Глава четвертая
Арнольдовна не особенно удивилась его приходу. Рано или поздно все ее знакомые обращались за бумажками с левым диагнозом, шебутной соседский парнишка был еще одним из самых стойких.
Когда Максим вернулся, Файка еще спала, а записку сквозняком сбросило на пол.
Солнце уже садилось.
Посмотрев на свернувшуюся клубком девушку, Максим почувствовал нежность. Ее губы были приоткрыты, легкое дыхание почти неслышно. Ему захотелось погладить эти черные волосы, прикоснуться к завитку над ушком, поцеловать ключицы… У Файки оказались трогательно хрупкие плечи, захотелось…
Вместо всего этого он достаточно грубо пнул ее ногой.
– Не спать.
Фая распахнула соловые, испуганные глаза.
– А?.. Что такое?..
– Нечего дрыхнуть, говорю. Вредно на закате спать.
– А, это ты. Слава Богу, – она обняла его руку и прижалась к ней щекой. Максим почувствовал раскаяние. И все же впадать в зависимость от женщины не стоило.
– Мы сегодня пируем. Я взял больничный на два дня и занял денег. – Максим торжественно приподнял пакет с продуктами. Фая увидела несколько яблок, кусок дешевой ветчины в целлофане, мороженные окорочка и что-то еще, завернутое в промасленную бумагу. Похоже, что подобная еда для него роскошь, подумала она и бодро спросила:
– В этом доме есть картошка и сковородка?
– Сковородка найдется, – сумрачно ответил Максим.
С милым рай и в шалаше, решила Фая, перемывая гору грязной посуды под плохо текущей горячей водой. Насчет шалаша никаких сложностей. Вот он, пожалуйста. Насчет милого… может быть. Посмотрим, получится ли рай.
Оставив жаркое тушиться на очень малом огне, они пошли на улицу «подышать свежим воздухом». Максим жил у самой Софии, так что маршрут напрашивался сам собой. Спустившись вниз, они прошли мимо Владимирского креста и вышли в парк по-над Подолом.
В парке было хорошо.
Хмельная зелень листвы, поверху еще пронизанной солнцем, пятна пляшущего ветром света на старом, растрескавшемся асфальте. Чайками перекликался внизу Днепр. Две, три недели, и нежная зелень выгорит, не выдержав палящего июня, но пока… Заброшенное здание театра, про которое рассказывали жуткие, почти сказочные истории, уходящий к Дарнице мост, волны, играющие солнечными бликами…
И свежий ветер.
Когда они вернулись, Фая держала Максима под руку. Мягкий шепот пальцев говорил ему, что это не просто дружеский жест.
Утром Максим опять проснулся раньше.
Шаблон, кажется, начинает набирать свою пошлую силу. Лаборант плеснул на лицо горячей водой. Она ему нравится. К любой другой подруге он обязательно подкатил бы ночью с заботливым «не замерзла?». Вчера у него хватило такта не задать этот вопрос. Спали как в младших группах пионерлагеря, в разных углах комнаты. Почему? Что такого особенного в этой татарочке, чем она лучше других? Да и не лучше, если разобраться. Вот только разбираться ему не хочется. Он прекрасно знает психологические теории о том, что стоит сделать человеку добро, как сам проникаешься к нему симпатией. Может быть, все так и обстоит, и ему просто жаль терять романтическое начало. Скажем красиво, ему хочется пить эту женщину не залпом, как стакан водки, а дегустировать ее маленькими глоточками, как драгоценное вино. А может, все еще проще, и она ему симпатична, а он своим тупым самоанализом опять все испортит.
Максим долго и тщательно брился, стоя у мутного зеркала, Файка приплясывала у картонных дверей.
– Ты там скоро?
– Сейчас. Для тебя стараюсь.
– Что значит, для тебя стараюсь?
– Ну, обычно я бреюсь через день. У меня волос светлый, щетину незаметно. – Максим ополоснул одноразовый станок в стаканчике с горячей водой.
– Ты там старайся побыстрее. А то ведь у тебя совмещено.
– Ох, извини, – джентльмен поубавил лоска, наскоро закончил бритье и впустил даму в ванную. Горячий компресс он ставил уже в кухне, позаимствовав у Мишки полотенце и плеснув на него воды из чайника.
Вскоре они уже ехали на вокзал.
По дороге Фая дважды звонила из автоматов, но, судя по ее серьезному лицу, кредит Максима не пострадал. У самого вокзала она вернула ему карточку.
– Зачем мы сюда пришли?
– Сейчас все поймешь. – Фая была слегка напряжена, но не более. – Мы идем к ячейке, в которой мой отец хранил деньги на такой вот, экстренный случай.
– В ячейке, на вокзале?
– А что тут удивительного? Именно через вокзал и приходится уходить в неприятной ситуации. А последнее время у него возникали кое-какие проблемы.
– Понятно. Предусмотрительный у тебя папа. И сколько там должно лежать?
Фая замялась, прежде чем ответить.
– Он показывал мне эту ячейку, и даже открывал. Если то, что он говорил про мою долю, правда, то нас ждут двадцать тысяч долларов. Во всяком случае, больше брать я не должна.
Максим присвистнул.
– Не фига себе. А сколько же там всего?
– Шестьдесят.
– Сколько?
– Шестьдесят тысяч долларов. – Фая поправила Максиму отвисшую челюсть и продолжала, – причем лежат они в дешевом и драном рюкзачке, по три пачки в боковых кармашках.
– А почему не в кейсе?
– Потому что иногда, очень редко, вокзальным ментам приходит в голову фантазия проверить собственные ячейки. Это, конечно, не разрешается, но… Рюкзак никто даже обшаривать не станет.
– Да… – Максим восхищенно щелкнул пальцами. – Молодец твой папа.
Они прошли по заплеванным шелухой ступеням, свернули в прохладный полумрак и вскоре Фая остановилась. В углу ближайшей ячейки был процарапан косой крест, но Файка искала не этот таинственный знак, а просто номер. Быстро набрав код, она опустила в щель жетончик и извлекла наружу старый, замызганный рюкзак. Открыв боковой карман, она вытащила оттуда пять сотенных бумажек с патлатым изображением Франклина и сложенный вчетверо лист белой бумаги. Ее пальцы быстро обшарили кармашек сверху донизу, Максим стоял поодаль. Так же тщательно Фая обыскала и второй накладной кармашек, и потом, вытряхнув, все содержимое рюкзака. Обычный хлам, аккуратно завернутый в бумагу.
Денег больше не было.
Фая развернула записку, прочитала ее и протянула Максиму.
«Я прекрасно понимаю, кто придет сюда за этими деньгами. Я не знаю, зачем я оставляю здесь даже пять сотен, но, девочка моя, если ты каким-то чудом смогла вырваться от этих ублюдков, деньги тебе пригодятся. Поезжай в Москву, и первого июля будь возле памятника Пушкину. Я тебя найду».
Подписи не было.
– Это его почерк? – Файка кивнула. Она с ожесточением запихнула обратно содержимое рюкзака. – Молодец твой папа – промолвил Максим, возвращая Фае записку.
– Правильно он и сделал, – сердито ответила Файка. Если не отец тебя посылал, то как я вообще могла живой остаться? Кто бы меня выпустил?
– Я же и говорю, молодец. Очень грамотно все рассчитал. Как раз, на билет и на гостиницу.
Файка бросила рюкзак в ячейку, отвернулась к стене и заплакала. Плечи ее странно заострились, и вся она стала похожа на нахохлившуюся птицу. Максим, неловко потоптавшись, сунулся было с утешением, но она сбросила его руки. Неоновый светильник над головой печатал вокруг смешные, изогнутые тени.
– Я покурю на улице. Я буду с правой стороны.
Максим ушел.
Он понимал, что из подвала автоматических ячеек два выхода, и что Файка, да еще в таком настроении, может свернуть влево и сразу уйти к метро. Он понимал, что не знает, где она живет, не знает телефонов, по которым она звонила, не знает даже фамилии маленькой татарки, так странно ворвавшейся в его жизнь. Единственное, что девушка успела сообщить ему о себе, что правильнее звать ее Фаузия, но она давно уже в Киеве и привыкла, что здесь все зовут ее Фая. Он чувствовал, что может сейчас ее потерять но, прикуривая одну сигарету от другой, не двигался с места. В сторону выхода из камер он даже не смотрел.
Наконец, ему на плечо легла узкая ладошка.
– Я в порядке. Спасибо. – Она крепко взяла его под локоть, как бы притиснув к себе.
И они пошли менять на гривны первую сотню.
У Андреевской церкви гулял серый, неприметного вида человек, и крутил в пальцах шестиугольную проволочную рамку. Внешне его движения напоминали поиск лозоходца, но странным образом не привлекали внимания многочисленных прохожих. Небольшой приборчик, что потрескивал на поясе серого человечка, пристегнутый на манер модного сумочки-кошелька, пульсировал желтым и фиолетовым огоньками. Рамка еле заметно подрагивала, причем не плавным колебанием обычных конструкций такого рода, а микроскопическими, но вполне заметными глазу рывками.
……………