шумные приветствия в прихожей, алчущие молниеносные взгляды гостей на гастрономические изыски в ожидании сигнала к началу, чествования юбиляра, вручение подарков, звяканье вилок и звон хрусталя. И – когда первый голод был утолён – неспешный разговор под ленивую дегустацию прочих разносолов.
— Чем предполагаешь заняться на пенсии, Петрович? — с фамильярностью, допустимой лишь близкому приятелю, спросил бывший коллега, Иван Михайлович, уже пенсионер с пятилетнем стажем.
— Ну, чем занимаются пенсионеры, — улыбнулся юбиляр. – По хозяйству буду возиться, жену разгружать, чем могу. Как обычно!
Неприятный холодок пробежал по позвоночнику Виктории Яковлевны, но она мужественно улыбнулась одобрительным взглядам, которыми собравшиеся одарили и друг друга, и именинника, и её саму.
— Не справляется Виктоша, — доверительно вещал супруг. – Я понимаю, работа, дети, то, сё… Вот хотя бы взять этот стол, этот праздник – уму непостижимо, я чуть с ума не сошёл от волнения. Это были такие нервы! Я ничего не хочу сказать, всё замечательно. Но если бы не сын (он придёт позже), если бы не дочь, которой пришлось пропустить в институте день, если бы я не возился вчера с этими шкафами – простите меня за эти закулисные подробности…
— Налить, налить немедленно, — засуетилась двоюродная сестра юбиляра Валентина, по случаю события приехавшая из столицы. – Молодец. Вы оба молодцы! Каких детей вырастили! Какое угощение отгрохали!
В ушах Виктории Яковлевны медленно нарастал гул. Она сидела прямая как шпала, но перед глазами поплыли странные цветные шары. Точно в тумане она протянула свою рюмку с коньяком куда-то вперёд и чуть не уронила, чокнувшись с протянутыми в ответ.
— Да молодцы, молодцы! – довольно рассмеялся Григорий Петрович. – Только вот, Викушка… Умница ты, конечно, но нельзя же так женщине надрываться. Надо и за собой смотреть, баловать себя иногда.
— Вот прав ты, Петрович, — крякнул Иван Михайлович, накалывая на вилку ломтик колбасы. – Золотой мужик! За таким, как за каменной… Цени, Виктория!
Виктория Яковлевна осторожно поставила свою рюмку обратно на стол, даже не пригубив. Ей почему-то стало трудно дышать.
— А ещё… — интимно понизив голос, произнёс юбиляр. – Я пишу сонатину для флейты. Удивительное ощущение испытываешь от звуков этого инструмента – такая чистота, такая нежность. Я ведь уже давненько балуюсь, но тишком да тайком – засмеют ещё домашние… Вот, предполагаю посвятить себя музыке. Пенсия, она, знаете ли, может дать мощнейший толчок для творчества!
После непродолжительной удивлённой паузы гости оживились, задвигались, стало шумно и весело, вновь празднично зазвенел хрусталь.
— Рядом с таким мужем, — наклонившись к уху Виктории Яковлевны, и глядя на неё сочувственно, тихонько произнесла жена Ивана Михайловича, — запросто можно заработать комплекс неполноценности. Я извиняюсь, я по-дружески, конечно, вы не подумайте…
В голове Виктории Яковлевны не осталось ни одной мысли, теснились одни цветные шары. Ей казалось, что она сама, как шар, сейчас взмоет к потолку и лопнет. И так же готова была лопнуть её голова, внезапно взорвавшаяся болью.
— За тебя, дружище! – громыхнул Иван Михайлович, опустошая очередную рюмку.
Раздался входной звонок. Виктория Яковлевна приподнялась было, движимая скорее инстинктом, чем сознанием, но Надежда метнула на неё тревожный взгляд и перехватила мать за руку:
— Сиди, я сама!
В прихожей захлопало, задвигалось, зашумело, послышался голос Виталия.
— А вот и сын! – повысил голос юбиляр. – Можно сказать, истинный герой праздника и нашего разносолья!
Виктория Яковлевна на ватных ногах поднялась и, цепляясь за стол, незамеченной выбралась в кухню. Там она опустилась на табурет и, наконец, дала волю слезам – беззвучным и горестным. Заглянула Надя, подхватила чистую тарелку и вилку для брата и, не говоря ни слова, снова вернулась к гостям.
На её лице появилось выражение сродни вчерашнему, при утренней встрече с любопытным парнем у мусорного контейнера. И эта сладкая улыбка не предвещала ничего хорошего.
— Минуточку внимания, — громко сказала Надя, обводя всех заговорщическим взглядом. – Сейчас будет десерт. Но не для желудков, а для души.
Убедившись, что все взгляды обращены к ней, Надежда ненадолго вышла из-за стола, сняла с полки серванта флейту и торжественно подала отцу.
— Сыграй свою сонатину! – не переставая приятно улыбаться, сказала она, и снова обратилась ко всем собравшимся: — Вы знаете, он вчера весь вечер и всё сегодняшнее утро репетировал, пока мы с матерью на кухне возились. Я думаю, он хотел всех удивить. Мне кажется, такое без внимания оставить нельзя! Аплодисменты музыканту!
Все дружно разразились овациями.
— Ну, батя, ты даёшь! – хмыкнул Виталий. – Не думал, что ты композитором заделаешься.
— Ну, давай же, не скромничай, — подбодрила Надя, всунула инструмент в руки отцу и села на место, как и все, уставившись на него в доброжелательном ожидании.
Жалкая улыбка приклеилась к устам Григория Петровича.
— Но… Я не готов сейчас… — начал он отнекиваться, но собрание не отставало.
— Давай, други моя! – с напором потребовал разомлевший от коньяка Иван Михайлович. – Не томи. Мы ложной скромности не любим!
— Вы знаете, он вчера и сегодня флейту из рук не выпускал, — подхватила Надя. –Представляете?! Мать за продуктами ездила к брату на край города, но ведь музыка… Вы же знаете, что такое музыка! А кухня – что кухня! Это же пошлый быт!
Её голос опасно зазвенел, но это прошло для гостей незамеченным. Они уже вовсю скандировали: «Про-сим! Про-сим!» И Григорию Петровичу ничего не оставалось, как поднести к флейту к губам. Воцарившуюся тишину прорезали знакомые вопли истязаемой кошки. После паузы гости захохотали.
— Вы же понимаете, он шутит! – уже не скрывая издёвки, продолжала Надежда. – Сейчас он сыграет по-настоящему! Потому что разве ради такого детского сада можно бросить жену на кухне и на прочем хозяйстве?! Не пошевелить даже пальцем?! Когда у неё давление, когда она с ног падала до часу ночи, ворочая мебель?! Как за каменной стеной! И так всю жизнь. Давай, папа, играй!
Следующая пауза была куда длиннее прежней.
— Ну ты уж… разошлась… — растерянно прогудел Иван Михайлович, окидывая взглядом остальных гостей. Те попрятали глаза.
— Давайте выпьем, что ли, — ничего не понимая, в наступившей тишине произнёс Виталий.
Надежда бросила на отца ненавидящий взгляд, ушла к матери в кухню и молча принялась мыть грязную посуду, которая успела скопиться, пока Виктория Яковлевна суетилась, меняя блюда.
В гостиной слышался голос Виталия, который явно пытался расшевелить увядшее веселье, и разрозненные реплики гостей. Но вскоре собравшиеся потихоньку начали расходиться. Даже Надя куда-то сурово уволокла и мать, и брата. Григорий Петрович остался в опустевшей квартире.
Когда Виктория Яковлевна, по настоянию дочери посетившая парикмахерскую, вернулась домой посвежевшая и уже не заплаканная, она застала Григория Петровича сидящим на полу. Он бессмысленно улыбался, гулил и с любопытством вертел в руках флейту.
Виктория Яковлевна присела в прихожей на тумбочку и задумчиво уставилась на мужа, изучая. Потом перевела взгляд на своё отражение в зеркале.
— Что ж, — тихо произнесла она и впервые робко улыбнулась. – Кажется, в новом качестве нам обоим гораздо лучше.
И Григорий Петрович радостно и заливисто рассмеялся.