Капиталистический строй, с его нещадной эксплуатацией трудового народа и поклонением «золотому тельцу», создал укоренившуюся мораль человеконенавистничества, подхалимства, лести и почитания тех, кто богат, знатен и всемогущ, так как только от них и зависело существование остальных. Чиновники преклонялись и льстили своим начальникам, приказчики и ремесленники своим хозяйчикам и работодавцам, мелкие торгаши крупным купцам с тем, чтобы обеспечить себя от них более крупным и долгосрочным кредитом. Рабочие были вынуждены унижаться перед подмастером, мастером и фабрикантом, чтобы не лишиться работы. Неискренность и лесть переплелись с недоверием и озлобленностью с обеих сторон.

Общественный строй лжи, наживы, паразитизма создал и профессии ему подобные, которые современному человеку могут показаться невероятными.а К ним можно отнести лжесвидетелей, провокаторов, шпиков, сводень, ростовщиков, притоносодержателей, проституток, сутенёров, вышибал, ворожей, знахарей, хиромантов, марафетчиков, барышников, приживал и приживалок, шулеров и занимающихся другими позорными делами.

В этой главе мы не будем касаться основной массы жителей города Костромы, которые своим тяжёлым, но честным трудом добывали средства для существования и прокормления семьи, не будем говорить и о тех светлых личностях, которые, не мирясь с существующим строем, вступали в революционную борьбу с царским строем, а поговорим о тех, кто не находил в себе силы бороться против гнёта и произвола «сильных мира сего», опускался на житейское дно и существовал только сегодняшним днём, а также расскажем о некоторых личностях, находивших «оригинальное» применение своим капиталам, зачастую и не ими нажитым.

Прежде всего, коснёмся большой группы людей, которые, поддавшись соблазнам торгового города, в особенности его широко разрекламированных питейно-увеселительных заведений, спившись «с круга», попали в так называемую «золотую роту». Эта «корпорация» имела свою постоянную «резиденцию» на Молочной горе, где к её услугам были многочисленные чайные, портерные, «казёнка», а также столовая-чайная «Колпаки». Тут же, против спасательной станции, существовал ночлежный дом, созданный крупным костромским хлебным торговцем и пароходчиком Ф.И. Черновым. В этом доме каждый, не имеющий ночлега, мог бесплатно переночевать, а утром получить горячий кипяток, фунт хлеба и кусок сахара. В настоящее время этот дом заселён постоянными жильцамиб, но на чугунной доске, смонтированной в стене у входа, сохранилась следующая надпись:

«Сей ночлежный дом построен костромским купцом Фёдором Ивановичем Черновым на свой капитал для нуждающихся в бесплатном ночлеге, без различия всякого сословия, обоего полу и передан на вечные времена в костромское городское общество.

Открыт 1890 года».

Правда, золоторотцы пользовались ночлежным домом только по зимам, а в тёплое время года предпочитали свободу волжского берега и штабеля дров и брёвен. Во всех волжских городах таких людей называли «босяками», у нас же, в Костроме, их звали «зимогорами». Трудно сказать, каково происхождение этого слова. Можно предполагать, что оно происходит от зимы и Молочной горы как постоянного местопребывания там этой категории людей, а может быть, составлено из сочетания слов «зима» и «горевать». В зимогоры в основном попадали оторвавшиеся от деревень неудачливые отходники, завлечённые круговоротом большого торгового города и ставшие рабами «зелёного змия». Они были различного возраста, но старше 45 лет редко кто из них был. Для доказательства честности костромских зимогоров можно в качестве примера привести такой случай.

Как-то (вскоре после японской войны), проснувшись ранним весенним утром, уважаемый в городе учитель Виктор Никанорович Лаговский увидел стоящих около своей кровати трёх здоровенных оборванцев. Сильно испугавшись, он крикнул: «Что вы тут делаете?» Один из них спокойно ответил: «Не пугайтесь. Мы ждём, когда Вы проснётесь. Входя в квартиру, мы не знали, что в ней никого нет. Мы хотели просить работы. Увидя Вас, мы не посмели выйти до Вашего пробуждения, боясь, что Вы могли бы подумать, что мы что-нибудь у Вас взяли. Соблаговолите нас обыскать и не откажите в двугривенном». Успокоившись, Виктор Никанорович побеседовал с ними ещё несколько минут и, посоветовав им в будущем быть такими же честными, на прощанье подарил целый рубль. Позже выяснилось, что его супруга и прислуга, уйдя на базар, забыли запереть квартиру.

Зимогор почти не нищенствовал и редко замечался в кражах. По летам он работал грузчиком на пристанях или на вокзале, переносил различные тяжести гражданам с базара и из магазинов, выполнял различные поручения торговцев. Зимой же занимался колкой дров, расчисткой снега и, вообще, не отказывался ни от какой работы, лишь бы заработать на кусок хлеба и, главное, на «косушку». Работать же постоянно на одном месте он не мог, так как при любом заработке обязательно напивался, а к вечеру всегда был пьян до бессознания. В отличие от коренного рабочего, зимогора всегда можно было узнать по опойному, небритому лицу, фартуку из грубой мешковины, зимой по лаптям, а летом по грязным, босым ногам. Его имущество всё было с ним. Лишнее немедленно пропивалось. Иногда пропивалась и самая необходимая одежда, без которой нельзя было выйти к людям. В этом случае он кругом обвязывался своим фартуком и шёл спать на берег в штабеля брёвен, а друзья в это время принимали меры к приобретению для него каких-нибудь штанов.

Зимогры часто пили в складчину, или — как они говорили — «паяли». Небольшими партиями прямо на земле играли в карты или просто в «орлянку». Случались между ними ссоры и драки, но до убийств дело почти никогда не доходило. Полиция относилась к зимогорам весьма снисходительно и даже иногда прибегала к их помощи, когда нужна была физическая сила.

Иногда можно было видеть спящего на земле зимогора, у головы которого была дощечка с корявой надписью мелом или углем: «Без дела не будить!» или «На любую работу за пять копеек!» В золотую роту попадали люди и привилегированных классов. Таких людей увлекал туда всё тот же зелёный змий. Это были спившиеся чиновники, попы-расстриги, разорившиеся купцы, церковные певчие, неудачники-студенты и прочие.

Такие люди обычно старались держаться особняком от коренных зимогоров, подчёркивая этим своё некоторое превосходство, и только поневоле встречались с ними в полицейском участке или ночлежном доме. Такого сорта люди не любили физический труд, а, прожив остатки своего скарба, бродили по различным учреждениям — управам, судам, почтовым конторам, выискивая неграмотных клиентов, которым писали прошения, снимали копии, заполняли почтовые переводы, за что получали пятачки и гривенники, занимались и попрошайничеством, афишируя при этом свои прежние, порой придуманные, заслуги и достоинства. «Господа! Подайте бывшему студенту на хлеб!», «Окажите посильную помощь бывшему политическому ссыльному!», «Поддержите пострадавшего за справедливость поборника истины и честности!»

Такими приёмами эти «типы» вызывали чувство жалости к себе. Для большего эффекта иногда надевали потрёпанные чиновничьи или студенческие фуражки и даже куртки. Потеряв понятие о человеческом достоинстве и самолюбие, за стопку водки они всегда готовы были «ублажать» самодурство разгулявшихся купчиков, выполняя унизительные шутовские приёмы вроде представлений «утопленника» — бросались во всей одежде в воду, разыгрывая сцену «утопления», а также многое другое.

В качестве живого примера пропившегося интеллигента можно указать на бывшего мирового судью Ивана Александровича Кр…го. Вначале он изредка запивал месяца по два в году и, пропив всё, что приобретал в течение трезвых месяцев, снова возвращался к работе. Запои стали учащаться, и с первых дней он уходил из дома в ночлежку, получал «сменку» одежды и продолжал пить целыми месяцами. Он был совершенно одинок и не имел близких, которые могли бы вывести его из этого тяжёлого состояния и поддержать морально. В конце концов лишился работы, опустился безвозвратно и умер, как говорят, «под забором» в возрасте около 60 лет. Таких несчастных в те времена было много и все они имели одинаковый исход своей неудачной жизни.

О том, как прекратила своё существование эта позорная группа люмпен-пролетариев, будет сказано во второй части настоящего очерка.

Даже среди этих людей, дошедших до грани падения, находились такие, которые у остальных были посмешищем и объектами для насмешек и издёвок. К таким можно отнести «Тузьку». Это был мужчина средних лет, высокого роста, несколько сутуловатый, с лохматой нечесаной бородой. Он был или пьян, или с большого похмелья и постоянно голодный. Обладая нечеловеческим аппетитом и полным отсутствием брезгливости, он ел всё, что попадало ему на глаза, выбирал съедобное из помойных ям и мусорных ящиков, собирал объедки со столов в чайных и трактирах, складывая всё вместе в грязное ведро. При еде часто вместо ложки пользовался найденной в мусоре щепкой. Он не имел своего угла и ночевал в мусорных ящиках или под кустами, редко в ночлежном доме. Настоящее его имя было Кузьма, а собачью кличку дали ему зимогоры, для того, чтобы подчеркнуть этим его полное ничтожество. Тузька не отказывался ни от какой работы. На самую трудную и грязную работу рекомендовали только его. Тузька пытался скупать кости и тряпки, но на это мероприятие у него почти никогда не хватало «оборотного капитала». Поручали ему расклейку афиш увеселительных заведений, но он съедал клейстер, и его прогоняли. Однажды в общественную уборную какой-то купец уронил золотые часы с цепочкой. Никакими способами не могли их вытащить. Тогда решили позвать Тузьку. Купец обещал за эту работу три рубля. Тузька, не раздумывая, разделся и погрузился в яму, где содержимое было ему по грудь. Босыми ногами он нащупал часы, но поднять их с помощью ног никак не мог. Тогда, заткнув паклей нос и уши, он опустился в жидкость с головой и часы достал. Получив заработанные таким путём деньги, он убежал на Волгу, долго полоскался в холодной воде, а потом кутил несколько дней в одиночку, так как из брезгливости разделить с ним компанию не хотел ни один зимогор. Ещё хуже влачили своё существование одинокие люди, лишённые природой ума.

Умственно отсталым очень трудно было приспособиться к самостоятельной жизни, а на общественное призрение в богадельни они попадали очень редко. Примером таких людей может быть паренёк, по имени Вася, а по кличке «Кук». Имея достаточную физическую силу и почти полное отсутствие ума, он, кроме того, был косноязычен, двигался качающейся походкой и не был вовсе приспособлен к самостоятельной жизни. Этим воспользовался зажиточный человек А…кий, который, взяв его на своё попечение, нещадно эксплуатировал на самой тяжёлой физической работе, предоставив ему для сна и отдыха сараюшку вместе с дворовой собакой. За каждую оплошность хозяин наказывал Васю поркой и зуботычинами. Ребята окрестных дворов смеялись над Куком и всеми способами издевались над ним.

Однажды с Васей приключился печально кончившийся для него случай. Как-то летом хозяева всей семьёй куда-то уехали, оставив на попечение Васи запертый дом и пять штук овец, которых приказали ему кормить, а главное, чаще поить. Вода была оставлена в большом чане, покрытом брезентом. Вася усердно старался поить, ежечасно подтаскивал их к чану. Овцы, конечно, так часто пить не могли, он же расстраивался и даже плакал. Ребята в шутку посоветовали ему отрубить овцам головы и положить их в чан с водой — тогда, мол, они будут пить всё время. Кук так и сделал. Приехавший хозяин жестоко избил Васю и прогнал со двора. Что с ним стало впоследствии — неизвестно.

Много лет по улицам города ходила маленькая старушка, весьма странно одетая. Её звали «Матрёша-дурочка». Зимой и летом она носила старую соломенную шляпу с цветами и яркими лентами. В городе говорили, что в молодости она влюбилась в красивого дьякона, и, когда он уехал их Костромы, психически заболела, и всю жизнь ждала его возвращения. Жила она у дальних родственников в рабочем районе, а пропитание добывала сбором милостыни. В городе её знали все и часто вызывали на разговор о её «любимом». Тогда Матрёша мгновенно оживлялась и с молодым задором шепотом сообщала, что дьякон овдовел, скоро приедет в Кострому и они обязательно поженятся. Умерла она в глубокой старости, так и не дождавшись объекта своей любви. Матрёшу в Костроме любили и ребятам запрещали её дразнить. Малыши её очень боялись, принимая за бабу-ягу.

Немало было в старой Костроме странных личностей, но о всех написать невозможно. Много было вопиющей бедноты, добывающей себе пропитание сбором милостыни, но были и такие нищие, которые эту профессию рассматривали как выгодный и лёгкий источник дохода. Так, у одной нищей старухи, обитавшей в грязной конуре, после её смерти в 1910 году было найдено более 1500 рублей наличными деньгами и на несколько сот рублей процентного выигрышного займа, а по тому времени это был довольно приличный капитал для безбедного существования.

А теперь поговорим о тех, кому деньги не давали покоя и которые не находили правильного их применения. Одна молодая вдова, которой покойный муж оставил большой каменный дом на Муравьёвке и довольно приличный капитал в Госбанке, вдруг вообразила, что она серьёзно заболела, не может встать с постели, так как при этой попытке у ней немедленно выпадут все внутренности. Окружённая толпой домашней прислуги, заинтересованных продолжительностью болезни высокооплачиваемых врачей, она вылежала в постели девять лет, и только Октябрьская революция, освободив «больную» от движимой и недвижимой собственности, быстро излечила болезнь. Лишившись ухода, эта гражданка встала с постели и потом ещё много лет работала в советских учреждениях, полностью забыв о своём «недуге». А некая гражданка Т…ва, будучи одинокой старой девой, находила себе утешение в воспитании кошек, причём только женского пола, которых в количестве до 20 штук, при отличном кормлении, держала в двух специальных комнатах с соответствующей обстановкой. К ним были прикреплены две горничных, но кошки по прихоти барыни были лишены общения с котами. В таком же положении она семнадцать лет держала в хлеве тёлку, которая никогда не телилась и не доила. От своей многочисленной домашней прислуги хозяйка также требовала соблюдения безупречной нравственности.

Такая невинная во всех отношениях забава требовала больших, бесполезных затрат, но ведь нетрудовые деньги цены не имеют. Бывали случаи, когда за несколько часов азартной карточной игры люди лишались десятков и даже сотен тысяч рублей. Известен случай, когда каменный двухэтажный дом на Русиной улице (Советская 55) его владельцем вместе с тройкой лошадей был проигран в карты за одну ночь.

Особенно не давали покоя деньги известному в начале этого века богачу, кутиле и выдумщику, купцу и пароходчику У…ву. Живя в основном в Нижнем Новгороде, он, имея предприятия в Костроме, часто приезжал сюда, проводя время в бесшабашных кутежах. Его приезда с нетерпением ожидали многочисленные собутыльники, а главное, владельцы гостиниц и буфетчики, так как его приезд всегда сулил огромные доходы.

Зная буйный нрав, к его приезду из зал и кабинетов гостиниц и ресторанов убиралась вся ценная обстановка и зеркала, которые заменялись похожими, но дешёвыми. Буфетчики в пустые бутылки из-под шампанского наливали лимонад, а в винные подкрашенную воду. Опьяневший У…ов обязательно бил зеркала и оконные стёкла бутылками, хватая их с буфетной стойки, куда буфетчики предварительно и ставили фальшивые. Он любил обливать шампанским своих друзей и «случайных подруг», но для этого, конечно, подавались настоящие вина. После кутежа У…ов щедро оплачивал предъявленные счета, в которых лимонад фигурировал как лучшее шампанское, а дешёвые зеркала как обрезные «бемские».

Однажды летом У…ов, подобрав десятка два зимогоров и одевшись в шубу, валенки и тёплую шапку, сел в сани и заставил зимогоров, под пение «Дубинушки» и похабных частушек, возить себя вдоль Русиной улицы и по площади. Блюстители порядка, боясь гнева, препятствий его развлечению не чинили, зная, что и им перепадёт немалый куш.

А купцу С…ву не давал покоя Богоявленский женский монастырь. Всем было известно, что некоторые молодые монахини, в особенности послушницы, ходящие по городу и окрестным селениям с кружечным сбором на «благолепие храма Божьего», отличались неравнодушием к мужчинам. С…ов, закупив у крестьянина деревни Тепры Шунгенской волости целый воз плетёных люлек для укачивания детей, направил их в монастырь с запиской на имя игуменьи. Этот случай вызвал большие толки в городе, и игуменья вынуждена была расстаться с монастырём. Бывая за церковной службой в монастыре, С…ов постоянно отпускал плоские шутки в адрес молодых монахинь, а однажды, когда его пытались вывести из церкви за нарушение порядка, он взял под руки подошедших к нему двух монахинь и с пеним: «Вот мчится тройка почтовая…» — начал бегать по церкви, произведя полное смятение среди монахинь и молящихся.

«Нашему ндраву не препятствуй!» — был девиз купечества того времени, и костромские купцы в этом не отставали от прочих. Не случайно М. Горький взял прототипом для романа «Фома Гордеев» костромского купца Чернова. Был и такой случай: один загулявший купчик, будучи в «Большой московской гостинице» и зная, что в это время года охота на дичь запрещена, потребовал на закуску свежей дичи; метрдотель растерялся и побежал к старшему повару, по прозвищу «Головушка». Тот, не растерявшись, нашёл ружьё-дробовину, набил в саду ворон и галок и вкусно приготовил их под каким-то замысловатым соусом. Купец был в восторге, щедро дал повару «на водку», а когда того спросили, что это была за дичь, тот ответил: «Тетеревиный выводок из Ушаковского бора» — намекая этим на городские свалки, бывшие в то время на Ушаковских ямах в конце Жоховской улицы (ул. Войкова).

Вот такие контрасты существовали в то исторически недалёкое время. Один не доедал сухой хлебной корки, другие не находили применения своим огромным капиталам. Последних было немного, но они в своих цепких руках держали тысячи тружеников, которые своим потом, кровью, здоровьем и даже жизнью создавали блага для этой кучки эксплуататоров и тунеядцев.

О чём ещё не написано

Для того, чтобы дать полное представление о Костроме недалёкого прошлого, можно было бы написать целые тома ,но это не входит в нашу задачу. В этой главе мы поговорим о городском театре, о визитёрах, о «широкой масленице», о пожарных и коснёмся пригорода Костромы — Татарской слободы, а так же костромских кладбищ, как места «вечного упокоения» многих поколений костромичей.

Городской театр того времени был в том же помещении, что и в настоящее время, но внутреннее содержание постановки всего театрального дела резко отличалось от современного. Помещение театра городским самоуправлением сдавалось по контракту антрепренерам, которые самостоятельно подбирали себе в труппу актёров. Незавидна была жизнь актёра того времени. Здесь, как ни в какой другой профессии, резко выражалось неравенство положения. Во-первых: благополучие каждого актёра всецело зависело от антрепренера и его доходов от театральных представлений, во-вторых: от амплуа артиста, которое он менял очень редко и в основном с изменением возраста. «Героини» и «первые любовники» были театральной аристократией и получали наивысший гонорар, и в их пользу чаще устраивались бенефисы, чистый доход от которых шёл им же; «инженю», «комические старухи», «благородные отцы», «простаки», «комики» составляли ядро труппы, а актёры на выходных ролях были настоящими пролетариями в каждой труппе и влачили самое жалкое существование.

Часто бывали задержки выплаты заработанных артистами денег из-за отсутствия сборов. По этой причине иногда труппа распадалась до окончания театрального сезона, антрепренер скрывался, не рассчитавшись с актёрами, и они, из-за отсутствия ангажемента, обрекались на настоящую голодовку. Заключение договоров между антрепренерами и актёрами обычно происходило в Великом посте, когда театры не работали в течение сорока дней и актёры находились в вынужденном, неоплачиваемом отпуске. Жизнь актёров царской России хорошо описана в литературе, и Кострома не представляла в этом исключения. Каждый репертуар отличался количеством пьес, актёры не успевали выучить роли и играли чаще всего под суфлёра. Их диалоги изобиловали «отсебятиной», то есть словами и фразами от себя, а не по тексту пьесы.

Публика также делилась по классовым и имущественным признакам, приобретая билеты, согласно со своими средствами. Первые ряды партера и ложи бенуара занимала городская аристократия и крупная буржуазия, бельэтаж — среднее чиновничество и купцы, третий ярус — зажиточные мещане, чиновники и прочие, более или менее состоятельные, слои населения. Ложи закупали обычно семьями, и родители брали с собой детей. Ученические ложи находились внизу, против сцены. Галерея была на самом верху и совершенно изолировалась от «чистой» публики. Вход и выход туда и оттуда были только через двор.

Внутри театр освещался свечами, которые не гасили даже во время представления. Снаружи подъезд освещался двумя керосинокалильными фонарями. Перед подъездом был сделан навес под железной крышей на чугунных столбах. В ненастную погоду кучера и извозчики слезали с козел и под этим навесом спасались от непогоды.

Посещение театра являлось как бы смотром лицевой стороны костромских обывателей. В театр дамы одевали самые модные, дорогие туалеты, золотые украшения и драгоценные камни, а мужчины лучшие сюртуки, вицмундиры — при всех орденах и медалях. Многие зрители подъезжали к театру в собственных экипажах или на наёмных извозчиках. Дамы, сидящие в ложах, на металлические сетки барьера клали бинокли и лорнеты, а кавалеры считали своей обязанностью купить для них красивую бонбоньерку с шоколадом и положить её рядом с биноклем. Это считалось «хорошим тоном».

Во время антрактов гуляли только в фойе, рассматривая проходящих мимо, критикуя туалеты, завидуя красоте, молодости, а главное, богатству. Мужчины находили время покурить и воспользоваться услугами буфета.

Сидящие в ложах верхнюю одежду оставляли на вешалках около лож, и она охранялась капельдинерами — мужчинами в чёрных поношенных сюртуках и белых перчатках. Надеясь на «чаевые», они усердно ухаживали за гостями, подавая шубы мужчинам, которые, в свою очередь, ухаживали за дамами.

Надо сказать, что электрическое освещение в театре было оборудовано раньше, чем где-либо в городе Костроме, но оно было от маленького дизель-мотора и обслуживало только театр.

Существовала довольно неприятная, а для некоторых молодых людей обременяющая кошелёк, обязанность  — это поздравления начальства и знакомых с праздниками Рождества, Нового года и Пасхи. У буржуазии, купцов, чиновников и некоторых состоятельных мещан был обычай в большие праздники с утра накрывать праздничный стол с холодными закусками и винами и за ними принимать визитёров, то есть знакомых, которые являлись с поздравлениями. Визитёров принимала хозяйка дома, так как глава семьи с утра сам уезжал с визитами. Визитёр, поздравив хозяйку и справившись о здоровье семьи, выпивал одну-две рюмки вина, слегка закусывал, и, поговорив о пустяках, желал всякого благополучия, и, простившись, отправлялся в следующий семейный дом.

Хорошо было тем, кто имел собственный выезд, а то приходилось нанимать извозчика на целый день и оплачивать его по-праздничному, так как ходить с визитом пешком считалось не принятым. У кого для визитов не было соответствующего костюма, то таковой брали в специальном прокатном ателье, а это был ещё лишний расход. Визитёры, которые не остерегались от предлагаемых любезной хозяйкой лишних рюмок коньяка или английской горькой, к концу дня доходили до невменяемого состояния и в весьма непривлекательном виде доставлялись домой, а с утра им снова приходилось продолжать свои визиты.

Некоторые высокопоставленные лица, как: губернатор, предводитель дворянства, управляющие и директора губернских учреждений, фабриканты — визитёров принимали за столом строго по списку, оставленному швейцару, лакею или горничной, а не попавшие в список должны были оказывать честь хозяину тем, что расписывались в особой книге в прихожей и оставляли свою визитную карточку. Особо уважаемых визитёров, близко знакомых или намечаемых в будущие зятья своим дочерям, хозяйки во время визита приглашали на определённое число на праздничный семейный ужин или молодёжный бал.

Кроме описанных визитёров, были и другие, но только с чёрного хода — это дворники, ночные сторожа, городовые, технические служащие учреждений и учебных заведений, фонарщики, водовозы и, наконец, постоянные нищие. Они от хозяйки или через домашнюю прислугу получали деньги от 10 копеек до рубля — зависимо от приносимой ими пользы, а также и от положения. Так, городовой получал более крупное вознаграждение. Но, по морали капиталистического общества, ничего зазорного в получении таких «чаевых» не было. Среди рабочего класса и мелких ремесленников обычай визитов не практиковался.

Одним из самых весёлых праздников после Святок была масленица, которую отмечали все — от малых детей до стариков, от богатых до бедных. Конечно, каждый отмечал её по своему достатку. Этот языческий праздник крепко укоренился в народе как праздник преддверия весны и проводов зимы. Он всегда был приурочен к последней неделе перед Великим постом. Поскольку Пасха праздновалась не в одно число, то и время проведения масленицы, соответственно передвигалось, но все же, как бы ни была ранней масленица, а дыхание идущей весны уже чувствовалось, дни заметно прибывали, а морозы смягчались, полной же распутицы в это время ещё не было.

Настоящий праздник начинался со среды масленичной недели. К этому дню на плацу, где всегда проводились ярмарки, а также на льняной площадке устраивались увеселительные предприятия: карусели, качели, балаганы, зверинец и популярный театр с «Петрушкой». Иногда приезжал цирк.

Среда была праздником для крестьян окрестных деревень. Был обычай в этот день приезжать в город Кострому «молодым» — поженившимся в этом году после Святок, с ними обязательно приезжали и родители. Город был полон крестьян. В этот день неизменные лапти сменялись на валеные сапоги, а «молодой», как правило, всегда надевал чёрные чёсанки, с подвёрнутыми голенищами и обязательно в новых глубоких калошах. Более состоятельные родители одевали молодого в лисью шубу и каракулевую шапку, иногда взятые «в прокат» у деревенского богатея. Кто был победнее, надевал ватное пальто, но отворот и одна пола обязательно подбивались лисьим мехом. «Молодая» всегда была в бархатной или плюшевой шубе, в новых валенках и в шёлковой или шерстяной светлой шали. Некоторые первый и единственный раз в жизни в этот день надевали шляпы, которые часто не соответствовали сезону и не гармонировали с лицом и остальным костюмом, что вызывало искренний смех у горожан.

Молодые всегда катались вдвоём на двухместных, лёгких саночках. Лошадь была украшена праздничной, с блестящими безделушками сбруей, а в гриву и хвост вплетались разноцветные ленты. На шею обязательно надевался ошейник с бубенцами. Молодой правил лошадью, всегда выставив одну ногу за борт саночек, отвернув полу шубы и выставив напоказ чуб, лихо заломив шапку на самый затылок. Молодая же непрестанно лущила семечки.

Родители в это время важно ходили по торговым рядам, по базару и слонялись около балаганов; тут также все обязательно лущили семечки. Это крестьянское гулянье горожане называли «сломами», а правильно было бы называть «слонами», так как молодые и старые крестьяне в этот день бесцельно слонялись в центре города. Досыта накатавшись, молодые, отправив лошадь на постоялый двор, шли гулять по галереям торговых рядов и около балаганов, катались на качелях, а некоторые даже и на каруселях. Костромичи в этот день почти не принимали участия в гулянье, а лишь выходили в центр только полюбопытствовать или найти знакомых. Во второй половине дня крестьяне семьями шли в чайные и трактиры пить чай с баранками. Некоторые заказывали порцию традиционных блинов, которые в эти дни в изобилии выпекались во всех пищевых торговых предприятиях, и даже «раскошеливались на «косушку» водки. Встретившись с друзьями, молодые выпивали и лишнее, куражились, и дело доходило до драк, но это бывало редко. К четырём часам вечера все постепенно разъезжались по домам.

С четверга все учебные заведения прекращали занятия до «чистого понедельника», и учащиеся гуляли по праздничным улицам города.

Извозчики и, в первую очередь, слободские татары готовили своих лучших лошадей, специальную масленичную сбрую, возки, пошевни, кошевки, новые розвальни и выезжали на биржу к торговым рядам.

Самые богатые и красивые тройки были у Маметевых и Женодаровых, а из городских предпринимателей — у Загарова и Кудряшова. Вместительные сани, окрашенные в белый цвет и отделанные ковровой обивкой, сытые, вычищенные лошади, украшенные ошейниками с бубенцами и разноцветными лентами в предварительно завитых, а потом расчёсанных хвостах и гривах, ласкали взор, и у каждого вызывали страстное желание прокатиться, но по цене это было доступно далеко не каждому. Парная упряжка была дешевле, а ещё доступнее одноконная в розвальнях, покрытых ковром. Самыми же доступным для катания транспортом были «ваньки», которые стояли на бирже вверху Молочной горы. За один рубль они катали часа два компанию 3-4 человека.

К полудню количество катающихся всё прибывало и они образовывали круг, который двигался в одном направлении — от Воскресенской площади по Русиной, Смоленской и Павловской улицам, выезжая снова на Воскресенскую площадь. В кругу лошади шли только шагом, а кому такая езда надоедала, те выезжали из круга и ездили по свободным улицам, как им хотелось. Богачи также выезжали на собственных «танцующих» рысаках, но долго в кругу оставаться не любили, предпочитая быструю езду на свободных улицах.

Учащаяся и рабочая молодёжь гуляла сплошной стеной по Русиной улице, в рядах и около зрелищных предприятий. А в это время в ресторанах, гостиницах, трактирах, кухмистерских и чайных пеклись стопки румяных блинов, которые подавали на столы c различной рыбной закуской, икрой, сметаной и топлёным маслом, так как церковным уставом употребление мясной пищи в масленичные дни не разрешалось. Возлияние Бахусу в эти дни было вне всякой нормы.

Не было в Костроме ни одной семьи, где бы в эти дни не пекли блинов, в богатых же семьях блины превращались в настоящее обжорство, вплоть до болезней. Помнится один случай, когда именитый костромской купец Ст…н, отличавшийся высоким ростом, отменным здоровьем и весом свыше десяти пудов, чуть-чуть не погиб от злоупотребления блинами. Он в одном ресторане на спор съел свыше ста блинчиков. Спор выиграл, но с сильными болями в желудке упал на пол. Друзья хотели вызвать врача, но он приказал везти себя домой прямо на конюшню — его кучер Тихон знал средство от такого «заболевания». Кучера и конюхи положили его на солому и пудовой дугой мяли ему живот. Такой «массаж» оказал положительное действие — на другой день С…н был здоров и продолжал справлять «широкую масленицу». Факт маловероятный, но это было.

Много разгула, чудачества и безудержного веселья бывало в эти дни. Кутилы любили выезжать на тройках в сельскую местность — в деревню Поддубное, в трактир «Капернаум» и другие весёлые места, где на лоне сельской природы предавались безудержному разгулу.

В первые годы нашего века ещё практиковались в Костроме и кулачные бои. Они происходили чаще всего на льду реки Костромки между жителями заречья и городской фабричной окраины, но вскоре были запрещены, так как получалось много увечий и даже смертельных случаев.

Катание на лошадях и праздничное веселье на улицах, в зрительных и питейных заведениях заканчивались в воскресенье в четыре часа с первым ударом соборного колокола, извещавшего о начале вечерни. Наряды полицейских разгоняли катающихся, и все приступали к проводам масленицы. Более солидные люди шли домой или в общественные места поедать последние блины, а молодёжь готовилась жечь масленицу.

Для этого заблаговременно запасались смолевые бочки, ящики, дрова и различный древесный лом. Со дворов тащили всё, что попадало в руки. Если хозяева своевременно не убирали годный горючий материал, он попадал в масленичный костёр. Масленицу жгли около Городища по ту сторону Волги, за рекой Костромкой и на Запрудне. С наступлением темноты зажигали огромный костёр, вокруг которого устраивались пляски, пенье специальных масленичных песен, всевозможные игры. На этом и заканчивалось масленичное гулянье. Тяжелое похмелье на другой день, а у многих и пустой кошелёк оставались печальным следствием от весело проведённых масленичных дней. А через год повторялось то же самое.

Если вы назовёте работника пожарного депо пожарником, то он крепко на вас обидится, потому что слова «пожарный» и «пожарник» в своё время приобрели различный смысл. Если пожарный — это борец против огненной стихии, то пожарник — это мнимый (редко — действительный) погорелец-сбирун «на погорелое место».

Ещё при крепостном праве некоторые помещики, в том числе и костромские, из корыстных побуждений отпускали своих крестьян целыми семьями на оброк, который они должны были «зарабатывать» сбором «на погорелое место». Для этого крестьяне слегка обжигали оглобли и колёса, одевались в отрепья и, взяв у помещика справку о своём «несчастии», заколачивали дома и иногда целыми деревнями, вместе с детьми, ехали в отдалённые города и селения для сбора подаяния. Это предприятие давало большой и верный доход и барину, и мнимым погорельцам. Такие «пожарники» занимались этим доходным промыслом вплоть до Октябрьской революции. Вот поэтому пожарные и не любят, чтобы их называли пожарниками.

В начале нашего века в городе Костроме были три пожарных команды, не считая фабричной и маленькой заволжской. Главная пожарная часть находилась, где и сейчас — на Сусанинской площади, вспомогательная, или Воскресенская, на нынешней улице Подлипаева (угол Пастуховской и Воскресенской улиц), добровольная команда была в начале Мясницкой улицы, где в настоящее время находится водонапорная башня. Воскресенская и добровольная части имели старые деревянные каланчи и служебные помещения. Около 1905 года каланча добровольной команды сгорела от удара молнии, причём дежуривший на ней пожарный тоже чуть не сгорел. Ему пришлось выброситься сверху на расставленный брезент. После этого пожарную вышку оборудовали на самом вверху колокольни Покровской церкви, а для конюшни были построены каменные помещения на Марьинской улице.

Пожар в городе считался большим происшествием. Звонкий пожарный колокол своими частыми ударами извещал о пожаре. Звуки колокола были далеко слышны в городе. Тотчас же поднималась тревога. Дежурный расчёт пожарных мгновенно одевал бушлаты, медные каски и специальные пояса. По этому сигналу лошади сами рвались из своих станков. По выработавшемуся условному рефлексу, при открытии стоек, они быстро подбегали к своим упряжкам и сами просовывали головы в хомуты.

С первым ударом колокола верховой-вестовой уже скакал к месту предполагаемого пожара и, обследовав, полным галопом возвращался, чтобы вести за собой весь пожарный обоз. Для выезда всего обоза требовалось не более 2-3 минут. Вернувшийся с разведки вестовой лихо скакал впереди обоза, за ним на полном скаку мчалась четвёрка лошадей с брандмейстером в никелированной каске, трубачом, непрерывно подающим сигналы, топорниками, ствольниками и пожарными других специальностей. На этих огромных красных дрогах находились багры, раздвижная лестница, ломы, топоры, кирки и другой пожарный инвентарь, а также одна ручная пожарная машина с рукавами. Факелы с медными рукоятками и такими же держателями, медные каски, брандспойты и большой колокол — всё блестело на солнце или ночью от зажжённых факелов и создавало какую-то торжественность момента.

За первой упряжкой мчалась тройка с пожарными машинами и дополнительным инвентарём, а за ней одна за другой несколько парных упряжек с большими красными бочками, наполненными водой. Пожарный обоз замыкала упряжка с большой раздвижной лестницей и несколькими рулонами пожарных рукавов.

При том состоянии техники пожарные команды прибывали к месту пожара относительно быстро и отличались чёткостью работы, большой сноровкой и отменной выучкой. В то время пожарные считались на военной службе по вольному найму и находились на казарменном положении. Семейным тут же предоставлялись квартиры. Пожарным была присвоена чёрная форма с синими погонами и с таким же околышем фуражки.

Во время пожаров горожане оказывали большую помощь пожарным. Они качали машины, выносили вещи из горящих домов и организовывали их охрану.

Большое внимание уделялось подбору лошадей по мастям. Так, на главной пожарной части вначале лошади были светло-серой масти (белой), а потом их заменили чисто-вороными, на вспомогательной были гнедки, а на добровольной — рыжие. По масти лошадей было видно, какая пожарная команда прибывает на пожар. Каждый выезд главной пожарной части всегда сопровождала большая, рыжая, мохнатая собака, по кличке «Бобка». Она была общей любимицей всех пожарных работников. Говорили, что на пожарах Бобка не раз выносил из горящих помещений детей и вещи. При звуке пожарного колокола этот бессменный дежурный первым выскакивал в открытые ворота и всегда бежал сбоку головной упряжки. Будучи уже старым, Бобка как-то в момент выезда команды по тревоге подвернулся под пожарные дроги и был задавлен насмерть. Все очень жалели эту умную собаку, и кто-то из её шкуры сделал чучело, которое поставили в дежурном помещении. Оно долгое время находилось там даже в послереволюционные годы.

Долго жил в команде большой, старый, мохнатый, белый козёл, которого все называли «Василий Иванович». Обычно на всех конюшнях держали козлов, с целью оберегать лошадей от маленького зверька — ласки, которая любила щекотать лошадей и путать их гривы и хвосты. Если же на конюшне был козёл, то ласка лошадей не беспокоила. Для этого и держали Василия Ивановича. Даже и у козла на звук пожарного колокола выработался условный рефлекс (на тревогу). Он вскакивал на ноги, громко блеял и всеми своими движениями показывал нервозность. На пожары его, конечно, никогда не брали. Он часто любил гулять на пожарном дворе, а иногда выходил и на Сусанинскую площадь, к Мучным рядам, пугая прохожих своими огромными рогами с подвязанной спереди их медной доской. Кстати сказать, пожарные приучили его к курению табака и часто оставляли ему недокуренные цигарки или папиросы. Он делал несколько затяжек дымом, а потом с большим аппетитом разжёвывал и съедал остатки цигарки.

Сравнивать по скорости прибытия на место пожара конную тягу с автомобильным транспортом, конечно, нельзя. Но парадность выезда конного обоза была много выше. При том уровне пожарной техники пожарные работали неплохо, и среди них было много энтузиастов своего дела, в особенности в добровольном пожарном обществе.

Многое для усовершенствования пожарного дела в городе Костроме сделал страстный любитель своего дела — брандмайор Н. Головцов, который в течение 15 лет своей работы поставил на большую высоту пожарное дело, укрепил дисциплину среди работников, умело подбирал конский состав и весь необходимый инвентарь. После Октябрьской революции он был переведён с повышением в Московский отдел пожарной охраны.

Описывая старую Кострому, надо, хотя бы коротко, сказать о старейшем её пригороде — Татарской слободе, которая едва ли намного моложе самого города. По некоторым преданиям, небольшая кучка татар осела в этом месте ещё во времена татарского ига. Одни сказания говорят, что татары поселились здесь во время распада Золотой Орды, по другим преданиям, тут были поселены пленные. Точных данных по этому вопросу в летописях нет.

Слободу отделяла — и в настоящее время отделяет — Чёрная речка, которая в начале века являлась юго-восточной границей города, оканчивающегося Ямской слободой (конец улицы Кооперациив). К началу нашего столетия население слободы составляли исключительно татары, причём, их было всего не более 7-8 фамилий. Это были Женодаровы, Булатовы, Маметевы, Космасовы, Бильгильдеевы, Курочкины, Сиушевы, Кадыбердеевы. Всего же взрослого населения насчитывалось не более 2000 человек.

Посёлок состоял из нескольких узких улиц, застроенных маленькими деревянными домами с двориками, отгороженными от соседей деревянными заборами. Было несколько двухэтажных домов, принадлежавших местным богачам. При каждом домовладении имелись конюшни, коровники и сараи. Улицы были очень грязные даже летом, но в домах постоянно поддерживалась чистота и опрятность. У входа всегда стоял высокий медный кувшин-кумган и таз для омовения. Этого мусульманского обычая все придерживались строго. У многих он дошёл и до нашего времени. Все жители слободы имели коров, овец, коз, у большинства были лошади. Каждый хозяин имел не одну крупную собаку-дворняжку. Чужому человеку было опасно ходить по улицам слободы, в особенности в вечернее время, когда собак спускали с цепей.

Слобожане крепко придерживались обрядов, языка, религии, привычек и занятий своих предков. Даже национальные костюмы старались сохранить в том виде, в каком их носили 100-200 лет тому назад их предки. Мужчины надевали тёмные длинные поддёвки «в талью», покроя поповского подрясника. Головы гладко брили, усы и реденькие бородки оставляли. Даже дома они никогда не снимали тюбетейки, а, выходя на улицу, прямо на неё надевали другой головной убор — шапку или какую-нибудь шляпу. Русских картузов никогда не носили.

Женщины носили такие же поддёвки и сарафаны особого национального покроя. Платки повязывали, сгибая их под прямым углом, а не на угол, как принято у русских. В праздник ураза-байрам, по пятницам и в другие торжественные дни под платок надевали маленькую шапочку, расшитую мишурой и бисером. Пожилая женщина иногда носила чадру, т.е. белую накидку, которая закрывала её с головы до пят. Паранджи не носили. Девушки вплетали в косы серебряные монеты и по праздникам надевали яркие шёлковые национальные костюмы, которые у некоторых переходили из поколения в поколение. Женщины почти не говорили по-русски, мужчины же, работая в городе, говорили по-русски, но с большим акцентом. По обычаю предков, женщина в присутствии постороннего мужчины не имела права сесть за общий стол и даже без вызова хозяина войти в общую комнату.

В то время было принято каждого татарина, при обращении к нему, называть «князь», на что они никогда не обижались. Видимо, это слово закрепилось за ними со времени татарского владычества.

Между слободой и усадьбой «Васильевское» фабрикантов Зотовых, земля принадлежала слободе, и многие из её жителей занимались хлебопашеством. Основная же профессия большинства мужчин была извоз. Они ежедневно выезжали в город на легковую и ломовую биржи. Многие, не имея своих лошадей, работали по найму у своих богатых соседей. Так, у одного из Маметевых было несколько десятков лошадей, и он эксплуатировал десятки своих однослобожан. Другой предприниматель, Космасов Исхан, имел несколько десятков кобылиц, изготовлял кумыс и торговал им в Костроме. У него также было много наёмных рук. Менее состоятельные скупали старую одежду и перепродавали её на толкучке. Их в слободе были единицы.

Были среди жителей слободы и хорошие волгари. Они работали матросами, водоливами, лоцманами и даже капитанами пароходов. Богач Маметев имел собственные баржи и даже буксирные пароходы, на которых работали также его однослобожане.

Почти у всех слобожан имелись свои лодки, которые служили не для праздничных прогулок, а для получения даров Волги. В то время как костромичи, выйдя на Набережную или Муравьёвку, любовались величественной стихией — весенним волжским ледоходом, когда могучая река всё сметала на своём пути, ломая и унося прибрежные стройки и лесоматериалы, вливая свои воды в костромские улицы, иногда вплоть до Нижней Дебри, — у татар наступала самая горячая пора. С риском для жизни, соревнуясь в удальстве, они с лодок вылавливали плывущие дрова, брёвна, разбитые строения и прочее. Редко что-либо ценное проскальзывало мимо слободы. Они никогда не останавливались перед тем, чтобы, с риском для себя, снять и спасти плывущих на льду людей и животных. Бесстрашию этих волгарей мог позавидовать каждый. В эти дни всегда был удачный улов рыбы. Бывали случаи, когда косяки лещей заходили в устье реки Черной такой плотной массой, что их вытаскивали корзинами и даже просто руками.

На самом берегу Волги стояла мечеть с невысоким минаретом, с которого каждое утро и вечер слышался протяжный голос муэдзина, призывающего «правоверных» к утреннему или вечернему намазу (молитве). Летом мусульмане молились в своих дворах, стоя на коленях на маленьком коврике и повернувшись лицом к заходящему или восходящему солнцу. Зимой этот обряд совершался дома перед висящими под стеклом изречениями из Корана (священной книги).

Большое историческое прошлое имеет татарское кладбище. Некоторые сосны —прямые потомки той дремучей тайги, которая окружала Кострому в далёкие времена. Быть может, этот маленький островок деревьев когда-то сливался воедино с той дебрей, от которой получила название улица Нижняя Дебря. Многие десятки поколений Татарской слободы обрели здесь вечный покой. Простые каменные памятники-надгробья и маленькие обелиски кое-где ещё сохранили надписи на татарском языке. Очень древних памятников на кладбище не сохранилось, так как за недостатком места старые могилы перекапывались.

Надо сказать, что по мусульманскому закону вход женщинам в мечеть и на кладбище был запрещён. Похороны организовывали мужчины, и покойников хоронили, как правило, в день смерти со строгим соблюдением религиозного ритуала.

Основная масса слободских татар отличалась трезвым поведением, примерным трудолюбием и честностью. Но они не любили приезжающих в слободу даже своих единоверцев, называя их оскорбительным словом «алабак», что в переводе на русский язык означало, кажется, «собака» или «пёс». Браки совершались в основном между однослобожанами. Редко принимали в семьи невесток из Тетюшей или Казани, и на них слобожане смотрели искоса. Браки с русскими считались преступлением. Так предки охраняли чистоту своей веры, обычаев и установившуюся на протяжении веков обрядность.

Татарская слобода в то время жила в полной изоляции от города и, конечно, была глубоко отсталой от культурной жизни. Среди женщин грамотных почти не было. Немногие мужчины получали образование в объёме 1-2-х классной начальной татарской школы или в условиях царской военной казармы. Слободских женщин очень редко можно было видеть в городе. Чёрная речка для них была тем «Рубиконом», который им было трудно перешагнуть.

Октябрьская революция в корне изменила весь облик слободы, и она стала обычным пригородом Костромы. Молодое поколение слобожан только от стариков знает о прежней жизни, о той изоляции, в которой жили старые поколения, а также об эксплуатации друг друга, о положении татарской женщины и о тех религиозных предрассудках, которые намеренно, с фанатизмом, насаждали богачи, муллы и муэдзины.

Кладбищ в Костроме в то время было много, но не все они являлись «общедоступными» для простых смертных. Если своевременно делался крупный денежный вклад, то покойник находил себе «почётное место» за стенами любого монастыря; фабриканты, кроме Чумаковых, имели фамильные склепы на Запрудненском кладбище. Духовенство хоронили в оградах церквей, где они подвизались при жизни. Для всех прочих костромичей были общие кладбища, как Лазаревское в конце Русиной улицы за каменным мостом, Новое — между Павловской и Рождественской улицами, Крестовоздвиженское — в конце Ново-Троицкой улицы, Заволжское в Спасской слободе и за рекой Костромкой в Богословской слободе.

Как очень древнее и переполненное, было закрыто Крестовоздвиженское кладбище — в первые годы после революции, и на его месте в настоящее время стоят фабричная поликлиника и жилые дома. Лазаревское было закрыто в начале тридцатых годов, и территория поступила в распоряжение военного ведомства. Новое кладбище закрыто в 1944 году, а вместо него горкомхозом отведена другая площадь за линией железной дороги. По мере роста города кладбища постепенно отодвигались на окраины, так что следов более ранних захоронений в настоящее время найти трудно — на их месте стоят кварталы домов.

В качестве примера коротко опишем одно из самых старых кладбищ — Лазаревское. Там под густой сенью вековых берёз и лип, когда-то рассаженных правильными аллеями, даже в самую жаркую погоду стояла приятная прохлада, так как солнечный луч с трудом проникал туда через густую крону деревьев. Кругом слышалось чирикание и пение птиц, порхающих с ветки на ветку. От лёгкого дуновения ветерка тихо шелестели листочки. Всё было зелено, и кругом была такая тишина, какая может быть только на старых кладбищах.

В праздничные дни костромичи очень любили бывать на этом старом кладбище. Гуляли там целыми семьями, ходили и те, у которых не было родных могил. Кладбище было богато разнообразными памятниками, надгробными плитами и различной формы крестами. На некоторых из них были пространные надписи, в виде прозы и стихов, выражающие искреннюю скорбь или восхваляющие заслуги и достоинства умерших, их трудолюбие и любовь к семье. Были и такие, которые своей неграмотностью или явной неискренностью вызывали смех, а иногда и возмущение, а никак не уважение к умершему. Иногда в таких «изречениях» настолько чувствовались неискренность и отсутствие уважения к покойнику, что, казалось, это сделано для оправдания не совсем чистой совести оставшейся в живых «половины».

Многие костромичи любили ходить среди могил, читать и даже списывать такие надписи, в особенности на старых, забытых могилах, а их на Лазаревском кладбище было довольно много; встречались могилы даже конца XVIII века. У многих, конечно, в это время появлялось раздумье о том, как эти люди жили в далёкое, старое время, какие горя и радости переживали они при жизни, оставили ли после себя потомство и прочее.

Вот вы идёте по главной аллее кладбища и на её середине, справа, видите небольшую, чёрную с позолотой, металлическую часовню-надгробие и ряд богатых, гранитных и мраморных памятников в одной ограде. Тут были в разное время похоронены потомственные почётные граждане города Костромы Чумаковы, фабриканты-миллионеры, и члены их семьи. Их в этом семейном склепе было похоронено не менее десяти в различном возрасте. Обеспеченная, полная материальных благ жизнь этих людей не избежала конца, порой даже преждевременного.

А вот другая, обширная, деревянная, полусгнившая ограда, где под простыми, деревянными покосившимися крестами лежат одинокие, престарелые женщины из Чижевской богадельни, которая в то время находилась в двухэтажном каменном доме тут же впереди кладбища. Все эти женщины прожили долгую жизнь, и, вероятно, каждая по-разному, а закончили её совершенно одинаково — одинокой старостью, призреваемой казённой благотворительностью.

У самого алтаря кладбищенской церкви лежала вросшая в землю, покрытая зелёным лишайником чугунная плита, на которой было указано, что под ней покоится прах жены священника, умершей в 1807 году, в возрасте 18 лет. «Прощай, прекрасная душой и телом, моя единственная…» — писал убитый горем, скорбящий молодой муж. Да, здесь рано окончилась семейная жизнь для обоих, так как духовному лицу разрешалось вступать в брак только один раз в жизни.

Тут же, недалеко, стоял монументальный гранитный памятник над прахом генерал-аншефа Мещерского, «в Бозе почившего в 1800 году, на 76 году жизни». Вот этому человеку, наверное, жизнь дала немало радости и довольства. Он должен был видеть пышные приёмы и празднества при дворе Екатерины II-й и Павла I-го, а уйдя на покой, безусловно, был бесконтрольным крепостником, эксплуататором сотен, а может быть, и тысяч душ крепостных крестьян.

В самом конце кладбища было отведено место для умерших от холеры, а также для беспризорной бедноты, безродных и арестантов. За оградой кладбища, через канаву, хоронили самоубийц, которых по церковному уставу хоронить на кладбищах не разрешалось.

Вот все эти — богатые и бедные, забытые и безымянные — могилы заставляли глубоко задумываться над многими вопросами человеческого существования. Социальное и имущественное неравенства сопровождали каждого до смерти и даже после неё.

Такими же были и прочие костромские кладбища.

  Костромская земля