Владимир Леонович

25–28 февраля 06 г.

Поиски Национальной идеи…

Один из тех замечательных людей, чья жизнь была воплощеньем искомой идеи – дай Бог ему здоровья и светлых лет – при этих словах не мог сдержать язвительной улыбки.

– Национальная идея была у Гитлера. ДОЙЧЛАНД ЮБЕР АЛЛЕС? Потом он заговорил о русской идее, обозначив в первых словах условность понятия. Условность – в виду неохватности. Начал с шутки: евнух ищет смысл любви. Я замечаю: евнух учит искусству любви – АРС АМАНДИ – князя Потемкина. И обоим нам стало почему-то грустно. Кто – кого – чему учит…

Вспоминаем Пушкина, и тот, как всегда, подсказывает нам суть: Русская идея, будучи неопределимой, ближе всего к ИДЕЕ МАТЕ­РИНСТВА: выстрадать, выносить, защитить, воспитать, пожертвовать собой ради дитяти… Тут же я вспоминаю в подробностях русский КУЛЬТ НЯНЬКИ, кормилицы, впитанный с ее молоком тем младенцем, который благодарно будет ее вспоминать до самой смерти:

Она меня, молитвам не учила,

Но отдала мне безраздельно все –

И материнство горькое свое,

И просто ВСЕ, что дорого ей было.

И вот, Россия, громкая держава,

Ее сосцы губами теребя

Я ВЫСОСАЛ МУЧИТЕЛЬНОЕ ПРАВО

ТЕБЯ ЛЮБИТЬ И ПРОКЛИНАТЬ ТЕБЯ…

Институт и опять же: КУЛЬТ ДЯДЬКИ – воспитателя. Карл Ивано­вич у Толстого, Жьячинто у Боратынского, старик Бушо у Герцена, который на затылке у себя ощупывал БУГОР БЛАГОДАРНОСТИ, рас­тущий с годами. А уж Арина Родионовна… А мужик Марей у Достоевского…

Материнским – хоть невольно – движением защитила Россия Европу от монгол. А потом, быть может, и весь мир – от фашизма.

ПОГИБАЯ – СПАСАЙ! И тут обнаруживается – нет, не идея, а пря­мое ПРИСУТСТВИЕ БОГА: Бог спасает спасающего!

Я загадал на тебя.

Вот что сказал мне Исайя:

ИЛИ СПАСЕШЬСЯ – СПАСАЯ

ИЛИ ПОГИБНЕШЬ – ГУБЯ.

Много чудесного знал

сын прозорливый Амосов,

но посторонних вопросов

я ему не задавал.

И еще:

Тот, кто стоял на мосту, нe умел плавать.

Тот, кто стоял на мосту, не имел права

прыгнуть – чтоб утонуть… Невмоготу

слышать крик на воде – устоять на мосту…

Не помню, как там по тексту, но не перевру: Пастернак слу­шает Маяковского. «В горловом краю его творчества была та же безусловная даль, что открывалась поверх домов туда, в сто­рону Виндавского вокзала…» Кто не ленив, найдет это место в «Охранной грамоте». Под рукой у меня нет. А дальше там слова о бесконечной жертвенности и постоянной готовности к ней…

РУССКУЮ ИДЕЮ наш народ, возродившись к исторической жизни, пробудясь от доисторической, унес с европейской Голгофы, по дороге подрастеряв под-идею искупления, под-идею возмездия и проч. и проч. На Страшном суде обманутый муж путает Богу весь его сценарий.

– Я одной только правды взыскую, –

Загремит Саваоф с высоты. –

Отвечай мне без страха, какую

Казнь, Владимир, назначишь ей ты!

Сотворил я и море и сушу,

Жить бы ей – но погрязла во лжи…

Встрепещу я, молчанье нарушу:

– Отпусти Ты, Господь, ее душу…

Если гневен – меня накажи.

(стихи Вл. Львова)

ВЕЛИКОДУШИЕ – еще одно: то ли свойство, то ли само определение Русской идеи. Отзывчивость… Всемирная? Прекрасно! Обиходная? – еще лучше!

Сломал я ногу – и, право, столько сочувствия, добра, ОТЗЫВНОСТИ, как писали встарь, столько души было в том, кто и с чем навещал меня! Я даже уверовал, что не напрасно рифмую стро­ки, что вот она, народная тропа, тропинка то есть…

Вспомнил, как мне позвонила некая Жанна: я спас ей, оказывается, жизнь. Если б не моя книжка…

Но я ушел от замысла, от того разговора с бывалым человеком, прошедшим Университет сталинских лагерей. Так КТÓ же ищет нац. идею? И гдé он ее ищет, коли не находит внутри себя самого?

Вообразите: мы с вами в Доме, где эта идея живет – в доме бескорыстного служения родной культуре. Литмyзeй – невеликий островок в архипелаге родственных ему островков посреди разливанного моря чистогана. В этом море наблюдается прилив, и отлива мы пока не ждем.

Русскую идею на днях пришла здесь искать госпожа Павличкова. Ревизуя сейф, она обнаружила искомое. Это были конверты, содержащие частные взносы на издание «Переписки» Игоря Дедкова и на сооруженье памятника собаке Бобке.

Чтобы точно определиться во времени, где мы с вами живем, придется вспомнить термин КЛЕПТОКРАТИЯ. (В переводе с греческого – воровская власть.) КЛЕПТО по-гречески – краду. Энциклопедия объясняет этот недуг, эту трудноизлечимую болезнь, принявшую в России форму эпидемии: «Болезненное, импульсивно возникающее непреодолимое стремление совершать кражи».

В болезненном воображении г-жи Павличковой найденные ею деньги – деньги ворóванные и другими быть не могут. Грязные – и чистыми 29 тыс. на Дедкова и 5 тыс. на Бобку были арестованы. Так некогда попадали под арест лучшие люди страны. Подозрение в воровстве пало на директора музея Валентину Павловну, в подельниках оказались Ольга Колова, Тамара Федоровна Дедкова, Сергей Пшизов, Александр Гордон, Сергей Яковлев, Валентин Курбатов, Павел Романец, аз многогрешный и еще и еще добрые люди.

Арестованы НАРОДНЫЕ ДЕНЬГИ.

Оскорблены люди.

Бедная больная Павличкова наступила на грабли, угрозив персоналу Музея УГОЛОВНЫМ РАСХОДОВАНИЕМ. Что ж. Придется предъявить ей встречный иск. Какова значимость Переписки Дедкова с выдающимися писателями нашего времени, говорить не надо. Стоит лишь открыть № 1 «Знаме­ни» 2006, номера «Дружбы народов», «Немана» и др. О Бобке придется сказать. Это пожарный пес, дворняга, сильный кобель, вытаскивавший из огня ревущих полуживых мла­денцев. Обольют Бобку водой – и он ныряет в дымную тьму горя­щего дома. Скольких он спас? Неведомо. Медалей не получал. Но ПАМЯТНИК: он заслужил ОТ БЛАГОДАРНЫХ КОСТРО­МИЧЕЙ. Некоторых из нас могло и не родиться на свет, когда бы не этот геройский пес.

Идет ГОД ОГНЕННОЙ СОБАКИ – будто подгадали восточные мудрецы.

Спасибо Леониду Колгушкину, напомнившему нам в книге «Старая Кострома» об этой собаке.

В мире довольно много памятников собакам-спасателям, памятни­ков собачьей верности, привязанности, любви…

1 марта 06 г.

С весною вас, В.Н.!

– Гекоммен ист дер Мэрц…

(Сиди и напевай

забытое совсем:

ГЕКОММЭН ИСТ ДЭР MAЙ –

спроси его: зачем?

Мой милый, сны и сны,

а больше ничего

не стоило цены

терпенья твоего,

и это не базар –

продать или купить –

а неотвязный дар:

платить, платить, платить

за все, чего давно

на свете больше нет –

за ГОРОД, за ОКНО,

где погасили свет)

За этот ДОМ: ИН ДИИЗЭМ ХАУЗЭ ВОНТЭ МАЙН ШАТЦ…

Мое сокровище живет совсем в другом доме и гораздо южнее Тбилиси. Март ветреный, морозный, с попыткой яркого солнца, но в природе смута. Нынче солнце всходило косма­тое. Прорубь мою заморозило и замело. Но как бы я тосковал, окажись на той параллели, где нынче МАЙН ШАТЦ, – по этой зимней костромской весне!

ГИЖИ МАРТИ – сумасшедший март Грузии, где на дню сто погод от метели и града до голубых небес и жары на припеке в каком-нибудь солнечном закуте. Гижи марти – характер вздорной красавицы или характер трехлетней девочки Люси или характер нашего гения:

Я вас люблю, хоть я бешусь…

О бешеной любви и ревности и поет то предание о грузинском марте – там погоня, нож, весь тот УЖАС, который, кажется, никем еще не описан… Да ведь и надо оставлять нетронутыми словом какие-то места в жизни. НО ЭТО НАДО УМЕТЬ делать.

Ненастный день потух. Ненастной ночи мгла

По небу стелется одеждою свинцовой.

Как привидение, за рощею сосновой

Луна туманная взошла…

Всегда я поёживался тут от страха. Такое начало что-то нам сулит особенное. И когда несколько строк Пушкин сумел заме­нить точками или не сумел их написать… (Если нé сумел, то И ЭТО – к чести поэта!) Ибо… если Она… КОМУ–ТО, НЕ EМУ – предает колени и бесоснежные перси… И поэт бежит от карти­ны, зажимая глаза, и не велит себе, художнику, этот ужас ДАЖЕ ПОМЫСЛИТЬ, не то что нарисовать…

А в ревности бывал он страшен, его уподобляли тигру. Вызывал оторопь оскал крупных зубов. Он ревел и делал прыжки.

Поэзия Пушкина тиха и беспорывна… (Гоголь)

От рева своего и прыжков он уберег и поэзию и нас.

3 марта 06 г.

 

Первый вечер Казиника из трех костромских – вчера. Ночь он не спал, был простужен, извинился перед залом, но местами был великолепен. Так я ему и сказал, обещав больше не похваляться тем, что РАБОТАЮ КАЗИНИКОМ в родном городе, диком и дохлом, если подумать о культурном начальстве. Не из Швеции к нам ездит этот уникальный человек–театр–концерт–цирк и Храм. Не из Швеции – из будущего, где Гений и Добро имеют власть в лице одиночек, ныне травимых и гонимых в своих костромах, и не имеют никакой власти люди ЭБАВ (ABOVE) – в тех презренных ее верхах и коридорах.

То, что творилось со мной, когда К. ОБУРЕВАЛ Дворжаком зал филармонии, я не знаю, как назвать. Но так бывало, когда в юности был у меня, был моим Бетховен. Никакой черты не существовало между двумя условностями: жизнью и смертью. (Тема того вечера – бессмертие. Не слабо?) То, что было со мной в мои 14–17 лет, было, видимо, и со столетним старцем Иоанном Богословом, заживо–замертво улегшимся в крестообразный гроб. Руки простер он, разумеется, ДЛЯ ПОЛЕТА. Казиник!

Милый человек!

КАКИЕ ЖЕ МЫ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ, ЧТО МОЖЕМ ЭТО УСЛЫШАТЬ! – это он, нобелевский музыкальный эксперт и комментатор, возглашает со сце­ны. (Теперь он как бы дядька при шведском оркестре, когда наступают праздничные дни – вручения Премии). Это человек со своей метафизикой, как раньше говорили, со своей, то есть, тайной и своим правом на темные места. Кто такие места сочтет ну… как бы сказать… завиральными, тот ничего не поймет и в остальном, тому не надо слушать ИМПРОВИЗАТОРА.

Да, редкое явление на сегодняшний день. Всякая дешевая мистика, колдовщина – один из признаков общественного упадка и аморальности. Свобода в кривом зеркале – печальнейшее из зрелищ. Громкие и назойливые СВИДЕТЕЛЬСТВА О БЕДНОСТИ… Эти дни сильно трачены тягомотной историей с Литмузеем. Вот письмо той даме из того презренного ЭБАВ.

Владимир Леонович