«Мишка, можно я у тебя посижу немножко?» – спросил я и зажмурился. Это случайно получилось, но я вдруг смертельно испугался, что он меня не пустит. Я знал, что, несмотря на то, что мы учились в одном классе и жили в соседних подъездах, Мишкина мама меня не любит. И мою маму тоже. И с Мишкой мы… и не дружили, и не враждовали, а так. Никак. Но мне было очень важно посидеть у Мишки хотя бы два часа.
Мишка смотрел на меня насуплено. Он явно не знал, как поступить. И, скорее всего, если бы его мама была дома, он бы и не пустил. Точнее, его мама не пустила бы. Но мама ушла в гости. И папа тоже. «Мишка, мне надо маме открытку сделать, – заторопился я. – А у нас там это… народу полно, ну, гостей, она же увидит! А у меня всё с собой – и картонка, и клей, и бумага всякая, и фломастеры… Можно?»
Мишка посопел, но все же впустил меня. «А чё, просто купить открытку не мог, что ли?» – усмехнулся он. «Да я сам лучше сделаю», – сказал я и почувствовал, как вспотели ладони. У меня был такой заискивающий тон, что самому сделалось противно. Мишка прекрасно знал, что у меня просто не было карманных денег. И я засел за кухонный Мишкин стол, на самый уголочек.
Я так трудился над этой открыткой. Наверное, это было коряво. Наверное, это было смешно. Но я знал, я предвкушал, как мама обрадуется. Я даже выпросил у соседки по лестничной площадке (очень вредной девчонки) немного цветной гофрированной бумаги. Она фыркнула презрительно, но вынесла мне её. И двумя пальчиками через порог передала. Я так обрадовался, что, кажется, даже забыл сказать спасибо. Наверное, она больше ничем со мной не поделится… Но я так торопился. Я знал, что надо обязательно успеть. Обязательно. И чтобы был сюрприз. Ведь восьмое марта уже сегодня, уже сейчас, оно уже идёт, а я ещё только клепаю свой подарок. В следующий раз я просто сделаю загодя, вот и всё. Ну как я же я раньше-то не подумал!
«Мишка, ну как?» – робко спросил я про своё творение. Он посмотрел и помолчал. «Дебильно, – сказал он. – Как в детском саду». Наверное, я изменился в лице, потому что Мишка как будто проснулся и посмотрел на меня каким-то человеческим, живым взглядом. Словно увидел меня в первый раз. «Да ладно, чё ты, сойдет, – буркнул он. – Нормальная открытка. А я своей маме… ну, купил, короче. А лучше бы сделал, наверное». И он смутился. А мне уже было не до Мишки, я очень торопился успеть подарить свой подарок. «Спасибо, Мишк, пока!», – прокричал я уже из прихожей и прогрохал вниз все четыре этажа.
«Мам! С восьмым марта!» – закричал я, размахивая своей дебильной открыткой. И уже у порога своей незапертой квартиры понял, что не успел.
Было очень накурено – так, что у меня сразу заслезились глаза. Тетя Шура резала колбасу, а дядя Серёжа поддерживал маму, склонившуюся над кухонной раковиной. Она меня даже не увидела. «Малец, ты бы это, – сказал какой-то незнакомый дядька с противной рожей. – Вали погуляй. Поправится немножко мамка, и того… подаришь открытку свою».
Он нагнулся под стол, пошуршал пакетом, и поставил на стол ещё одну бутылку. Дядя Сережа включил воду и стал умывать маму. «Ой, плохо», – сказала мама чужим голосом, и тут я не выдержал. Я выскочил из квартиры, но не смог уже бежать дальше. Почему-то ноги не послушались меня. Я первый раз на себе почувствовал, что значит выражение «ватные ноги». Я рвал эту открытку на две, на четыре, на восемь, на сто восемь частей, сидя на полу. Я плакал и думал, что я завтра скажу Мишке в школе, когда он спросит у меня, обрадовалась ли мама моему подарку. А ещё я думал, что очень люблю маму и ненавижу восьмое марта.