Глава третья
Мишки дома не было.
Максим для верности постучал еще раз, и многострадальная, трижды залатанная дверь привычно готовая распахнуться по первому пинку, подалась под его рукой. Накладной замок носил скорее декоративный характер. Раньше в этой комнате жил крепко пьющий «борец за справедливость», и случалось здесь всякое. Тихий и добродушный алкоголик Мишка воспринимался на его фоне как подарок судьбы.
Фая с некоторой опаской оглядела убогое пристанище, ничего не сказала, но неодобрительно покачала головой. Относилось это, впрочем, не столько к скудости обстановки, сколько к «творческому беспорядку», который неизбежно, как вирус, поражал любое жилище Максима, так что небольшая его комната смотрелась как чудовищный гибрид студенческого общежития, мастерской и привокзального буфета. Дежурная реплика «у меня тут не прибрано», которой хозяин соизволил предупредить гостью, отдавала легким цинизмом. При первом взгляде на эту берлогу становилось очевидно, что здесь никогда не было прибрано. Тут жил закоренелый, матерый холостяк. Файка позволила себе тихо цокнуть языком и, скосив глаза, посмотрела на Максима, ожидая увидеть на его лице какое-то смущение. Ничего подобного. Лохматый ее спаситель откровенно наслаждался шоком и деликатностью гостьи. Понимая, что инициативу следует перехватить, Фая спросила, невинно хлопая глазами:
– А туалетом ты пользуешься?
Максим показал было на серую, прессованного картона дверь с неизвестно кем прикрученной вычурной бронзовой ручкой, но, поняв подоплеку, осекся и слегка покраснел. Файка с удовольствием наблюдала за действием своей короткой фразы. Пролетарская спесь слетела с Максима, как шелуха, он мучительно выдумывал ответ, но пока молчал. «Еще не все потеряно», с неожиданным удовольствием подумала Фаина.
Для того, чтобы осмотреть руку, присохшую тряпку пришлось отмачивать в теплой, темной от марганцовки воде. Максим поморщился, когда ватка впервые соприкоснулась с открытым «мясом», но затем лицо его стало непроницаемым. Фаина тщательно протерла каждый порез каким-то светлым раствором. Действовала она очень осторожно, стараясь не причинять боли, и это ей почти удавалось. Раны, несмотря на видимую глубину лишь чуть-чуть саднили. Несколько раз она вопросительно поднимала глаза, как бы спрашивая, не беспокоит ли повязка, но пациент только улыбался. Лишь однажды, когда Фая резко сняла последний край импровизированного бинта, зрачки его вспухли от боли, но на лице не отразилось ничего, кроме, быть может, мгновенной бледности. Максим всегда отличался терпением, а в этой, очень бережной перевязке было даже что-то приятное.
– А ты не размазня. Ведь больно.
– Да, я такой. Я настолько крут, что скорлупа трескается.
Файка прыснула.
– Ты еще и не дурак, оказывается. Это очень приятно.
– А мне как приятно.
– Ладно, хватит меня смешить. Лучше скажи, принц, откуда ты так вовремя взялся.
Максим задумался.
– Пожалуй, что из окошка. Шел себе по улице, гляжу – окошко. Думаю, надо его обязательно кулаком разбить. Разбил, а там ты лежишь, макраме изображаешь. Куколка в веревочках.
– А если серьезно?
– А если серьезно, то такая же чухня получится. Я, честно говоря, не поверил бы.
– И все-таки?
Максим вытащил из кармана спичечный коробок и начал обстукивать его об край стола. Внимательно посмотрел на Файку, потом решился.
– Я шел по Андреевскому спуску, это километра три от вашего особнячка. Шел на работу, был самый обычный день. Утро, солнышко. И вдруг я все это увидел. Увидел тебя, этих парней, как они тебе руки вяжут, а ты кричишь, зовешь на помощь.
– Чушь какая.
– Я предупреждал.
– Да не могла же я так громко орать. То есть, я старалась, конечно. Но Стас и музыку специально включил, и стены там толстые. И потом, ты говоришь, километра три – это совершенно нереально.
– Нереально. А еще нереальней то, я, кстати, повторяюсь, что я тебя не только слышал, я видел каждое твое движение, видел парней, слышал мат, видел, как они играли на тебя в карты.
Файка кивнула, молча закончила повязку, аккуратно и плотно зафиксировав ее на руке.
– Спасибо тебе, конечно, за то, что ты сделал, но если не хочешь говорить, не говори.
– Ага. Иногда лучше жевать.
– Вот именно. Следящая камера или бинокль – куда ни шло. Я поверю, только ты выдумай что-нибудь поприличней.
– А ты попробуй так.
Они посмотрели друг на друга, и вдруг Фая поняла, что верит странному парню, вернее, верит этим глазам, только что улыбавшимся, но ставшими вдруг очень серьезными. Она почувствовала легкое головокружение, погружаясь в черноту его зовущих зрачков, и враз спекшиеся губы выдохнули:
– Я, наверное, полная дура…
– Ну нет. Ты очень аппетитная умничка.
– Да я не о том.
– Я знаю.
Файка меланхолично макнула ватку в бурый раствор марганцовки.
– Не думала, что способна принять такое глупое объяснение. Собственно, в эту историю я не верю. Но я почему-то верю тебе.
– Я понял.
Максим очень бережно взял ее лицо в ладони, приближая медленно, как чашу с вином, и прикоснулся губами к ее губам. Она так же робко ответила, затем сразу отстранилась.
– Я тебя очень прошу, пока ничего не нужно, Принц.
– Я это чувствую.
– Ты мне нравишься, да это и не может не понравиться любой женщине, но пока ничего не нужно.
Наскоро ополоснувшись в душе, Фая переоделась в Максимову рубашку – слава Богу, нашлась чистая, и улеглась на диван. Какое-то время она пыталась смотреть телевизор, якобы ее интересовали новости, вяло поддерживая разговор, но вскоре зевнула, свернулась уютным комочком и через несколько минут уже спала. Похоже, впервые за последние недели она позволила себе расслабиться.
Максим задернул шторы, чтобы гостье не мешал солнечный свет, посмотрел на свой старенький, скрипучий диван, где редко ночевали женщины, и задумался.
История, в которую он так опрометчиво ввязался утром, очевидно, только разворачивалась. Собственно, он нисколько не жалел – пока – что так неплохо отыграл свою партию. Хотя знакомство через букет цветов было бы, пожалуй, предпочтительнее. Теперь вся эта четверка во главе с неизвестным ему Стасом, да и прочие их дружки с удовольствием свернут ему шею. Причем запросто. Для этого им даже не надо толпой собираться. Двоих вполне достаточно. Максим, в общем, был крепким парнем, но не более того. Никаких особых талантов в рукопашном бое он за собой не замечал, и драку более чем с одним противником считал весьма опасной. Это в кино положительный герой пачками лупит негодяев друг об друга, а в жизни чаще страдает лицо, чем рыло. Можно, конечно, ходить по улице с незарегистрированным пистолетом, там еще осталось несколько патронов, но как-то… Лето, куда его денешь, пистолет. За пояс, разве что, под футболку навыпуск… Так отстрелишь себе чего-нибудь в автобусной давке. Или мент какой заинтересуется, проверят, и окажется, что висит на этом стволе четырнадцать убийств, включая президента Кэннеди. Повяжет его милиция, и повысит себе раскрываемость сразу вдвое. Нет, таскаться с пистолетом по Киеву глупо, ситуация не та. Не будем играть в мафиозные разборки. Надо бы его вообще выкинуть, да жалко. Первый раз к нему такая вещь попала, и сразу выбрасывать… В конце концов, в людей он из него не стрелял.
Максим не боялся. Он просто думал. Пока все получалось относительно неплохо – отыскать его в огромном городе, пожалуй, невозможно, и сколько бы ни было в этой банде громил, они ему не помеха. Он ее действительно не знает, никто его не нанимал, соответственно, и концов никаких. Наверное. Следовательно, и девчонка здесь будет в безопасности. Но как долго может длиться это состояние? Рано или поздно она вернется к отцу, там его начнут чествовать, как героя, спасшего бедную девочку, насыпят полные карманы баксов, только подставляй, да держи пошире, хотя, может, и впрямь чего обломится, но это неважно. Зато папик узнает его адрес. А защитить, при всем его якобы богатстве, он не смог даже собственную дочь, а уж Максим-то ему точно до лампочки. Так что у Стасика и остальных горилл все же есть шансы до этой комнатки добраться. Правда, будет это не скоро. Ну, да и Бог с ним. Что будет, то будет. Все равно, девчонке надо было помочь.
Во всяком случае, торопить события он не собирается.
Он вытащил из пистолета магазин, выщелкнул патрон и снова его вставил. Неплохо бы, наверно, вычистить его, да маслом смазать. А то заест, или осечка… Да и пристрелять, тоже… Хотя как его пристрелять, с одной-то обоймой. Максим стал вспоминать, где у него машинное масло и отвертка. И то и другое было, отвертку он вскоре и нашел без особого труда, на масло случайно наткнулся чуть позже там, где вовсе не ожидал его увидеть. Теперь мягкую тряпочку…
Лаборант усмехнулся, подумав, что утренние проблемы с яичницей никак не предполагали вот этой чистки оружия. Как на фронт собирается. Кто бы вчера сказал…
Вскоре боевой механизм был снова собран. Попрактиковаться, конечно, не удастся, слишком мало патронов. А неплохо было бы. Попасть в цель из пистолета дальше пятнадцати шагов вообще задача сложная, а в той спешке, в какой действительно приходится стрелять… Это в кино хорошо так, с лошади, с мотоцикла, метров за сорок, и в левый глаз. Чтобы шкурку не попортить.
В тир, что ли сходить? Почувствовать себя этаким молчаливым суперменом…
Ладно. В конце концов, реально он воевать не собирается. Да и денег нет по тирам шляться. Максим разрядил пистолет и несколько раз щелкнул курком, нацелившись в старые ходики с оборванной пружиной. Нажимая на курок, полагается задерживать дыхание. Плавно, и чтобы мушку не отвело. Вот как полезут на тебя эти четверо, даже с какими-нибудь нунчаками, так и будешь вспоминать все правила точной стрельбы. Ладно.
На сборах Максиму доводилось стрелять из пистолета, правда, только из «Макарова», и получалось вроде неплохо… Но в общем, этого опыта как раз хватало, чтобы не переоценивать случайно попавшее к нему оружие.
Только в крайнем случае и только в упор.
Приняв столь радикальное и грозное решение, Максим удобно устроился в кресле и тоже задремал.
Спал он около часа.
Он бы и дольше спал, да одинокая, нудно жужжащая муха истоптала ему все лицо. Максим несколько раз взмахнул руками, тщетно пытаясь изловить чертову тварь, и окончательно проснулся.
Прямо перед ним масляно поблескивал пистолет.
Значит, не сон. Значит, он и в самом деле оказался «крутым Уокером».
На диване, соблазнительно разметавшись, лежала его утренняя гостья. Ничего запретного не приоткрыто, но каков краешек тела… Максим сглотнул, чувствуя, как накатывает горячая волна. Спокойно. Ты – джентльмен. Понял, кретин? Джентльмен. Фишка такая. И не лезь к девушке, спаситель хренов.
Он ушел от греха на кухню. Здесь еще лежал огрызок колбасы. Максим понюхал ее и поморщился. Надо зубы вычистить. Он прополоскал рот, затем зашел в ванную, и мысли его обрели абсолютно трезвое направление.
А не сходить ли нам на работу? Хоть к концу дня, а все ж таки не прогул. Нападайло, свин, обязательно строгача влепит. А потом еще один, и до свиданья, родная лаборатория. Тут надо подумать. Опоздал он настолько, что шесть это часов, или пять, роли уже не играет. А если прогул… Так это, наверное, даже лучше. Опоздание суть недисциплинированность, а если человек вообще не пришел, тут может быть что-то уважительное, такой наглости от него никто не ждет. Пожалуй, самое разумное взять у Арнольдовны больничный и вообще никуда не ходить.
Максим поставил чайник на огонь.
Денежку за день он потеряет, и работу потом придется уплотнять, поскольку график никто не скорректирует, но так лучше. Можно даже наоборот, из всего этого подвиг сделать – позвонить, предупредить, сказать что болен, услышать, что очень нужен, а он безусловно нужен, выдавать химикаты под роспись без него никто не будет, да и серия восемь штрих восемь не закончена, так что… И выйти, несмотря на тяжелую болезнь, на день раньше, чем закончится больничный. Спасти родную лабораторию. Тут уже повод не для выговора, а для благодарности. Скатаем губы, благодарности Нападайло ему в жизни не даст, но и строгач уже не объявит, и завтра можно будет на работу не ходить, а посвятить день нашей странной гостье. Тем более, что она очень даже ничего.
Выключив начинающий шуметь чайник, Максим черкнул несколько слов на мятом листе бумаги, прилепил записку к зеркалу и начал воплощать в жизнь свой план.
……………