Александра Клюшина. Цикл «Взрослые сказки».
«Обвиняется ведьма Кассандра в злоумышлениях против жизни, здоровья, процветания и спокойствия жителей города Ганска, нравственного облика помянутого города, а также в природных катаклизмах и, в отдельных случаях, падеже скота. Суд над ней состоится…»
Кассандра потрясла головой, но черные строчки афиши, налепленной на городскую доску объявлений, никуда не исчезли. Крупные, жирные, обведенные нарочито вычурной траурной рамкой. А рядом висел скромный разворот «Ганского Вестника». И то же объявление занимало там целую полосу.
«Массовое помешательство», – пробормотала она и, краем глаза заметив стоящую рядом фигуру, обернулась. Рядом с ней лыбился главный редактор «Ганского Вестника», Йожык. Его улыбка Кассандре не понравилась, и сразу противно засосало под ложечкой.
– Поясни, что это? – мотнула челкой Кассандра в сторону листка.
– А что, эффектно, правда? – редактор самодовольно разгладил листок. – Главное, газета висит уже с пяти утра, прикинь, тираж горяченьким забрали… а афишки-то припоздали! Около здания городского Совета та же история, да и вообще по городу. Теперь рейтинг подскочит, а, главное, тираж.
– Поясни, ЧТО ЭТО? – звенящим голосом повторила Кассандра. Теперь ей стало по-настоящему страшно. До нее медленно доходило, что это не розыгрыш и не предупреждение. Это реальность.
Йожык посмотрел на нее задумчиво, точно что-то прикидывая. Вероятно, будущие барыши и выгоды. К примеру, присвоение «Ганскому Вестнику» статуса областной газеты. Если не государственной.
– Не бери в голову, знаешь… Все обойдется, – нехотя сказал он и поморщился. – Ну, суд, да. Жители требуют. А то ты сама не чуяла, что уже давно жареным пахнет. Да не жареным – горелым. А мы – газетчики! И на сенсациях денежки делаем. И гонорары, между прочим, платим поэтому!! Кстати, – он интимно понизил голос, – ты чего-нибудь свеженького принесешь нам?
Кассандра молча ткнула ему флешку, которую как раз несла в редакцию. Руки ее тряслись. Ей казалось, что они удлинились на многие километры, ее руки, – как раз до внезапно появившейся границы между НИМИ и ЕЮ.
«Скажи, что это неправда», «Какие же вы все сволочи», «Что мне теперь делать», «Почему именно я» – все эти реплики, всплеснувшиеся в ее голове, адресовать вслух не имело никакого смысла. Ни Йожыку, ни, впрочем, кому другому.
– О, – обрадовался редактор. – Я надеюсь, там будет что-то… особенное. Такое, знаешь, чтобы наповал!
– Людей пожалей, – хрипло сказала Кассандра, и тут же раздосадовано прикусила язык. Прозвучало это по-ханжески. Улыбка Йожыка стала еще более омерзительной.
– Выйдет завтра, – воздел он флешку. – И гонорар завтра. Мало ли там…
– Когда суд? – перебила Кассандра.
– Послезавтра, – с готовностью ткнул пальцем в газету редактор. – Да не трясись ты! Говорю же, обойдется. Ты, кстати, принеси давай завтра все, что есть, а? Ну, то есть, вообще все. Даже недописанное. Мы с продолжением дадим…
«Все, что есть». То есть, чтобы воспользоваться ею до остатка… пока не поздно? И даже когда уже будет совсем поздно, читатели будут со сладким ужасом смаковать мертвые строчки… Под ложечкой разверзлась черная дыра. Бежать… Куда бежать. Зачем.
– Кто судья? Что требуют жители? – вытолкнула из себя. На большее сил не было.
– Судья – сам Верховный. Требуют… – сломался-таки Йожык, отвел глаза. – Требуют-то, само собой, смертной казни – прилюдной, как полагается… Но ты ж понимаешь! Ну какая там к бесам… Понимаешь?!
– Иди, – чужим голосом сказала Кассандра.
Он ушел очень быстро. И это было замечательно. Куда бы забиться, в какую дыру?! Хотя бы на полчасика, пока еще кто-нибудь… А к доске объявлений уже издалека тянулись люди.
Она наскоро спустилась к реке, оскальзываясь на траве, спотыкаясь о камни. Берег, поросший перепутанными стволами, был основательно загажен. Почему-то теперь это особенно бросалось в глаза. Не хотелось бы, чтобы последним воспоминанием была помойка…
Из горла Кассандры вырвался щенячий скулеж, она согнулась пополам. Ну да, вот именно этого и ждут. Полного посрамления, раздавленности, а потом… Йожык придурок, ему бы сейчас послать за ней штатного папарацци Рюсика. Вспышкой из-за кустов – пых! Вот кадрик был бы. «Кассандра в ожидании справедливого суда». Рейтинг не поднялся бы, а взлетел выше крыши! Если уж заниматься дерьмом, то – на полную катушку!! Только размах не тот. Даже прозвище это его дурацкое. Он в школе по родному письменному выше тройки с минусом не поднимался, и даже «ёжик» писал с буквой «ы». А когда редактором стал (ох, Всевышний, чудны дела твои), стал статьи свои напоказ подписывать с двумя ошибками в этом слове. «Йожык». Типа это очень остроумно. Придурок, бездарь и быдло – редактор-то. Как и все население этого городишки.
А ведь когда-то она любила этот город. Ну просто вплоть до очень недавнего времени. Любовь эта таяла постепенно, как утренняя дымка, и так же невозвратно. Нет, конечно, она не думала, что город отвечает ей взаимностью, но уезжать не хотелось. Хотя, впрочем… Что она любила? Парки? Да. Фонтаны? Да, конечно. Особенно этот, с каменными рыбами и лягушками, в Старом Центре. В Новом Центре слишком много железобетонных кубов и угловатых конструкций. Что еще. Архитектура, древние мостовые с пентаграммами. Значения этих пентаграмм, кстати, все забыли уже. Быдло… Любить город – это как, со всеми потрохами? То бишь жителями? Жителями, которые так или иначе, исподволь, лишили ее всего – любви, счастья, семьи, а теперь хотят отнять и жизнь?.. Нет, не получалось их любить. Ни капельки. Армагеддон, что ли, устроить?
Кассандра засмеялась. Ну во-от. А кто недавно поучал Дильку, чтобы не путал он ее гордость с гордыней?! Ну Дилька-то ладно, он еще худо-бедно прислушается, он молоденький. А тот, кто уже полагает, что слушать кого-то, а, тем более, бабу… Ох, хватит.
Гнев порой очень полезен. Его вспышка полностью купировала приступ липкого ужаса и опала сама, рассыпаясь угольками. Осталось полное безразличие, не сказать – апатия. Все равно она уже давно ходячий труп с остаточной рефлексией. Кассандра…
Папарацци поджидал ее у выхода из парка, как раз возле пресловутой доски объявлений. Да, худо у Йожыка с реакцией. Не подняться ему даже до областных высот, бедняжечке. Кассандра медленно подняла подбородок и, не мигая, страшно и ледяно уперлась взглядом в метнувшиеся глазки испуганного Рюсика. Жри. Вспышку не урони, дружочек. Не все ж моим рукам трястись. Теперь в газете будет красоваться ее самый зловещий портрет из тех, что когда-либо публиковали в местной прессе. Это не добавит ей популярности, конечно, но ей же не в депутаты баллотироваться. А на плаху учиться восходить с той же гордой осанкой. А вот не дождетесь. Все обойдется. Да, Йожынька? Ага, Рюсенька? Некогда любимый коллектив… У доски перешептывались.
Она поколебалась, куда ей свернуть – к себе или к Дильке? Дома снова накинется тоска и растерянность, она может сильно навредить ей теперь. А к Дильке… Проявление слабости, инстинктивное желание женщины броситься под защиту какого-никакого мужчины… чтобы выперло наружу сначала его уродливое самодовольство, а потом полная несостоятельность, прикрытая хамством. Да что ж с ней такое сегодня? А вот что. Весь город – против нее. Ответим взаимностью! Нет, не так. Ведь против нее – толпа. А она, выходит, собралась отвечать взаимной ненавистью каждому в отдельности. Тому же Дильке, например. А за что – Дильке-то, собственно?.. И вообще, давай-ка подумаем, насколько они могут оказаться правы, жители этого небольшого городка. Ведь просто так на плаху не посылают.
Она купила мороженое и пошла в кинотеатр. В зале, как обычно, было полтора человека. Крутили очередной боевик-экшн-триллер. На экране стреляли. Разнообразно любили друг друга крупным планом. Тем же планом щедро разбрасывали кишки и прочие внутренности. Было скучно, но от мыслей отвлекало. Хотя она ведь шла сюда специально с тем, чтобы подумать… Вместо мыслей – одна тягучая тоска и желание, чтобы всё наконец-то уже кончилось. И кино, и вообще – всё. И все равно, как.
Примерно на середине фильма по деревянному проходу загрохотали чьи-то подкованные сапоги. А шаг был не мужской. Цокот и грохот приближался к любимому Кассандрой седьмому ряду.
– Я тебя уже по шагам узнаю, Ррима, – сказала Кассандра невесело.
Ррима молча взгромоздилась рядом и задрала на спинку переднего сиденья свой подкованный ботфорт. Носок ботфорта нервно подергивался туда-сюда, пока длилась пауза. Кассандра с удивлением отметила, что с появлением Рримы в душе шевельнулась некая, ничем не оправданная, надежда. Наверное, потому что сейчас нужен был хоть кто-нибудь рядом. Давно уже стоило завести собаку…
Наконец Ррима длинно и непечатно выругалась вполголоса. Громкое эхо ответило ей с экрана, и Кассандра фыркнула. Ну, вот оно – зеркало жизни. Только где – тут, или на стене?.. Кто кого отражает?..
– Ну, и кто кого отражает? Где причина и где следствие?! – патетически вопросила Кассандра и вновь разразилась глупым фырканьем, грозящим перейти в обыкновенную бабскую истерику. Надо же, как подкашивает даже ничем не оправданная надежда.
Сцен таких в своей жизни Ррима видала-перевидала. Поэтому все так же молча, но громко цокая ботфортами, поволокла Кассандру прочь из кинотеатра. Они спустились к той же речке, на то же самое место, где час назад папарацци упустил возможность сделать исторический кадр. Ррима ткнула Кассандре свою плоскую фляжку, с сомнением проводив ее взглядом.
– Я оценила твой дружеский жест, – сделав глоток и не сумев скрыть легкую гримасу, кивнула Кассандра. – Но я же не пьянею, ты знаешь.
– А чего тогда берешь? – ворчливо сказала Ррима и присосалась к фляге. – Чего добро переводишь?
– Потому что дура, – ответила Кассандра.
– Эт точно, – с удовольствием подтвердила Ррима, делая еще глоток и завинчивая пробку. – Хорошо хоть сама призналась.
Помолчали еще.
– Эхх! – в досаде пристукнув себя по колену, разродилась наконец Ррима. – Допрыгалась таки! А теперь скажи – я тебя предупреждала?! Я тебя к себе в фирму звала?! Как бы жили, а?! Как бы жили! И безнаказанность – заметь, полнейшая. Дура. Вот точно – дура!
Кассандра лениво привалилась спиной к стволу и прикрыла глаза. Да, Ррима звала ее к себе в фирму неоднократно. Фирмой она называла сеть полулегальных увеселительных заведений, названных без затей «Расслабон», ООО «Ррима». Игровые автоматы, кофе, пиво, почасовые девушки. Девушки считались нелегальной, так сказать, неофициальной частью расслабонов. Власти, разумеется, были в курсе, но дружно закрывали глаза – ежемесячные мощные вливания в городскую казну и частные карманы были важнее. Три мужа Рримы осуществляли формальный надзор – финансовый и силовой. Правила всем сама «мадам». У нее не забалуешь… И звала она Кассандру, разумеется, не на почасовую работу.
– Представь, как было бы, а?! – ударилась в бесплодные мечты мадам Ррима. – Мы бы могли весь город под собой держать. Ты не представляешь, КТО у нас бывает. И КАК бы им пришлось по струночке ходить. Чуть что не так – угроза банкротства, разоблачение с последствиями делишек всяких… банальный сифилис, наконец!
Кассандра не выдержала и усмехнулась:
– Да ты каламбуристка!
Ррима не поняла. Кассандра пояснять не стала. Ррима стала раздумывать, не обидеться ли, но расслышала неясное бормотание Кассандры и наклонилась к ней:
– А? Чего ты?!
Кассандра подняла на неё ясные глаза.
– По струночке, говоришь? – задумчиво повторила Кассандра и впервые улыбнулась без всякого мандража. – А правда, что у тебя все три мужа… ну, того? По струнке ходят?
– Ну, а то как же? – недоумевающее сказала Ррима. – Положено же… И ходят. Сама им маршруты прокладывала, намаялась аж… Ходят, куда ж им деваться!
И тут Кассандра начала смеяться – громко и совершенно искренне.
***
«До свадьбы я была «кисой», – криво улыбаясь, рассказывала когда-то мать. – В замужестве «киса» превратилась в «крысу». Вот такая этимология. Готовься, дочь».
Она не верила.
«Сандра удивительная, – говорил всем муж, будучи тогда ещё женихом. – Она – за гранью… Она – не такая, как все. Она умеет писать стихи!». Тогда это было похвалой. Потом обернулось пороком. Потому что не такой, как все, жить очень сложно. Особенно, когда думаешь, что имеешь на это право…
«Что тебя заставляет писать всю эту чушь? Чирикаешь в газете новости культуры – и работай, не отвлекайся!» – отчуждённые глаза мужа над её первой публикацией. «Для кого чушь, а для кого – жизнь», – её отчуждённый ответ.
Стихов люди писали на удивление мало. Мало и плохо. Она даже удивлялась – неужели нет в душах этой тяги к необъяснимому, неизведанному, что сладко манит за собой? Ни стихов, ни прозы. Только то, что было написано за много лет до сегодняшнего дня. Точно отпала необходимость в воображении – мире зыбком, таинственном. Да и к чему? В моде была ясность и чёткость, правдивое отображение реальности. Замечательные репортажи, эссе, аналитика, фотографии. Картины? Архаика. Зачем, когда есть такая замечательная техника и дизайнерские программы. Стихи? Да это страннее, чем сказки. Страннее, и… враждебнее. Привычнее и уютнее то, что знаешь, как свои пять пальцев. Тогда невозможно заблудиться. Точно так же, как нельзя заблудиться, идя по струнке. Маршрут провешивался по рекомендации психологов-профессионалов. Для жен – один, для мужей в подчинении – другой, для чиновников – третий. Пятый, десятый. А про струнки власть имущих, высоко сидящих, далеко глядящих, и говорить-то было неловко. Раз житуха без перекосов – значит, правильные маршруты, верные.
Сандра этого решительно не понимала. «Слушай, а ты на работе… неужели по струнке ходишь?» — недоумевая, спрашивала у мужа. «Ты что, с гор спустилась? – был ответ. – Или как-то по-другому можно жить?!» «По-моему, можно…» Он закатывал глаза, сетуя на очевидную тупость жены: «Тебе дом наш нравится? Зарплата моя тебе нравится? Платье, которое ты вчера захотела, и которое уже у тебя в шкафу – нравится?! А мне моя струнка нравится! Скажут – по другому маршруту пойду… И вообще, не твоего ума это дело! За своим маршрутом следила бы лучше – у тебя, по-моему, каша пригорает, растрепа!»
А она забывала про кашу, убегало молоко, выкипал суп, а она, забившись в угол и забыв обо всем на свете, писала… «Ты говоришь – струнка… А я хочу задевать струны души!» «Да какие, к черту, струны души?! У меня сегодня были важные гости, а ты умудрилась не подать вовремя чай. Знаешь ли, было очень неприятно выслушивать их корректные и отеческие намеки и советы. Мальчика из меня сделала. Спасибо тебе большое от струн моей души!»
Когда-то его умиляло ее невинное пристрастие к рифмам. Должно быть, когда он считал, что это милое девичье баловство, лёгкая придурь, которая должна пройти после свадьбы. Впереди – трудодни у плиты и детской кроватки, и никаких глупостей. И струночка. Шаг вправо, шаг влево – недопустимая вольность. Но она допускала вольности. Она шла к плите и детской кроватке, как придётся, а не по традиционно провешенному маршруту. Муж морщился. Муж стискивал зубы. Но пока терпел. Его жена – не как все. Но она – его жена. Она занимается домашним хозяйством и воспитывает его ребёнка. Разве что стихи пишет. Странные. Пронзительно-прекрасные. От которых бросало в дрожь.
«Так что же заставляет тебя их писать, чёрт подери?!» «Я пишу, когда мне плохо. А я хочу, чтобы было хорошо и мне, и другим», – терпеливо объясняла она необъяснимое. «Значит, пишешь, когда плохо, и становится хорошо?! Тогда надо превратить твою жизнь в ад, и будет всем замечательно. Стихоплётка!!!» Хлопок двери. Она леденела, мертвела, и снова писала, поверяя бумаге накопившуюся горечь.
«Ты умеешь говорить слова,
Приятственные
до головокружения.
Ты лелеешь меня
— о, закон естества! —
Собираешь в баночки мои
стихотворения.
Ты сдуваешь пылинки с меня,
для чего
У тебя в дому приготовлен
веник.
Ты высоко ценишь меня
— до того,
Что на каждую часть тела
навесил
ценник».
Это стихотворение она ему, конечно, никогда не показывала, и нигде не печатала…
Стихоплётка. Стихо-плётка. Некоторые стихи действительно хлестали. Её печатали, читали и узнавали себя, тайком вздыхали.
Пока не появилась первая жертва.
Муж вечером явился домой, белый от гнева, потрясая газетами – их было четыре, столько в городке и выпускалось. Швырнул весь ворох на пол театральным жестом: «Досочинялась!»
Статьи были разношёрстными – от трогательных до откровенно испуганных. Но все оперативно смаковали трагическую историю про девушку, которая днём раньше траванулась от несчастной любви. Траванулась на совесть, её не смогли спасти. Пикантная подробность – это была передозировка фенамина, которого полиция у нее обнаружила изрядный запас, что наталкивало на определенные мысли… А рядом с её диваном на журнальном столике лежала очередная Сандрина публикация – невинный романтический стишок про деву, отравленную ядом невзаимности. Журналисты усмотрели здесь более пикантную связь, чем с залежами фенамина. А людям свойственно верить печатному слову…
Получилась сенсация местного масштаба. Мужу на работе попеняли – не по чину такие пикантности, несолидно. Йожык шумно обрадовался: «Смотри, какой тебе шикарный псевдоним вызрел – Кассандра! Круче, чем Сандра, а?!» И повысил гонорары, хотя сама Сандра решительно никакой связи не прослеживала. Дико было даже предположить наличие такой связи! «Кассандре не верили. А ты, наоборот, пытаешься за уши притянуть ко мне сомнительную известность — талант накаркивателя! Получается, вам, газетчикам, её смерть выгодна?» – в лоб спросила она у Йожыка. «А тебе – нет?» – не отводя глаз, улыбнулся он. Гонорары были приличные. Конечно, штучный товар. «Дешевка и дурак», – подумала Сандра, но отказываться от зарплаты было ещё дурее. Тот же театральный жест, несмотря на более чем приличную зарплату мужа…
Надо отвечать за каждое написанное слово. И она отвечала. Она была искренней и честной. Она писала все лучше — сама это чувствовала. Оттачивала слог. Работала над каждой строчкой, почти входя в транс. Иногда случались непредсказуемые, жгучие выхлесты – образы ложились на бумагу идеально и совершенно, точно так и придумал их кто-то очень большой и мудрый, до которого не дотянуться никогда – а он рядом, неуловимый, протяни только руку, обопрись о надежное плечо, которое не предаст… Прекрасно и жутковато.
А метафоры выворачивались наизнанку, оборачиваясь чьими-то неприятностями, увечьями. Но она всё равно не верила. В это было просто НЕЛЬЗЯ верить. Потому что иногда доходило до абсурда.
Когда на местной птицефабрике, изрядно пришедшей в упадок, не хватило средств для планового обновления построек, Йожык разразился серией ироничных статей, где досталось всем – от властей до работников самой птицефабрики. И попросил Сандру сочинить что-нибудь ехидное, в рифму. Сандра терпеть не могла таких вот стишат «в тему», но тогда на неё вдруг напал кураж, и она быстро разразилась стишком, где присутствовали строчки: «От смеха передохли куры. Вот если б мухи – так ведь нет! Хотя, конечно, куры дуры, но кто, простите, даст ответ?!» Всё немедля полетело в набор, вёрстку и типографию. И… на птицефабрике передохли куры. Сандра с трясущимися руками вызвала в курилку Йожыка. «Ты… это ведь ты?!» – шёпотом потребовала она признания у главного редактора. Ответом были задранные в недоумении брови и немедленная улыбка: «Предположение на грани бульварного детектива прошлого века! А стишочки-то – вот они! Ой, Кассандра! Ой, ведьма! Опасная ты женщина!» И он подмигнул, за что Сандра возненавидела его навсегда…
«Не пиши», – в лоб потребовал муж. «Не дыши. Не живи, – отпарировала она, думая, что права. – Скажи, разве я дурного хочу? Разве это дурно?!» «Ну ладно бы просто писала – какого черта ты еще и публикуешься?! Славы захотелось?!»
Она подумала. Да нет, какая там слава. Приятно, конечно, когда нравится то, что ты делаешь. Поклонники, письма, цветы… Не из-за славы. Из-за понимания того, что это кому-то нужно. Писателю всегда нужны читатели, иначе он чувствует себя оглохшим от собственного беззвучного крика в пустоту…
«Тебе же нравились когда-то мои стихи», — тихо сказала Сандра, опустив голову. Но это был беззвучный крик в пустоту.
Хлопок двери. Сын испуганно таращился на кусочек штукатурки, выпавшей от удара. «Я люблю тебя, мамочка. Ты ведь хорошая?!» «А ты как думаешь, Светень?» Они огорчённо обнимались и замирали. Они не знали, что делать. А муж, по-видимому, уже знал…
***
– Ррима, – задушевно сказала Кассандра и замолчала.
Ну, как объяснить, что и банкротства, и разоблачения, и тем более сифилис не сделать по заказу. И вообще, не в этом дело. Разве можно ХОТЕТЬ, чтобы человека – какого угодно! – постигло такое?! ТАКОЕ получается поневоле, когда как раз не хочешь никакого горя. Когда… сочувствуешь. А получается с точностью до наоборот. Хм, «получается». Или она уже поверила, что у неё – именно у неё! – это получается?! НО В ЭТО НЕЛЬЗЯ ПОВЕРИТЬ!
— Хочешь, я тебя спрячу? – неожиданно предложила Ррима. – Я могу. У меня связи. Тебя ни один черт не найдет.
Это был великодушный жест, даже напрямую связанный с незаконностью. Но Ррима давно уже научилась балансировать на той опасной грани, на которой беззаконие с законом взаимозаменяемы.
— Не хочу, — тихо и хрипло ответила Кассандра.
— Дура! – каркнула Ррима. – Ну вот почему ты такая, а?!
— Какая, Ррима? – с мукой спросила Кассандра, поднимая на нее полные боли глаза. – Я просто хочу жить. Не прятаться. Растить своего ребенка. Писать стихи. Что, скажи мне, здесь противозаконного?!
Голос ее опасно зазвенел то ли слезой, то ли натянутой тетивой.
Ррима отвернулась, процедив:
— Ну, невозможно с тобой разговаривать. Все переворачиваешь.
— Я переворачиваю… я.
Кассандра сглотнула. Нет. Им не понять друг друга. Ни ей с Рримой не найти общего языка, ни городу с ведьмой Кассандрой. На ней уже клеймо. Разведенка. Стихоплетка. А вот теперь еще и подсудная ведьма… Кошмар какой-то. Кассандра поднялась, стряхнула с себя налипшие сухие травинки:
— Спасибо тебе. Правда, спасибо. Я же вижу, ты добра мне хочешь. Но… понимаешь, добро у нас с тобой разное. Вот так.
И она заглянула в глаза Рриме так глубоко, что та отшатнулась.
— Ведьма, — прошептала Ррима. – Как есть ведьма! Волчица… Да что я с тобой вожусь, ты ж так и будешь в лес смотреть!..
«Ах так? — подумала Кассандра. – Ну, хорошо же…»
— Когда достигнешь благоденствия,
Блаженствовать не торопись.
И в ночь немого равноденствия
К луне зрачками повернись…
— Что ты делаешь? – шепотом спросила Ррима и задохнулась.
Но Кассандру уже было не остановить. Серебряная сверкающая волна обрушилась на нее зло и холодно, заставляя выплевывать корявые строчки экспромтом:
— Ты вспомнишь все и ужаснешься,
И ужаснутся небеса.
И не увидят больше солнца
Остекленевшие глаза…
— А-а! – закричала Ррима, и, оскальзываясь на склоне, бросилась бежать. Она карабкалась наверх, помогая себе руками. Из-под каблуков замшевых ботфорт сыпались мелкие камушки, и трещали на объемистом заду алые бархатные штаны…
Вот так. А считались если не подругами, то, по крайней мере, хорошими знакомыми. Но, честное слово, так больше нельзя. Теперь все мосты сожжены. Город считает ее ведьмой? Хорошо, город получит свою ведьму. Только почему же так всполошилась Ррима? Дама-то не из пугливых – вон, трех мужей заставила по струнке ходить!.. Кассандра прикусила губу до крови, припомнив слова, только что выплюнутые в полубреду: «В ночь немого равноденствия…» Сегодня был день равноденствия. Ночь – впереди. И неустрашимая хозяйка увеселительных притонов поверила, что для нее эта ночь будет… не из приятных.
— А у меня будет приятная ночь. Вот так-то, — на злом кураже выдохнула она куда-то вверх. – Предпоследняя ночь-то – а?! Как же это ее не отметить?!
Предпоследнюю ночь надо провести с шиком и размахом, у наследника древнего и славного рода, сына сотрудника аппарата городского головы, Дельгарда Четвертого, для нее – попросту Дильки. Только сначала надо погулять по берегу. Послушать спокойный плеск воды у прибрежных камней. Надышаться речной прохладой. Подумать о неудачных рифмах. Ну что ж это она – глагол с глаголом, да «благоденствия-равноденствия», ботинки-полуботинки… Да и вообще…
А память изуверски, ударами наотмашь, все загоняла и загоняла ее в недалекое прошлое. Как всегда.
***
Муж сосредоточенно собирал дорожный саквояж. Морщил лоб, заглядывал в список.
— В командировку? – пытаясь быть беззаботной, спросила Сандра и отшатнулась, когда он буквально вонзил в нее взгляд. Холодный и беспощадный, как клинок. Хуже -как заточка.
— Нет, не в командировку. И не надо притворяться дурой, — как всегда, мгновенно вскипая, ответствовал муж, отбросив от себя какую-то тряпку, которую собирался засунуть в недра саквояжа. Краешком сознания Сандра отметила, что это был подаренный ею год назад галстук. Купленный на свой честно заработанный гонорар.
— Что случилось? – непослушными губами спросила она, пытаясь прогнать от себя осознание того, что сейчас произойдет.
— Я уезжаю – вот что случилось, — кривя губы в издевке, сказал муж. – Вернее, мы уезжаем. С моим сыном.
— Нет! – чисто рефлекторно вскрикнула она.
«Да!» — закричал ее внутренний голос.
— Зачем сына? Зачем? – беззвучно спросили ее губы.
— И не надо юродствовать – мол, как же так, почему?! Ты сама знаешь, почему. Моему сыну нужна нормальная жизнь и нормальная мать, — рубя слова, чеканил муж. – И все это у него скоро будет. А чтобы ты не питала ложных надежд, — на вот, почитай.
И он кинул на журнальный столик тонкую книжку в коричневом кожаном переплете. Из книжки торчал листок бумаги.
Сандра машинально подняла тонкий томик. Буквы прыгали перед ее глазами, расплывались, пока не сложились в заглавие: «Дополнение к кодексу города Ганска. Особые случаи». Особый случай – это ИХ случай?.. Книга раскрылась на том месте, где в нее был вложен лист гербовой бумаги с золотым обрезом. Глава о судебных процессах. Бракоразводные… Она машинально вынула лист, поднесла к глазам… «Свидетельство о разводе». Что? Она не поняла, и еще раз попыталась проникнуть в смысл начертанного твердой рукой и красивым почерком. «Это не может быть правдой», — кричало в панике ее сознание. «Еще как может», — голосом мужа ответствовал внутренний голос.
Из бумаги явствовало, что развод без участия противной стороны разрешен на основании Дополнения к Кодексу, ст. 12, раздел 3-й. Она машинально перелистнула несколько пожелтелых страниц, добираясь до этих «ст.», когда бумагу со свидетельством внезапно вырвали из ее руки. Она подняла удивленный взгляд… и увидела перекошенное лицо мужа. До нее медленно доходило, что он — испугался. Испугался, что она сделает что-то с драгоценным листочком золотого обреза. Испепелит. Разорвет. Разжует и проглотит. Господи, как это омерзительно. «Теперь, убедясь, что вы дурак, и еще вдобавок злой дурак, — некстати выплыла из памяти не очень точная, но подходящая к случаю цитата из древней книги, – мне остается только пожелать вам полного счастья и счастливого пути»…
Она снова уткнулась в Кодекс. «В особо тяжких случаях, когда следствие заходит в тупик, или когда угроза привлечения Высших сил становится непосредственной, допустимо…»… не то… Вот она, нужная страница.
«… коли помянутая жена окажется ведьмою, то брак с нею надлежит разорвать незамедлительно, а буде в том браке потомство, то общение ведьмы с потомством надо прекратить бесповоротно, ибо общение это для потомства губительно…»
— Это же мракобесие какое-то, — растерянно сказала она, жалобно глядя на мужа, словно ждала, что он сейчас рассмеется, потреплет ее по голове и признается в розыгрыше… А потом они втроем пойдут в кафе есть мороженое.
— Да, — покивал муж, и вид его был странно довольным. – Это именно мракобесие. Хорошо, что наш город чтит свои древние, почти забытые законы. А мракобесие надо выжигать. Каленым железом.
Мда, мороженое они есть точно не пойдут… «Из него вышел бы хороший инквизитор», — машинально подумала Сандра, нервно рассмеялась и потерла лоб рукой:
— Послушай… Я с ума схожу, а? Ну с чего, скажи на милость, ты взял, что я ведьма?! С чего?!!
Она поймала себя на том, что кричит в голос – еще немного, и начнется истерика.
Муж подошел совсем близко и крепко взял ее за запястья.
— Для особо одаренных объясню на пальцах, — почти ласково сказал он. – Твои так называемые «стихи» — не что иное, как заклинания. Если ты об этом не подозревала, и даже не сопоставляла факты, то ты действительно беспечная дура. А если знала… Сама понимаешь. Ты опасна, и неизвестно еще, во что это может вылиться. Я просто спасаю свою семью. Одно твое неосторожное слово, какой-нибудь восторженный порыв богемной дурочки, и расплачиваться придется моему ребенку. И если я даже сверну тебе шею… В общем, надо было тебе получше изучить историю города, в котором ты собиралась жить, моя дорогая. А я ведь просил тебя. Я тебя предупреждал. Струнки – это как раз для того, чтобы таких, как ты, держать в границах… Не удержал, каюсь. Но я ВСЕ для этого сделал. Ты даже не задумывалась, как много я делал для того, чтобы спасти именно тебя. Но ты безнадежна. Более я не имею права с тобой не только состоять в браке, но даже разговаривать. И даже этого ты не понимаешь. В общем, я рад сообщить тебе, что предпринял все необходимые шаги для спасения семьи. Светень уже далеко, и не по твоим зубам будет даже узнать, где – не то, что добраться до него. А теперь, будь любезна, дай мне собрать вещи.
И он почти брезгливо оттолкнул от себя ее руки. На запястьях остались красные пятна. «Синяки будут», — безучастно подумала Сандра и заплакала.
Какая непростительная беспечность. Оказывается, просто любить и доверять – это проявлять непростительную беспечность… Оказывается, надо было все просчитать заранее, изучить историю города, узнать родословную всех его жителей, а, перед тем, как лечь в постель с любимым, спросить у него справку о половом здоровье…
Светень… мой светлый мальчик, мой тонконогий светлячок.
Она плакала и когда за мужем захлопнулась дверь, и когда затих вдалеке мотор служебной машины. Она чувствовала себя такой беспомощной. Она и была беспомощной в тот момент. Против нее было слишком много. Но у нее еще осталась она сама.
Она встала с диванчика, на котором, оказывается, сидела, и принялась машинально собирать вещи, раскиданные по комнате. Носок, ненужный теперь галстук, смятые квитанции, запонка, закатившаяся за ножку стула. Сломанные наушники, полупустая сигаретная пачка с засунутой в нее зажигалкой, половинка мыльницы. Где же вторая половинка?.. Рваные семейные трусы. Порванная семейная жизнь… Сандра вдруг заметила, как легко ей двигаться, как быстро и ловко, почти не прилагая усилий, она прибралась! Она уже, оказывается, варила себе кофе, а все вокруг блистало непривычной санитарной чистотой. Вот бы муж похвалил. А все делалось ею совершенно бездумно! Бездумно?.. Сандра оглянулась и колкие иголочки пробежались по ее спине. Сама того не осознавая, она двигалась сейчас по струнке, по заботливо провешенному мужем маршруту идеальной домохозяйки.
Она даже задохнулась, хохотнув от совершеннейшего ужаса. Вот оно, значит, как! Как же все, оказывается, просто! Как все идеально – надо просто не думать! Надо стать автоматом – покорным, простым в использовании и милым по дизайну! Как вот эта кофеварка. Зачем кофеварке ненужные переживания? Зато и стоит, довольная, на своем месте, беленькая и чистенькая. Нужная.
Сандра помедлила возле стола, на котором кофеварка, покряхтывая от наслаждения, истекала ароматом арабики. Посторонним взглядом окинула кухню, ставший чужим и мертвым дом. Вышла на улицу, тихо притворив за собой дверь. В голове не было ни одной мысли, даже ощущения катастрофы не было. Она чувствовала себя сломанной кофеваркой, выброшенной за ненадобностью…
Она шла по улице, а за краешком сознания уже складывались строки:
«Мимикрия любви, где фантазия кажется раем,
Где за пляской теней вдруг покажется — рай обитаем,
Где под хищный окрас размалюется пошлая муха,
Сад бумажных цветов — ни сорвать, ни полить, ни понюхать.
Но любовь — далеко. И она не меняет цвета.
А обман — за углом. И в ладонях его – пустота…»
***
Диль открыл ей сразу, точно только и ждал, когда она позвонит в дверь. И тут же втянул ее внутрь. Вид у него был какой-то… перекошенный. Горькие складки у губ, странные на юном лице.
— Ты уже знаешь, конечно? – уточнила Кассандра, привычно глядя прямо в его серые в крапинку глаза – воспаленные, с покрасневшими белками. Обычно глаз он не отводил – хотя все их разговоры имели весьма откровенный характер, чего бы ни касались. Теперь – не выдержал взгляда. Как и Йожык. Как и Ррима.
— Про что именно? – спросил он, и обреченность в его голосе тоже совсем не приличествовала юному возрасту. – Хотел бы я знать меньше! Пойдем.
Наследнику Дельгардов в родовом особняке принадлежало целое крыло, и доселе их никто не тревожил. Но Диль, словно опасаясь налета, повел ее в самые закоулки, кружными путями и переходами. По запутанным коридорчикам и лесенкам, через пыльные портьеры, закрывающие потайные двери. Не родовой особняк, а королевский дворец, право слово. С многочисленными возможностями для заговоров…
— Куда ты меня ведешь? – не выдержала Кассандра.
Он остановился, но глаз по-прежнему не поднимал.
— Ладно, — кивнула она и нервно усмехнувшись, ткнула ему исписанный лист: — Это тебе. Накропала, пока гуляла утром возле речки. Хотя отдай-ка, прочту сама:
Здесь и сейчас –
Породнимся, пока горячо.
В доме у нас
Одинокая плачет гармонь.
В сердце у нас
Будет биться «еще» и «еще»,
Пламя из глаз
И упавшая в скорби ладонь.
Ах, отойди,
Мы измучим друг друга, мой друг.
Там, впереди,
Поле маков и розовый куст.
Там, впереди
Полыхает магический круг.
Ах, отойди –
Этот дом уже темен и пуст.
Хочешь любить –
Приготовь свое сердце для ран.
Ах, не забыть,
Как волчица попала в капкан.
А вообще, не обращай внимания, я в печали нынче!
Скомканный листок небрежно полетел в угол.
Кажется, Дельгард простонал что-то тихонько сквозь зубы и помотал головой.
— Скажи правду, — наконец потребовал он и вскинул, наконец, на нее взгляд. – Ты – ведьма?
Она, готовая было возмутиться, осеклась на полуслове. И – сама отвела глаза.
— Не знаю, — тихо сказала она. – Теперь – не знаю. Почему ты спросил?
— Потому что мы еще тогда, полгода назад – помнишь? – поклялись доверять друг другу. И я доверял тебе. Несмотря на все… совпадения. А помнишь свой первый стишок про меня?
Она помнила. Когда она вышла из своего мертвого дома, именно Дилька нашел ее на Тихой набережной. Сандра словно шла рядом с собой, раздвоившись. Одна ее часть пребывала в апатии, а в другую вселился злой кураж, кураж обреченного человека. И если бы не Дилькина исцеляющая влюбленность (а он знал все стихи Сандры!), если бы не его робкая мальчишеская нежность – что было бы с нею?.. Нет, с моста прыгать не стала бы. Но что-нибудь подобное вполне могло придти ей в голову. И муж почти наверняка знал об этом. Догадывался. И, даже, скорее всего, надеялся. А вот фигушки. Мы еще поживем…
И они с Дилькой любили друг друга на пушистом красном ковре перед камином. Камин, правда, был электрический, но все равно было здорово. И именно он, Дельгард Четвертый, девятнадцатилетний отпрыск рода Дельгардов, почетных граждан города, испокон веков занимающих высокие посты, робел перед нею, брошенной поэтессой… Правда, она не разрешала называть себя поэтессой. Она была – поэтом.
А стишок сочинился сам собой, стишок-песенка – в самую первую их ночь. Она тогда спросила, как его называла в детстве мама. И он ответил – «Диль»…
— …Диль-динь-дон,
То ли вздох, то ли стон,
Диль-динь-дон,
То ли явь, то ли сон,
Диль-динь-дон,
То над городом звон –
Мальчик влюблен,
Мальчик влюблен… — ты про это? – спросила Кассандра.
— Да, про это. Скажи честно, это… заклинание?
— Вот глупый. Какое, к черту, заклинание?! Как с цепи все сорвались, — с досадой сказала она. – Ну с чего ты взял, что эта детская погремушка может быть заклинанием?!
— А с того, что я жить без тебя не могу.
Он сказал это совершенно без пафоса, без романтического трепета в голосе. Уверенно и устало.
— И сказать по правде, если это заклинание, тогда грош цена любви вообще. Так – я не хочу. Но я – хочу тебя любить, понимаешь?! Вот я и спрашиваю – ты ведьма или нет?
На мгновение Кассандре стало стыдно. Ведь она никогда не смогла бы ответить Дильке подобным признанием. Но за другое ей стыдно совершенно не было.
— Диль, подумай сам, — ласково сказала она, положив ему руку на плечо и заглядывая в лицо. – Как это могло быть заклинанием, если ты… обратил на меня внимание еще до того, как возникли эти рифмованные строчечки?! Или ты врал мне? А вот тебе мой честный ответ – я тебя не привораживала. Веришь?
Дилька поморгал и нервно усмехнулся.
— Да, вот так рождаются слухи и сплетни, — пробормотал он. – Прости. Но… я не то чтобы совсем уж путаю причину со следствием… просто ты не знаешь еще очень многого, а я узнал. Пойдем, здесь сквозняк. Еще немного.
Но перед тем как отправиться дальше, он поднял и бережно разгладил брошенный Сандрой листок…
Еще поворот, отрезок коридора, пыль и ошметки паутины, некрашеная деревянная дверь. Он отпер ее ключом, который достал из кармана. За дверью обнаружился сумрак лестницы, ведущей вниз.
— Было бы антуражней, если б с факелом, — мрачно попытался пошутить Дилька. – Но мы обойдемся фонариком.
Лестница привела их еще к одной двери. И уже за ней была комната. Небольшая уютная комната, в которой помещался только стол, кресло и книги, книги, книги. Все стены в стеллажах, от пола до потолка. На столе — керосиновая лампа, по мнению Кассандры, более крадущая свет, чем дающая его. Интересно, почему она горит?
— Почему лампа горит? – тихо спросила Сандра.
— Да я отсюда буквально не вылезаю последнее время. Вышел вот недавно перекусить, — Дилька потер красные усталые глаза. — Садись в кресло, оно удобное. Я тут на краешке стола умощусь… Черт, когда я мямлить перестану! Короче говоря, сегодня утром к нам ворвалась Ррима – как раз к чаю. Ее было не узнать. Она же наглая тетка, задавит интеллектом, но тут… Тряслась как паралитик и повторяла, что умрет этой ночью, потому что ты закляла ее. Выпалила эту потрясающую новость, и унеслась тут же, будто вымели. Небось по всему городу побежала хвастаться. Вот и ответь – что между вами произошло?
Кассандра разгладила на столе зеленую ткань. Чересчур тщательно разгладила. Врать она не хотела, а правда начинала вырисовываться страшненькая.
— Диль. Я… никогда не стремилась употребить свои стихи во власть, — тщательно – для себя, не для него! — подбирая слова, начала Сандра. – Хотя именно Ррима меня на это постоянно толкала. Говорила, что с моей помощью сможет держать город. А для меня это было просто дико. Неприемлемо. Она хотела от меня именно заклинаний, а я писала стихи. Стихи, понимаешь?! А сегодня утром… когда я увидела на доске афишу и газету… Я захотела стать властной. Просто для того, чтобы меня не трогали. Я очень этого захотела. Потому что очень испугалась. И когда мой разговор с Рримой зашел в тупик… во мне что-то щелкнуло. Как пружинный нож. Эти строчки вылетели из меня сами. Я их даже сейчас и не вспомню. Смогу, конечно, если постараюсь. Но дело не в них — дело в намерении. Я… я хотела чего-то плохого. Вот и скажи мне теперь сам – ведьма я или нет.
Свет керосинки был тусклым и неровным. Юный Дилька в этом свете был похож на изможденного архивариуса, книжного червя. Интересно, на кого она сама была похожа? Только и место думам о своей внешности на краю могилы. Хотя именно так, наверное и бывает…
— Вот ты сама и ответила, — сказал Дилька. – Я-то выбирал, какими словами тебя убеждать – цитат вон кучу заготовил. А ты сама все прекрасно понимаешь, оказывается. Дело – в намерении. Твои слова? А также слова Инграма Мученика, из его «Классификации ведьм». Получается, что как только ты сделала это сознательно, стихотворение превратилось в заклинание, а ты в этот момент превратилась в ведьму. Просто раньше это шло за тобой тенью, а теперь… Теперь в твоих руках сила и власть. Вот и все. Так просто. Как дважды два.
Как дважды два. И это, видимо, надо принять, как данность – в этом странном городе, где дважды два равнялось пяти…
— Что ты знаешь теперь про свой город, Диль? Скажи, мне это очень важно.
— Про город… — Диль хмуро усмехнулся. – Мой род достаточно древний, ты знаешь… И, соответственно, история его древняя. В детстве меня устраивало слушать про своих славных предков – в каких сражениях принимали участие, какие награды и ранения получали они от судьбы… История города меня не очень интересовала. Потом мы выяснили с тобой, что часть истории старательно вымарана из памяти. Помнишь?
Сандра кивнула. Памятуя о словах мужа – что надо бы знать историю города, в котором собираешься жить – она попросила у Дильки свести ее в закрытые хранилища городских библиотек. Кому, как не ему, были открыты все двери. И вот хранилища и запасники впустили их в свои недра, но везде их ждало разочарование. Вырванные страницы. Отсутствие томов в многотомниках. Безнадежно испорченные книги в пострадавших от наводнения подвалах. Иногда им казалось, что они ухватывают какие-то ниточки, натыкаясь на квадратики картона, видимо, вовремя не изъятые из разных картотечных шкафов: «Защитные и боевые свойства пентаграмм», «Влияние словотворчества на структуру мира», «Музыкальная гармония как способ управления стихиями», «Демиурги от живописи». Самих книг не было. Библиотекари разводили руками и отводили глаза. Самые старые архивариусы вели себя так, словно у них отшибло память…
— Меня это задело, — продолжал Диль. — Я не люблю, когда меня выставляют дураком… и я нашел. Неделю назад нашел этот подвал, потому что внимательно перечитал собственную родословную. Сопоставил кое-что, расшифровал кое-какие намеки. Всё изначально было у нас под носом, как водится. Подвал в родном доме! Нарочно не придумаешь… Один из моих славных предков был городским архивариусом. Мне про него не рассказывали – считали, незачем. Конечно, про рыцарей и баталии мальчишкам интереснее… Короче говоря, все эти дни, что мы не виделись, я торчал в подвале и читал до одури. И, знаешь, ловил себя на мысли, что мне жить не хочется. Точнее, хочется… но я словно постарел на много лет. Во многом знании многие печали, оказывается.
— Что ты прочел?
Сандра оборвала его намеренно. Слишком страшно было слышать от девятнадцатилетнего мальчика такое. А ему, возможно, было страшнее, чем ей.
— Давным-давно наш город был славен магами. Они могли влиять на стихии, поворачивали политику и экономию в новые русла. Они мяли жизнь, как пластилин и лепили свои мечты.
— Так бывает? — вырвалось у Сандры.
— Сказали бы мне вчера – не поверил бы, как и ты. Но я же читал. Эти книги – не фальсификация. Фальсификации подсовывают, дабы предать гласности, а такое — тщательно прячут… Так вот. У магов было сообщество. Представляешь, какой силы власть? Как боги на земле! Добрые, справедливые боги. И все они были творцами. Поэтами, писателями, философами, музыкантами. Точные науки тоже были. Математики, физики. Ух, я тут такое прочитал! Брэдлиф-Трубадур своей симфонией остановил войну. Осаждавшие город бросали оружие и плакали… Алхимик Джейреми Второй менял структуру речной гальки, и она превращалась в великолепное сырье для ювелиров. Ты представляешь эту мощь?! Какой был мир… Даже если это приукрашено историками!
В глазах Дильки стояли мучительные слезы. Сандра незаметно поднесла руку к губам и больно прикусила палец. Действительно – какой был мир, если все это – не сказка… Ожившая и умершая сказка. Прекрасная и жестокая.
— Но… видимо, это свойственно людям вообще, даже магам… произошел раскол. Понятнее выражаясь, гордыня затмила разум значительного числа магов. Меньшинство придерживалось старых традиций – творчества и созидания. Большинство же кричало, что они способны на большее, чем создавать… жизнеобеспечение для быдла. Да, маги были сильнее людей, да, они были, как бы это сказать, из лучшего теста. Но осознание собственного величия породило презрение к обычным людям. И люди этого не простили. У них возникло тайное сообщество под названием «Подмастерья» – в пику магам. Они долго готовились, выжидая. И когда объявили открытый конкурс – принародное состязание поэтов на тему: «Величие и низменность», это сочли поводом. И повод был серьезный. У Подмастерьев к тому времени было уже достаточно агентов. И они достали – что переписали, что выкрали — десятки стихотворных произведений, подготовленных к публичному конкурсу. На совете прочитали и ужаснулись. Все эти великолепные произведения служили одной цели – сделать людей послушными марионетками. Представляешь, что было бы, если бы эти стихи-заклинания достигли ушей жителей города – а собрались бы почти все, кроме старых, увечных и младенцев?! Их волю просто раздавило бы. И вот – готова послушная биомасса для магов…
— А хоть одно стихотворение осталось? – поневоле вырвалось у Сандры.
Дилька ответил ей долгим, странным взглядом.
— Нет, — сглотнув, ответил он. – В старинном документе лишь говорилось, что они были «великолепны и ужасны, как огромная волна».
Настала долгая пауза. Стало слышно, как в темном углу уютно трещит сверчок. Слушать бы его песнь и ни о чем не думать…
— Диль, но… Как же так? Какие же это маги, если они так с людьми? А, Диль? Разве место среди людей таким магам? – беспомощно проговорила Сандра.
Дельгард Четвертый ответил ей сухим кивком:
— Вот так же решили на совете Подмастерьев — магам не место среди людей. И в ночь на 3 июля 1224 года от Начала Времен Подмастерья устроили бойню. Не войну, не сражение – тупую, жестокую резню. Магов убивали сонными, жгли их дома. Истребляли их беременных жен и детей. Стариков родителей. Пылали костры, по улицам текли реки крови. Вот так кончилась сказка.
Дилька давно уже замолчал, устроился подле ее ног, обнял колени, а Сандра все смотрела на подрагивающее пламя керосиновой лампы, и видела в нем отсвет тех пожарищ. Ей казалось, что у нее горит кожа, а в горле застрял предсмертный крик — навсегда… Не у нее ли в ту душную июльскую ночь отняли сына? А теперь все повторилось. Не могло не повториться. Люди… Быдло. Как жестоко поплатились маги за свою наивную веру в торжество добра. Сандра отстраненно подумала – а к каким магам примкнула бы она? К тем, чья гордыня затмила человеколюбие или к тем, что полагали, что несут людям благо и свет?
Душно пахла керосиновая лампа. Жизнь казалась нелепым фарсом, вдобавок плохо сыгранным.
— Они же были маги… — чужим, глухим голосом сказала Сандра. – Почему не спаслись?
— Ох, Сандра, — совсем по-стариковски вздохнул Дилька, поудобнее устраивая голову у нее на коленях. – Если бы все было так просто. Я расскажу тебе дальше – совсем-совсем чуточку, но главное. Конечно, маги пытались сопротивляться. Были локальные конфликты, тут и там то вспыхивали эпидемии, то поднималась волна самоубийств, а то засохли разом все фруктовые деревья… Но все же силы магов были направлены на созидание, а не на разрушение. И все кончилось. Не стало магов. Магия – это как талант. Ты можешь почувствовать в себе его крохотную искорку, она будет жечь тебя изнутри… Но ты ничего не сможешь поделать, если не случится рядом того, кто поможет тебе поддержать этот крохотный огонь. Не случилось. И холод, вечный холод, от которого нельзя избавиться. Холод утраченного. Навсегда утраченного, ты понимаешь?
Слова Дильки, а, точнее, тон его – безнадежный и бесконечно усталый – открыли Сандре многое. То, о чем она даже и не думала, поглощенная собственными переживаниями. Человеку это свойственно – не думать о других, уйдя с головой в собственные переживания. Ну что ей Дилька?
…Она видела его когда-то мельком по телевизору, он занял первое место на какой-то олимпиаде по точным наукам. Хорошенький светловолосый юноша. Одет с романтической небрежностью. И не рисуется, это врожденное. Порода. Басовая крепкая родовая струна. Эти мысли проскользнули задним планом, точно летучие мыши – смазанная тень, не более, на лике луны…
… «А ведь ему что-то нужно от меня», — подумала Кассандра, когда он подошел к ней так близко на Тихой набережной. Подошел первый раз в жизни.
— Тебе что-то нужно от меня? – спросила она, глядя прямо в его серые в крапинку глаза.
Он сглотнул, но не отвел взгляда:
— Дело в том, что… я все знаю, Сандра.
Эти слова явно дались ему с трудом, но он их произнес.
— Что – все?
— Понимаешь… мой отец и твой муж работают в одной структуре… ну, и… по каким-то намекам, недомолвкам, обрывкам… я узнал все. Что твой муж сегодня собрался уехать… или, наверное, уехал уже, да? И перед этим увез сына.
Руки Сандры вспухли пупырышками гусиной кожи:
— Зачем… зачем ты говоришь мне это? Зачем вы… обсуждаете чужую личную жизнь… впрочем, прости. Все и всегда обсуждают чужую личную жизнь.
Она засмеялась. «Вот так, — подумала она. – Как это просто бывает, оказывается. Раздеть и выпотрошить». Она даже не поняла, что ее обняли и куда-то ведут. Потом вокруг оказался сиреневый полумрак кафе, огоньки и тихая музыка, а в руке Сандры обнаружился бокал.
Она выпила его содержимое, яростно желая, чтобы это был яд, и прекрасно понимая, что никакой это не яд. Фигушки, ведьма, живи и мучайся. Хорошо, помучаемся. Хотя очень больно и страшно.
— Очень больно и страшно, — сказала Кассандра, ставя бокал на стол. – Потому что я даже не могу опьянеть. Организм такой. Муж даже завидовал… Чего ты хочешь от меня, Диль?
Они танцевали под обволакивающую сиреневую музыку. Мутная тягучая пелена, которая начала было засасывать Кассандру, постепенно таяла. Было хорошо не думать ни о чем. А Диль ни о чем не спрашивал. Это тоже было хорошо. «А сволочь ты, муж, — почти сладострастно подумала Кассандра. – Даже угрызений совести мне не оставил. Вот пересплю я с этим хорошеньким, добрым, сочу-увственным таким мальчиком… и ни-ка-ких угрызений. Новая жизнь свободной женщины! Красота-то какая, а?!»
…Да уж, красивее истории не придумаешь. «Прости меня, Диль», — безнадежно подумала Кассандра, проводя рукой по светлым Дилькиным волосам. Какой хороший был бы маг. Молодой, честный. Талантливый. И верящий в справедливость добра и созидания. Его уже есть, за что уважать. За правду. За прямоту… Он взглянул на нее снизу вверх, и от его любящего взгляда ей на мгновение стало дурно. Точно она на мгновение заглянула в собственное отражение несколько лет назад. Именно таким взглядом она смотрела на мужа, когда они стояли перед зеркалом, готовясь на какой-то протокольный корпоратив. О небо, как это было давно. И было ли? Пустота…
— Пустота внутри, — эхом ее мыслей отозвался Дилька, беспомощно улыбнувшись. –Маг в человеке может умереть, не родившись, — им можно стать, лишь по крупицам впитывая тайные знания. А знания утратились. Сама видела – архивы тщательно уничтожались. Мало того, тайное общество Подмастерьев набрало силу, в их руках были все ниточки управления. Оно стало узаконенным. Оно стало – как воздух. Им все дышат, а его никто не видит. Постепенно – с годами, десятилетиями, веками – искусство стало другим. Ты сама видишь. Вернее, может быть, ты одна и видишь… Ты могла бы стать магом, будь у тебя учитель, обладающий тайным знанием… Может, и я смог бы. В физике, например. Только это с детства вышибалось из голов. Только реальность. Никаких фантазий. И больше никаких тайных знаний. Кроме одного.
До Сандры последняя фраза дошла только когда пауза затянулась. И тогда Дилька снова поднял голову и снизу вверх посмотрел ей в глаза.
— Струнки.
— Что?
— Ты никогда не задавалась вопросом, почему и зачем они?
Сандра помолчала, вспоминая свою бездумную, граничащую со слабоумием легкость в уборке — в день отъезда мужа. Потрясла головой, точно хотела вытрясти из нее весь тот ужас, который узнала за последние полчаса.
— Диль… Значит, маги не все исчезли? Так получается? Это же сильное заклинание, парализующее волю, держащее в рамках… как в клетке!
— Да. Именно. «О, сколько нам открытий чудных…» — издевательски скривился Диль. – «Все есть яд, и все есть лекарство» — я напичкан цитатами, а вторую часть вот этой изменю – «важно, с какой целью их употреблять». Это еще один тайничок-гнойничок, который я вскрыл. Я, наверное, теперь так много знаю, что меня надо убивать… Несколько магов в ночь Великой Резни перешли на службу к Подмастерьям. Подлость, знаешь ли, может гнездиться в любой душе. Оказывается. Вот и состряпали заклинаньице. Многоступенчатое. Скажем, Ррима заставляет своих мужей по струнке ходить, а сама в другой сфере по другой струнке бегает. А те, для кого она бегает, в свою очередь, по своему маршруту маршируют. Выше – сложнее. А без маршрута может ходить не каждый. Таких вычисляют, вылавливают по одному, не давая ничего понять и найти себе подобных…
— Я читала Дополнение к Кодексу, — перебила Сандра. – Мерзкая книжонка. Значит, меня вычислили?
— Давным-давно, твой собственный муж, — усмехнулся Диль. – Ему и вычислять не надо было – ты же не пряталась. Скорее, это он тебя прятал, да только шила в мешке не утаишь… И вот когда он почувствовал, что не только жареным пахнет…
— А горелым, — кивнула Сандра, вспомнив утренние слова Йожыка.
— Вот именно. Когда загорелась – уж извини — его собственная задница, он умыл руки. Остался чистеньким. Сбежал – а после него хоть потоп. Или пожар.
— Пошли они прахом, эти стихи, коли так… — хрипло сказала Сандра. – Я из-за них потеряла семью. А в награду за них город хочет убить меня. Мой муж, оказывается, из Подмастерьев, а я наивная дура, которой в самом деле лучше умереть. Избавиться от самой себя. И тебя, несмышлёныша, они погубили. И я им в этом помогаю, за собой в костер тяну. Как глупо…
Диль внимательно посмотрел на нее.
— Глупо? Ты думаешь, это все? Это не все.
Он встал и взял с книжной полки серую картонную папку с белыми тесемками.
— Прости меня, но я стал ворошить грязное белье. Я думал. Я не мог поверить в то, что говорили о тебе – хотя говорили, казалось, несомненную правду. Пожалуйста, сделай последнее усилие, прочти – я это специально для тебя подбирал. И не бойся. Именно тогда, когда я нашел и прочитал всю эту кучу литературы и понял, что дело труба, я перестал бояться. Уже просто нечего бояться. Вот, смотри. И думай.
В папке были газетные вырезки. Но это были не только стихи Сандры. Там были еще и статьи – смертельное эхо ее публикаций. Эхо, которое она предпочитала не слышать. И она начала читать историю города – историю, которую написала сама. Почему смерти? Почему разрушения? Почему она стала Кассандрой? Почему, вместо того, чтобы создавать прекрасный мир, она стала причиной несчастий? Может быть, все эти случаи, стараниями журналистов попадавшие в прессу, дадут ответы на вопросы?..
«Ушибленный любовью музыкант
Водил по струнам бритвою-смычком.
Из рассечённых вен сочились ноты,
Сливаясь в какофонию судьбы.
А где-то обескровленный поэт
Прикармливал ручного соловья,
И души жёг во имя сновидений…
О, то была жестокая весна!»
И действительно, той жестокой весной погибли два любовника. Рок-певец, любимец публики Рор, вскрыл себе вены, а его сердечный друг и автор текстов Сол днем позже публично сжег себя на городской площади… Это был настоящий кошмар. Но несмотря на ужасающее, почти дословное совпадение смертельных образов, Сандра не связала это с собой. Хотя это произошло через неделю после публикации. Накликала ли она это страшное событие? Или… просто предугадала его? Предупредила, что такое МОЖЕТ случиться?.. Страстно не желая, чтобы это случилось. В предсмертной записке Рор написал, что осознал всю глубину своей бездарности, а его друг Сол кричал в агонии, что проклятый город давно погиб в огне… Это отнесли на счет помешательства от болевого шока.
Причина или следствие? Дар или проклятие? Накликала или пыталась предотвратить? Где он, прекрасный древний город, славный своими чудесами и добрыми магами? Затерты ногами и заплеваны таинственные знаки, начертанные на мостовых, похоронены мудрые знания, навеки умолкли чарующие звуки былых песен, а ноты развеяны пеплом по ветру. И проклятый город давно погиб в огне…
«Луны половинка круглилась
Беременной пустотой.
В городе что-то случилось.
На улицах пахло рекой.
Как оглушительно-звонок
И лжив комариный звон.
Будто заплакал ребенок,
Который не был рожден.
В городе что-то случилось.
Пасти подъездов черны.
Хочется сдаться на милость
Оглушающей тишины…»
Череда выкидышей. Тайный аборт четырнадцатилетней дочери уважаемого в городе банкира, искусственно вызванные ранние роды молоденькой жены прокурора. Четырехмесячный плод сутки умирал в грязной больничной душевой. Поговаривали, что ребеночек-то незаконный… Жена прокурора исчезла из города, прокурора разбил инсульт.
Сандра внезапно поразилась тому, что так долго находилась и на свободе и в блаженном неведении. Пожалуй, мужу стоило таки сказать спасибо за то, что она до сих пор жива… впрочем, разве это благо?..
«Я знаю, как варить обед,
Я знаю, как ласкать,
Как отвести десятки бед,
Как преданно молчать,
Как жить в таком напряге жил,
Что небо – пополам,
И как не выбиться из сил,
Шатаясь по балам…
…Я думала, твое плечо –
Из камня, на века.
Но эти мысли – ни о чем.
А плечи – из песка…»
…Вспышка разводов, ссор, домашних скандалов и драк, женские митинги и – первый тревожный звоночек! – попытки порвать домашние струнки, посягательство на святая святых семейного очага…
«Конец пути, но тормоза устали.
Верхом на обескровленной луне
Летит мой сон под грохот наковален,
Но это происходит не во сне;
Но это происходит наяву,
И наяву я плачу и смеюсь,
И этот мир, в котором я живу,
Я разобью, и, может, разобьюсь…»
Неожиданное публичное покаяние во взяточничестве городского архитектора, его наделавшее изрядного шуму самоубийство – он выпрыгнул с крыши недостроенного здания новой гимназии, а в записке была точное описание нарушений технологий в строительстве и завещание эту стройку законсервировать во избежание обрушения… Да уж, на фирме Рримы понаделала бы Кассандра дел, если бы прицельно писала стихи-убийцы. Девяносто процентов власть имущих как пить дать болтались бы на воротах и топились в городской канализации…
«Я – дочь Луны. Я – Скорпиона дочь.
Я рождена в Вальпургиеву ночь.
Мне Воля – брат, Любовь – моя сестра.
Услада глазу – отблески костра.
Меня на нем сжигали много раз,
Но я жива, хотя никто не спас.
Мой враг и друг всегда со мною, плут.
Его все Одиночеством зовут.
Моя тропа средь боли и цветов.
Кто из живых по ней пройти готов?
Когда же люди скажут: «Умерла»,
Подарит Бог мне белые крыла».
А вот это про нее. И это – ее Судьба… Газетные вырезки рассыпались по полу.
— Дилька, я хочу умереть, — сказала Сандра.
Внезапно она увидела его глаза близко-близко. Это были глаза взрослого мудрого человека. Гораздо взрослее и мудрее нее.
— Ты не поняла? Этот город убивает себя сам. Он вырождается. Он достоин своей кончины. И фактически эти вырезки – твое оправдание… Ладно, хватит.
Он поднялся и потянул Сандру за собой. Она не сопротивлялась, точно была тряпичной куклой.
— Ты просто устала. И я тоже. Смертельно. И знаешь… Я не отдам тебя, Сандра. Пусть это звучит смешно. Но мне удаётся иногда не ходить по струнке… Идем. Для начала надо просто выспаться. А утром… Знаешь, я все продумал уже. Времени было достаточно. Не такой уж я несмышленыш… Ты, главное, ничего не бойся. Все будет хорошо. Утро вечера мудренее…
Сандра слушала вполуха, не воспринимая. Все это было неважно. И они пошли. Она не видела, куда они идут, не помнила ни коридоров, ни поворотов. Она действительно очень устала. Нечеловечески. Дойдя до знакомой Дилькиной половины, до дверей в спальню, она, казалось, уснула, не успев переступить порога. Милосердно устроен человеческий организм.
* * *
Ей приснилось, что она у Дильки дома, но дом странным образом изменился. Теперь он напоминал древнюю постройку с огромными колоннами, со сводчатым потолком, уходящим высоко в гулкую тьму. Площадка из отшлифованных каменных плит выходила прямо на море. Море было черным и бурным – таким же, как небо над ним. Дилькин темно-синий плащ трепал ветер, а лицо было серьезным и бледным. «Беги, — сказал он. — Они скоро придут за тобой, а я попробую их задержать. Ты еще успеешь». «Ничего со мной не случится», — не глядя на него, ответила Сандра и спрыгнула с площадки на берег.
Она брела по серым мокрым камням, а море исступленно набрасывалось на них и грызло в бессильной ярости. Как Город, который пытался искусать ее, точно бешеный пес, но не пускала невидимая цепь. Струнка.
Сандра шла все дальше и дальше, оставляя позади свою прежнюю жизнь, и, хотя старую шкуру сбрасывать было тяжко и больно, знала – ей никто не причинит вреда. Даже если будет погоня. Потому что есть Звездный судья… И только ему дано право судить ее.
Солнце согревало правую щеку Сандры. «Интересно, что это за Звездный судья», — мелькнула мысль вслед тающему сну. Она потянулась и открыла глаза.
— С добрым утром, Кассандра, — вежливо сказал Дельгард Третий, высокопоставленный отец Дильки, бывший коллега ее бывшего мужа.
Он вольготно расположился в кресле рядом с кроватью, и, по-видимому, давно ждал пробуждения непрошенной гостьи.
Раскаленный воздух мгновенно опалил Сандре легкие, стыд обжег так, словно с лица содрали кожу. Это было хуже, чем голой оказаться на площади. В следующее мгновение она обнаружила, что Дильки рядом нет.
— Не могу, впрочем, назвать это утро вполне добрым, — столь же вежливо продолжил Дельгард Третий, — ибо оно омрачено смертью.
Сердце Сандры совершило кувырок. «Дилька?!» — подумала она, не веря себе.
— Нет, не мой сын. Слава Небесам, — подчеркнул проницательный чиновник. – И, во избежание дальнейших расспросов о нем, знайте, что вы его больше не увидите. Так вот, дело не в нем. Ррима, владелица сети увеселительных центров, найдена сегодня ранним утром под собственным балконом. Найдена мертвой.
И молчание, повисшее в комнате после этих слов, тоже было мертвым.
Ррима, звонкие ботфорты, толстая задница в алых бархатных штанах. «Почему же я даже заплакать не в силах», — подумала Сандра.
— А вот ее записка, которую она вчера днем оставила в моем доме, — откинув полу фиолетового плаща, зашуршал бумагой Дельгард Третий. – «В моей возможной смерти нынешней ночью прошу винить ведьму Кассандру». Подпись, число. Всё. Я надеюсь, вы понимаете, госпожа ведьма, что это фактически ваш приговор?
— Понимаю, — ровно ответила Сандра. – А теперь-то, раз уж я обречена, ответьте мне тоже на вопрос – понимаете ли вы, что я в любой момент сделаю с вами то же самое?
И она с удовольствием пронаблюдала, как на мгновение изменилось лицо высокородного чинуши. Подмастерье из подмастерьев. Впрочем, они там, наверху, быстро возвращали себе самообладание – он даже криво улыбнулся.
— Тогда вам, госпожа ведьма, заткнут рот, — на этот раз вежливый тон дался ему с некоторой натяжкой.
— Не утруждайтесь, — устало парировала Сандра. – И прекратите меня пугать, тогда и я не буду. Или вам всем доставляет удовольствие топтать лежачего? Странные у вас в управленческом аппарате радости.
Она чувствовала, что ее вот-вот понесет так, что остановиться по доброй воле она будет не в силах.
— Хорошо, оставим игры, — несколько торопливо сказал Дельгард Третий и снова чем-то зашуршал. – Вот предписание о заключении вас под стражу и содержании под замком вплоть до суда. Я сейчас выйду, и тогда вы сможете привести себя в порядок. Далее мои люди сопроводят вас…
— Мне все равно, куда они меня сопроводят, — бесцеремонно прервала Сандра. – Можно мне хоть на несколько минут остаться в тишине, привести себя в порядок? А затем сопровождайте, куда хотите… бумажный вы человек. Хотя… не скажете ли вы мне, кто такой Звездный судья?
И, хотя Дельгард Третий круто повернулся на каблуках и широко зашагал в сторону двери, фиолетово взмахнув полой, Кассандра заметила, как снова дрогнуло его лицо.
* * *
Зал суда был набит под завязку. Не уместившиеся на сиденьях люди стояли в дверях и проходах. Никто не помнил, когда в последний раз здесь было столько народу. Когда два года назад поймали Сумасшедшего Поджигателя (покушающегося преимущественно на административные здания), было и то меньше. Кассандра тогда вынуждена была присутствовать, коллектив газеты вызвался быть в полном составе во главе с Йожыком…
Ну, а как же, вот и он. Уже строчит что-то в блокнот.
Кассандра исподтишка оглядывала присутствующих. Искала знакомые лица. Вот Мирата, соседка через два дома. Когда-то они чинно гуляли с колясочками, а потом и с подросшими малышами во дворе. Опустила глаза, не смотрит… Вот Нирман, студент, который давал уроки иностранного Светеню (так захотел муж). Тоже косит в сторону. Кассандра выждала и поймала его взгляд – тот заметался, заюзил, как уж. Понятно. Лица, лица… Взгляды. Смотрят жадно – ее бывшие читатели и почитатели. Ух ты, вон женщина, которая так настойчиво просила автограф на газете с публикацией первого неуверенного опуса Сандры:
«Канат – как нить луча меж двух планет.
И времени с пространством больше нет.
А в глубине, под тяжестью стопы –
Стоглазое чудовище толпы.
Немеют кулаки, сердца стучат –
Все смотрят на красавца-циркача.
Он – ваш кумир, мечта и идеал…
И все вы ждете, чтобы он упал».
Вот уж не гадала Сандра, что этот стих окажется про нее – сегодняшнюю. Но надо ведь отвечать за каждую написанную строчку? Хорошо. Она ответит. Ей есть, чем ответить… Ах, люди, за что вы так со мной. Я не хочу драться. Я хочу просто жить и писать… Поискала глазами Дильку. Конечно, откуда ему тут быть. Она даже порадовалась, что влиятельный папа обезопасил его от нее, ведьмы. Может быть, запер, может быть, сделал укол снотворного и увез подальше – кто их знает, этих политиков. Это хорошо, что его тут нет. Мало ли что… А – что?..
Сандра почувствовала странную умиротворенность, и сознание ее воспарило над происходящим. Ей сосредоточиться бы на реальности – ее ведь судят, не кого-нибудь, ради нее тут эта публика собралась — но в голову внезапно поплыли нежданные строки. Те, что были написаны ею когда-то – публикации, черновики, обрывки случайных клочков бумаги с неровными строчками, — и новые, незнакомые. Они толкались в ней, точно она была беременна ими, сердились, приказывали и умоляли, пели и хохотали от души. Они были живыми, эти слова, они были частью ее самой – слезами, доверием, искренностью, любовью – и теперь оплетали ее, точно стебли причудливого растения, жужжали над краешком век нетерпеливыми пчелами. Радуга встала над миром, и белый город возник среди пустыни – кружевной, парящий над раскаленным мертвым песком. Фонтаны выпустили прохладные струи, задрожали пентаграммы, высвобождая былую мощь.
Народ заволновался – двери открылись, пропуская Верховного Судью со свитой. Сандра была далеко. Непроизвольно она повернула руки ладонями вверх. Точно черные невесомые бабочки, буквы и слова опускались на них, кружились хороводом, порхали вокруг, заменяя воздух. Похоже, кроме нее, никто не замечал этого – но это было неважно…
Что-то бубнил прокурор. Бледный и печальный, похожий на мокрицу адвокат вытирал платком лоб. Вздымались один за другим вызываемые свидетели. Кажется, припомнили даже этот злосчастный курятник. Мир дрожал и раздваивался, но не слезы были тому причиной. Кассандра чувствовала нарождающуюся дрожь земли…
«Небо клубится розовым серебром.
Воздух пытается сбросить оковы сна.
Что это будет? Оттепель?..
Вот бы – весна…
Чем это кончится? Мороком?
Вот бы – добром…»
Произнесла ли она это вслух? Подумала ли? Кажется, Сандра бредила, и блаженная улыбка бродила по ее лицу. Она чувствовала некую силу, и ей было почти все равно, что будет с ней самой. Город пробуждался. Город стряхивал оковы сна…
У дверей внезапно возникла потасовка. Кто-то пытался пробиться внутрь, но его не пускали. Народ заволновался, шепот и ропот заметались под потолком. Верховный стучал молоточком… Крики, охрана у дверей растеряна в ожидании приказаний, и в этот момент, точно в замедленной съемке, в зал ворвался растрепанный светловолосый юноша. Диль… Это Дилька! Губы Сандры зашевелились, но ватное оцепенение, граничащее с апатией – на грани небытия – навалилось на нее. Она почти не слышала, что именно кричит Дельгард Четвертый, перед ее глазами все лица слились в одно, и слова тягуче выплывали из искореженного рта: «Они лгут, Сандра! Ррима убита по приказу властей! Перешла кому-то дорогу… Я узнал! Я узнал…»
Смялись и стали невнятными звуки. Гул наплывал волнами, жужжание тысячи ос наполнило голову. Стены колеблясь, оползали тающим воском. Что со мной, — подумала Сандра, и последним усилием хлестнула себя по щеке. Зрение и слух вернулись, но осталось недоумение – был ли Дилька? Или показалось? Он что-то говорил? Про то, что ее подставили… Ох, не все так просто, мальчик… Что-то алое толкалось под каждой полустертой пентаграммой, отдавало в висках.
— Подсудимой предоставляется последнее слово! – надрывался Верховный.
«Вот ведь, не боятся», — подумала Кассандра, почти веселясь от того, что она прохлопала ушами собственный приговор, и что он ей совершенно не интересен.
Последнее слово? Да пожалуйста! Этого вы еще не слышали, и только вам решать, будет ли это для вас опасным… Она выпрямилась и пожелала всем:
«Смотри на звёзды из последних сил.
Когда в тебе ранение навылет,
Когда зияют раны вместо крыл,
Когда земная бренность опостылет,
Когда архангел Суд провозгласил…
Смотри на звёзды. Из последних сил».
И в то же мгновение время остановилось. Ни с того ни с сего перед глазами Сандры встали когда-то торопливо пролистанные строки из «Дополнения к Кодексу»: «В особо тяжких случаях, когда следствие заходит в тупик, или когда угроза привлечения Высших сил становится непосредственной, допустимо…» Она не дочитала тогда, ЧТО допустимо, а теперь вдруг увидела нацеленные на нее черные дула. Допустимо ее просто прихлопнуть как муху на глазах толпы? Привести приговор в исполнение прямо в зале суда?! Какие такие высшие силы она сейчас привлекла, за что так с ней?!!
И внезапно ей стало так обидно. За себя, за свою жизнь, которая могла бы стать счастливой, если бы не этот проклятый город и его законы, за свое неведение, за свое невнимание… За все-за все. И желчь переполнила ее вместе с ужасными словами, которые, торопясь, выскакивали из нее, казалось, сами собой и заполняли гулкое пространство зала:
Приходит мрак – и льется страх
Расплавленным свинцом по глотке.
Один лишь прах во всех мирах
Находишь; но не рад находке.
Отныне страх с тобой всегда,
Как тень в потемках кулуара,
Как взгляд из глубины пруда,
Как осознание кошмара –
За полсекунды до конца,
За полсекунды до паденья! –
Что мир – лишь бредни мертвеца,
Игра его воображенья,
И криков падавшей звезды
Не услыхал небесный пастырь.
А вдоль могильной борозды
Пройдет слепой и скорбный пахарь,
Бросая семя в никуда,
В безумие святой надежды,
Что кто-нибудь раскроет вежды,
И вспыхнет новая звезда.
Почти ослепнув от рыданий, она очнулась только тогда, когда ее осторожно потрясли за плечо.
— Эй, ну перестань, — раздалось рядом смущенное. – Чего сырость-то разводишь?
Она вскинулась, точно разбуженная среди ночи. Вокруг было только небо и трава. Пожелтевшая, выгоревшая на солнце. Пыльная тропинка, виляющая в зарослях и уходящая за горизонт. Рядом стоял невысокий худенький… парень? мужчина?.. в рыжей кожаной куртке, драном свитере и старых кроссовках. Рядом примостился небольшой мопед странной формы.
— Вы кто?! – в легкой панике выпалила Сандра. – Я где?!
— По порядку – я твой Звездный Судья, — усмехнулся незнакомец, — и ты в месте-вне-времени. Сейчас чайку попьем и потолкуем.
Сандра села в жесткую траву. Сил не было уже ни на что.
— Мне кажется, я с ума сошла или меня там пристрелили, — пожаловалась она как давнему знакомому. – Слишком много на меня одну в последнее время… Я слишком тупа для того, чтобы осмыслить все это, и я правда больше не могу… Меня объявили ведьмой, а я же поэт, у меня отняли сына, я случайно намагичила что-то в зале суда, в меня целились, а еще раньше мне приснился Звездный Судья, а теперь я здесь, и ты… вы… говорите, что это вы… Должен же быть предел!!!
Парень в рыжей куртке не перебивал ее трескотню, только кивал сочувственно, и между делом налаживал примус. Старый закопченный походный примус. Сандра замолчала наконец и повнимательней рассмотрела того, кто хлопотал над чаем и вытаскивал из рюкзака котелок и какие-то пакетики. На вид ему было лет тридцать, а может быть, и больше. Черты его лица были неправильными – нос длинный, щеки впалые, губы тонкие. Зато в углах глаз добрые морщинки, «гусиные лапки». Небольшие усики. Длинные пшеничные волосы, забранные в небрежный хвост. Несколько волнистых спутанных прядей выбилось, падая на глаза, он их сдувал. Руки жилистые, чумазые и рабочие. Добрые руки. Весь он был запыленный и очень спокойный. Он был похож на человека, который обустроит любую поляну, любую скалу или пещеру, да еще позовет гостей. Потом пойдет дальше. На славного бродягу он был похож, а вовсе ни на какого Звездного Судью… Сандре внезапно стало жалко, что никого подобного за всю свою жизнь она не встречала. Но ведь такого не вдруг и встретишь. Что-то в нем было такое… особенное. «Наверное, он маг», — подумала Сандра, и эта мысль превратилась в уверенность. Наконец незнакомец протянул ей жестяную банку, обмотанную по центру полоской кожи – чтобы не обжечься. Банка вкусно пахла разнотравьем.
— Жалуйся, — коротко предложил Звездный Судья.
— Я? – растерялась Сандра и задумалась. Потом, взвешивая каждое слово – не для него, для себя! – стала рассказывать все с самого начала. Всю свою жизнь в городе Ганске. Все взлеты и падения, все радости и разочарования, все хорошие и страшные открытия, и сомнения, сомнения, сомнения… Звездный Судья не перебивал и прихлебывал из своей мятой кружки. Наконец Сандра выдохлась и замолчала.
Они оба молчали и пили очень вкусный чай. Прикусывали от больших кусков сахара. Это казалось привалом в неспешном походе.
— Слушай, а страшные стишки ты пишешь, — наконец заметил Звездный Судья. – У тебя все, что ли, такие?
— Как все?! – обиделась Сандра. – Многие, конечно, грустные, но…
— Почитай, — предложил он.
И она почитала. И еще почитала. Он молчал, даже глаза закрыл.
— Ну, что? – не выдержала наконец она. – Это разве заклинания?!
— Конечно, заклинания, — открыл он свои серые спокойные глаза в сеточке морщин.
Сандра поперхнулась чаем.
— Ну… допустим, — пробормотала она. – Но ведь неосознанно же…
— Так пора бы уже начинать делать что-то осознанно, — заметил Судья. – Не маленькая уже.
И смачно отгрыз уголок от куска сахара.
— Понимаешь, любое слово является заклинанием, — пояснил он, невозмутимо делая глоток из кружки. – А в твоем городе – особенно. Он нашпигован магией по макушку. И она там копится, как пар в скороварке. Скоро будет такой славный ба-бах… Пей чай-то, остынет.
— Нет, я потом, — поставила она кружку. – Пожалуйста, объясните все до конца… Что вообще происходит? Как я сюда попала? И что будет с городом?
— Тебя интересует то, что будет с тобой или с городом? – уточнил он.
Сандра опустила голову. Это был вопрос вопросов. Позавчерашнее утро началось у нее с ненависти к Ганску, в котором она прожила так долго. С презрения к быдлу, населявшему его. Так к каким магам примкнула бы она?.. Что перевешивает в ней — гордыня или человеколюбие? И какая разница, маг ты или нет. Просто произошло противопоставление. Она – и Ганск. Город не принял ее, город ее оттолкнул, отторгнул, не ответил взаимностью на ее любовь. Ему нужна была другая любовь. Любовь Рримы, например. Да и мужу нужна была другая любовь. Не ее… Но разве все поголовно в этом городе такие?.. А Дилька? А как же Дилька?! Не в смысле – Дилька плюс Сандра, а Дельгард Четвертый в отдельности от кого бы то ни было?! Честный, умный, талантливый. Он-то уживается со своим городом! И если город гибнет, то, значит, он погибнет вместе с ним?!
— Но я не хочу, чтобы Дилька погиб вместе с Ганском, — вырвалось у Сандры.
— Но ты же не знаешь, чего хочет он сам – я имею в виду не город, а Дельгарда Четвертого, — невозмутимо возразил Звездный Судья. – Если он не захочет быть с городом, он с ним не будет. Но речь не о Дильке, а о тебе. Тебя судят, а не его, так ведь?..
Она была прозрачна для него, как стеклянная банка. Он действительно был Звездным Судьей… Так что же он такое на самом деле?!
— А шут его знает, что я такое на самом деле, — отозвался человек в рыжей кожаной куртке. – Учусь беспристрастности… Судья обязан быть беспристрастным, особенно Звездный. И судит он по законам звезд, законам космоса. По законам города ты виновна. Ты ведьма. Но если бы ты травила скот, варила привороты, насылала смерчи, заклинала на смерть – насколько было бы проще. Ведьма, и баста, ступай на костер. Но у города свой скелет в шкафу, и свое рыльце в пушку. Каждый отдельно взятый житель города – это отдельно взятый житель, но кровь искупится кровью, и не потому, что кто-то отомстит. Просто произойдет то, что суждено, вернется равновесие – и чаши весов будут не в пример большими, чем нужно для одного человека. Да и размах у маятника здесь сильнее. Город сам стряхнет с себя то, что мешает ему жить – вот в чем дело, и вот в чем беспристрастие.
— Я не хочу гибели города, — сказала Сандра, и в эту минуту говорила искренне.
— Но это уже не тебе решать, — возразил Звездный Судья. – Ты не можешь ни уничтожить его, ни спасти. Не хватит сил ни на то, ни на другое. Но ты – часть силы. Ты тот маленький камушек, что вызвал лавину. Грубо говоря, ты орудие, пружинка, которая сработала в нужное время. И сумела меня позвать.. Поэтому ты здесь, поэтому тебя судит не Верховный Судья, а Звездный, да и не тебя судит, а ситуацию… Все в мире подчинено закону целесообразности, все зачем-то нужно. И смерти, и спасения. Зачем-то нужно было, чтобы ты научилась… вынимать стихи.
— Вынимать? – поразилась Сандра. – Откуда?!
— Откуда надо, – хитро сощурился Судья. – Все зачем-то надо. А не позвала бы ты меня – уже валялась бы с продырявленной головой. Но ведь позвала же. Все мудро устроено, как я убеждаюсь… и, думаю, долго еще буду убеждаться.
— Кто же вы все-таки? – в который раз спросила Сандра.
— Я тоже часть Силы. Но не принадлежащая ни твоему миру, ни уже своему. В своем мире я накопил порядком вопросов, и теперь потихоньку получаю ответы. И даже, видишь, отдаю обратно. Звездный Судья – это я, но я – не всегда Звездный Судья. Да и Звездный Судья – не всегда я.
Как ни странно, Сандра поняла. Кто бы ни был сидящий с ней человек – да и человек ли? Маг? Странник-по-мирам? – он дал ей ответы почти на все вопросы, что мучили ее. Где она? Да где-нибудь, какая разница. Может ли она быть причиной гибели города? Сравнение с камушком и пружинкой ничуть не покоробило ее. Да, она сама – целый огромный мир, но в то же время неизмеримо малая часть Мироздания, звездная пылинка, которой дана своя роль и своя судьба. Кем? Кем-то мудрым.
— Я хочу найти сына, — тихо сказала Сандра. – Это возможно?
— «Делай что должно и пусть будет, что будет» – это не я сказал, — ответил человек в рыжей куртке. – Ну, что, суд окончен, всем спасибо! Еще чаю?
Он улыбался, хитро сощурив глаза – абсолютно свободный, спокойный и счастливый человек. Маг. Странник-по-мирам. И она выпили еще по одной духмяной кружечке. Сандра задумчиво посмотрела на видавший виды мопед и внезапно стала бормотать.
— А ты вслух, — подбодрил Странник.
— Ага, слушай:
Рассвет улетает куда-то направо,
Закат убегает все время налево,
И вечно над вечностью нету управы,
Истлела на башне в тоске королева.
Под шинами пылью летят километры,
И шар голубой рассыпается в звезды,
Но уши не слышат мелодии ветра,
А время не знает – «пора» или «поздно»…
— …Зеленый дуб покрылся мхом,
А кот – все по цепи кругом, — неожиданно завершил Звездный Судья.
— Ты думаешь? – усомнилась Сандра. – Вот так вот и закончить?
— Ну, может, вот так вот и продолжить, — подмигнул тот и стал собирать рюкзак. – Если хочешь, могу подвезти.
— А… куда? – растерялась Сандра.
— Смотря куда тебе надо.
— Я хочу найти сына, — твердо повторила Сандра.
— Тогда поехали, — сказал он.
Мопедка тихо заворчала.
— Слушай, а мне понравилось то, как ты закончил мой стишок, — сказала Сандра. — Ну, в смысле сам принцип. Смотри, как еще можно:
Рухнут в прах города,
Тьмою предстанет свет.
То, что сегодня – «да»,
Завтра быть может – «нет».
Слушай Небесный Свет.
Прочее – ерунда.
То, что сегодня – «нет»,
Завтра быть может – «да».
Лопнула та струна,
Что удержать должна.
— Ты ещё скажи, что это не заклинание, — усмехнулся Странник. – Садись!
Мопедка негромко затрещала по пыльной тропинке, убегающей к горизонту.