ЧТО КОРОЛЯМ ПО ПЛЕЧУ (из цикла "Взрослые сказки")

Александра Клюшина. Цикл «Взрослые сказки».

Посвящается любимому.

Как обычно принято начинать сказки? Наверное, по традиции, «жили-были». Что ж, традиция — дело хорошее. Начнём, пожалуй, а там посмотрим, чем оно всё обернётся. Итак…

Жило-было… нет-нет, не чудовище вида ужасного, не старик и старуха, и даже не прекрасная принцесса, а жило-было целое королевство. И, между прочим, неплохо жило! Все в этом королевстве совершалось по справедливости. То ли воздух там был благословенный, то ли ангел в незапамятные времена над этим местом пролетел и щедро из мешка сыпанул доброты, понимания и дружелюбия. Вы, конечно, возразите, что так не бывает, а если и бывает, то только в сказках — ну, так вы в сказку и попали, добро пожаловать.

Нет, конечно, врать не буду, люди там жили не в пряничных домиках, и нимбов над головой ни у кого не светилось — случалось, и мужья жён спьяну поколачивали (а также наоборот), и детишки по чужим садам лазили, и девушки в подолах приносили… Жизнь есть жизнь, как говорится, и чего в ней не бывает. А вот не было там ни междоусобиц, ни заговоров, ни отцеубийств. Миновали, слава Небесам, эту страну и дни болезней, что выкашивают целые улицы и даже города. Да и соседние государства вкупе с кочевым разбойным людом покуда до этих земель не добирались. Почему так — одним Небесам ведомо, да и надо ли их искушать такими вопросами, когда всё вокруг ладно? И неурожай вроде бы не так часто случается, и науки процветают, и волховиты на помощь магию призывают только добрую, и короля народ любит не по указке, а искренне — ибо есть, за что…

А, кстати, о короле. Король Толлин Четвертый! О, о таком государе можно говорить долго! Что там говорить. Складывать баллады и сказы! Правда, когда придворный стихотворец было попытался за парадными обедами расточать монарху панегирики, сам же монарх это решительно пресёк. «Сочинённое при дворе не более чем лесть, — назидательно изрёк Толлин, — и лишь придуманное в народе есть истина». А в народе ходила вот такая простая песенка: «Нету лучше короля! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!». Но государю она почему-то нравилась…

А еще его величеству нравилось, переодевшись в простое платье, бродить по весёлому шумному  базару в погожий ярмарочный денек, брать на пробу сласти и фрукты, кусочки солений и сыра, платить звонкой монетой и набивать объёмистую корзину, которую он носил всегда собственноручно. Торговый люд делал вид, что не узнаёт своего правителя (обидится же — ведь так старательно маскировался!), предлагая наперебой: «А вот попробуйте медку, добрый горожанин — только что выкачанный, свежий, душистый!». «А вот творог, творог, во рту тает, народ налетает!». «Купите  платочек расписной для вашей милки, сударь — уж так отблагодарит!». И государь  накупал и того, и сего, и угощал по дороге ребятишек, которые, в восторге подхватив лакомства, уносились с ними за ближайший угол, откуда доносилось приглушённое: «Слава, слава королю, тру-лю-лю, тру-лю-лю!». И дарил платочки развесёлым девушкам, к которым, что греха таить, порой хаживал — живой ведь человек-то! И оставлял корзинки у порога того дома, где произошла какая-либо беда — кормилец руку-ногу поломал ненароком или мамка старая померла. Или, скажем, наоборот, где шло гулянье — первенец народился или свадьбу играют. И везде за спинами государя переглядывались с улыбкой и шептали: «Да хранят тебя Небеса, добрый король».

Просто у его величества была лёгкая рука и светлая голова. Законы его были справедливы и понятны, а налоги — не особо обременительны. Горожане и селяне ложились спать в уверенности, что в беде их, в случае чего, не оставят и помощью не обделят. А что главное для спокойствия правителя и его не особо большой страны? То, что в этой стране народу хорошо. Просто, как в сказке!

И вот сегодня государь созвал совет Мудрых, потому что посетила его новая идея — сделать городок для детишек разных возрастов. Совсем маленькие катались бы там на расписных деревянных лошадках, а кто постарше — на пони; брязгались бы в круглых купальнях, крутились на ярких каруселях… Можно и мастерские устроить для тех, кто любит ладить что-нибудь своими руками — хоть свистульки глиняные, хоть деревянные фигурки на конек крыши. Вояки под присмотром опытных фехтовальщиков смогут оттачивать свое умение биться на деревянных мечах. А тем, кто любит петь, танцевать и кувыркаться — тоже пожалуйста! Подрастут дети — и, глядишь, мастерами станут на радость родителям и стране, либо представления будут устраивать на площади, народ веселя. Кстати о родителях — те могут спокойно вручать своих разновеликих чадушек многочисленным нянькам и дядькам, что в городках тех их ждать будут, и работать, не беспокоясь о том, чем их занять или накормить. А как вечер придёт — пожалуйте домой, малыши да подрастёнки!

А ведь и то сказать — отличнейшая идея. Рыжие глаза Толлина Четвертого аж светились, когда он перечислял, какие блага сулит стране подобное нововведение! И рыжая борода его светилась как огонь, и заходящее солнце мёдом отсвечивало в непослушных густых кудрях.

Все предусмотрел государь — и где средства изыскивать для построения-содержания таких городков (да родители сами с удовольствием пособят кто делом, кто советом!), и где их строить удобнее, и кого лучше на такую должность определять, с ребятней возиться. Только не предусмотрел он реакции совета Мудрых (а составляли его четверо, и каждый возглавлял какое-либо ведомство). Под конец королевской речи стали они на государя своего странно посматривать и переглядываться. Даже покашливать. В конце концов его величество Толлин Четвертый сбился на полуслове и нахмурился.

— Что? — осведомился он, оглядев поочерёдно их странные лица. — У кого-то нашлись по этому поводу возражения?

— Ваше величество, — почтительно поклонился Мудрый Ворн, седенький начальник ведомства финансов. — Возражений нет, но…

Возникла неловкая пауза. Король нахмурился ещё больше. Он любил ясность, а к недосказанностям и намёкам относился неодобрительно.

— Мы целиком и полностью поддерживаем ваш проект, государь, — бросив взгляд на министра финансов, сдержанно и дипломатично начал Мудрый Оттон, начальник Наук и Обучений. — Более того, я с удовольствие отдам в такой городок обоих своих внуков — у одного склонность к верховой езде,  а у другого — к счёту и письму…

— Прекрасно, так что же? — поторопил король.

— Мои внуки, государь… — продолжал Оттон. — Одному из них семь лет, а другому — пять. Первенец, Ласнер, родился у моей дочери, когда ей сравнялось девятнадцать. Он родился в один день со мной, но только с разницей в сорок лет, государь… А мой сын, ваше величество, женится через месяц. Ему двадцать три.

Король молчал.

— Моя внучка, увы, уже велика для подобного городка, государь, — тихо вступил в разговор Мудрый Кромбур, начальник городской Охраны. — Ей четырнадцать, и скоро, скоро она вступит в тот возраст, когда впору уже искать жениха… Моему сыну, её отцу, — тридцать четыре, а мне пятьдесят шесть, ваше величество.

Король молчал.

— Мой сан, ваше величество, не позволяет мне иметь семью, — выступив впёред, совсем тихо проговорил его Мудрое Преподобие, кардинал Дениле. — Но у меня есть брат и сестра и пятеро прехорошеньких племянников… Позвольте мне быть откровенным, государь, и призовите всё ваше благоразумие, коим вы всегда вы были наделены. Не стоит лишний раз напоминать и подчеркивать, каким глубоким  уважением и любовью пользуется в народе и при дворе ваше величество. Даже придворный поэт давно не льстит вам, государь, ибо в лести вы не нуждаетесь. Страна наша процветает, и это говорит само за себя. Но народ обеспокоен, государь. В народе начали … переговариваться. Если позволите, болтать. А если в народе начали болтать, государь, то рано или поздно будут болтать громко. Особенно после того, как проект вашего величества обретет плоть.

Кардинал Дениле сделал паузу. Король молчал тоже. Складки на его лбу разгладились, но выражение  лица оставалось неясным. Мудрые переглянулись.

— Само ваше желание построить городки для детишек говорит о многом, любимый наш государь, — мягко сказал кардинал Дениле. — Вам уже тридцать три, ваше величество, а наследника престола в стране нет. Никто в замке никто не любуется юной королевой, никто не рисует её портреты и не складывает мадригалы в её честь. Потому что и королевы нет в нашем государстве. Прогуливаясь по ярмарке — уж простите, государь, я не раз был свидетелем вашего маскарада, поскольку знаю вас в лицо, — вы всегда щедро оделяете ребятишек подарками. Чужих ребятишек, ваше величество. Не стоит отрицать, что вы просто-напросто любите детей… Так почему же, — кардинал оглянулся на остальных Мудрых почти беспомощно, — почему же вы лишаете себя самого этой радости? Почему вы лишаете радости свой народ? Первенец короля! Это стало бы огромным праздником… А если праздника не дождаться народу, то, боюсь, это рано или поздно обернется бедой.  Самое печальное, ваше величество, это то, что вы прекрасно понимаете всё сами, и тем не менее…

Король вздохнул глубоко и тяжко. Да, он всё понимал.

— Если есть трудности того характера, что должны поверяться лишь лекарям и волховитам, — в самое ухо короля добавил кардинал Дениле, — этим надобно заняться незамедлительно. Все лучшие умы…

Король вымученно улыбнулся, поднял ладонь в протестующем жесте и отрицательно покачал головой.

— Я уверяю вас, Мудрые, что совершенно здоров, и мне нет причины лгать вам, — начал он чуть хрипло — должно быть, от волнения — и откашлялся. Потом помедлил, точно не находя слов, и с силой растер лицо обеими ладонями. — Я… Вы всецело правы, Совет Мудрых, и я обещаю…  в самом скором времени… Я не готов пока ничего ответить вам. Это… вы понимаете… слишком серьёзно. Мне надо побыть одному.

Мудрые переглянулись в который раз уже за сегодняшний совет. Его величество не любил намёков, а теперь сам засыпал их недомолвками по самые уши. Однако они привыкли доверять своему королю, уважать его и верить в его решения. Поэтому, поклонившись, они удалились.

Проводив их до дверей, король подошел к открытому окну и шумно перевел дух. С такой силой, что слегка вздрогнули портьеры. Но, скорее всего, то был ветер. Не может же человек так могуче вздыхать, какими бы мощными ни были его легкие!

Некоторое время Толлин Четвертый смотрел в сторону заката, и ветерок лениво шевелил медовый завиток на его виске.

— «Этот огненный закат точно пламенем объят…» — вдруг пробурчал король и поморщился, словно съел ломтик лимона. — Редкостная чушь. Закат не может быть объят пламенем. Им может быть объят горизонт… Но тогда это будет похоже на пожар.

Затем Толлин вздохнул и снова растер лицо ладонями, точно прогоняя какое-то наваждение, а, точнее, впечатление от тягостного для него разговора. Уж разумеется, совет Мудрых не проведёшь — на то он и совет Мудрых. И, уж разумеется, обстоятельство, о котором столь долго умалчивал его величество, было для него весьма серьёзным. Но, видимо, сегодня Судьбе было угодно расставить все точки над «i».

Мало кто подозревал — разве что совсем уж близкие люди — что за этой почти бронированной оболочкой и блестящим острым умом скрывается ранимая и трепетная душа. Сердце его величества не было просто сентиментальным — оно было океаном нерастраченной нежности. Никто не знал, как трогательно король был влюблён, и какими каракулями он покрывал почти каждый вечер новый лист бумаги! Где там слог, где каллиграфия! О, Высокое Небо, какие это были глупые стишки — розы обязательно рифмовались со словом «слёзы», а «любовь» — всенепременно со страшноватым «кровь»… Но сколь неумелыми, столь искренними были эти ужасные загогулины, потому что они были продиктованы истинным чувством.

Любезный читатель, если тебе хоть сколько-нибудь приглянулся наш Толлин Четвертый, ты, разумеется, полюбопытствуешь, кто же та счастливица, о которой так безутешно вздыхал король в течение стольких лет, кому неустанно и жарко посвящал ночные бдения за письменным столом?.. Кому был так верен, что сохранял почти монашеский целибат?..

Вы любопытствовали зря. Король не знал этого сам. Он был влюблён безнадежнейшим образом, и всё потому, что все его строки начинались: «О, та, которую я встречу…». Сама мысль о женитьбе без любви казалась ему кощунством, но… похоже, всё сейчас шло именно к этому. Нет, не встретил король ещё своей единственной, и каждый вечер поверял белому листу бумаги свое горе. Ещё бы не горе!..  Теперь вот Толлин Четвертый, стоя перед лицом заката, был вынужден перебирать в  памяти тех высокородных дам и девушек на выданье, что могли бы оказаться достойными занять королевский трон.

Девица Мерисинда? Да, род её славился своими корнями, которые, пожалуй, где-то в глубине веков чуть-чуть, самыми краешками, переплетались с корнями королевского рода. Собственно, почему бы нет?.. Мила, образованна, воспитана, сдержанна. Пожалуй, чересчур сдержанна. Такими безупречными манерами мог бы обладать кусок льда…

Его величество не сдержался и фыркнул. Хм, кто там следующий? Юная баронесса Триальда. О, эта была полной противоположностью Мерисинде. Эдакий сгусток живого тёмного огня. Пляшущий протуберанец. Её черные глаза, обычно скромно потупленные, могли вдруг взметнуться двумя горящими кометами и сжечь дотла. Испепелить в горниле страстей, обещанных на самом дне зрачков… Поклонники валились направо и налево штабелями — надо полагать, уже обращенными в горстки пепла. Не слишком ли пахнет гарью?!

Король фыркнул вторично, почесал в затылке и сложил руки на груди, продолжая вглядываться в пылающий горизонт. Словно пытался заглянуть в будущее и определить, что ему суждено. А, может быть, ему суждено провести счастливую вечность с готовящейся в монастырь Селестиной? Набожной, тихой и послушной, точно агнец Небесный, и такой же белокурой и тонкорунной. Она, конечно, слегка перезрела для невесты, но тем сильнее будет её преданность супругу… Этакое сонное семейное счастье, окуренное ладаном и склеенное елеем. «Бе-е-е…» — неожиданно вырвалось у короля, и он уже не фыркнул, а хохотнул. Впрочем, он тут же сердито топнул ногой и попытался сосредоточился. «Думайте, ваше величество, думайте, — пробормотал он, нахмурив лоб. — Вам же еще ответ перед Мудрыми держать… Итак, попытаемся снова пойти не от сердца, а от ума…».

А вот этого король очень не любил — идти от ума, а не от сердца. Он никому особенно не выдавал подоплёки всех своих начинаний, а была она очень проста. Любовь. Всё было государю по плечу, если намерение его было продиктовано любовью. Сердце его было мудрым, и всегда подсказывало своему хозяину решение, которое в конечном итоге оказывалось и самым верным, и самым лучшим. Сейчас сердце короля молчало… То есть билось ровно, как всегда. Перед его внутренним взором проходила вереница предполагаемых разномастных невест, и его величество внезапно почувствовал себя покупателем, придирчиво выбирающим на ярмарке корову. Это было и смешно и печально одновременно, и уж ни в коей мере не давало ответа на сакраментальный вопрос: «Что же делать?».

— Что делать, что делать?! — передразнил он себя вслух. — Бороду брить, вот что!

А что? Лишенный бороды монарх помолодел бы лет на пять, не меньше, а то и на все восемь, и не бросалась бы так в глаза его мужественная зрелость, не обремененная женой и детьми… Дети! Может быть, оттолкнуться от этой спасительной мысли?! Государь поспешно зажмурился и представил себя в окружении трех-четырёх разновозрастных карапузов, которые копошились вокруг него, пищали, хихикали и гомонили, карабкались ему на колени, щекотали и нежно дергали за рыжую бороду, которой его величество неосмотрительно вознамерился лишиться… Да. Это зрелище было ему очень по душе. И зрелище, и возникающее от него спокойствие и умиротворение. Улыбка сама собой заиграла на зажмуренном лице Толлина Четвертого. Пора уже, пора королевским ушам слышать этот благословенный лепет «папа, на руки»… Но дети — не яблоки и не апельсины, и вот так запросто с деревьев не падают. Их, между прочим, женщины рожают! Улыбка короля увяла, а видение развеялось как туман. С этим было сложнее. Никакую женщину около себя король пока что не представлял. А если и пытался, то это походило на попытку натянуть на ногу очень тесный сапог. Мучительно и… бесполезно.

Даже буйство красок на небе не могло отвлечь его от ощущения безнадежности. Точно его вдруг поместили в какую-то душную банку и захлопнули крышкой — навсегда…

Мудрые, конечно, были правы. Однако они лишь сегодня озвучили то, о чём король задумывался уже давненько. Но раз уж это было озвучено столь дружно… Сердце-сердце, что же ты молчишь… Видимо, не ошибалась давняя молва о том, что жениться по любви не может ни один король. Это был как раз один из тех случаев, про которые говорят: «Нет неразрешимых вопросов, а есть неприятные решения». В конце концов, можно не так часто видеться с предполагаемой королевой. У неё своя половина замка, у его величества своя… И всё. Она не будет скучать. Балы, приемы, фрейлины, подарки… Он не будет ей ни в чем отказывать. Только пусть у него останется его половина. А наследники… Наследники будут.

Король решительно потянул на себя тяжелую створку окна. Подумал, и резко задернул ещё и шторы. И обомлел.

За шторами обнаружилась девушка. Самая настоящая. Призраков в замке до сих пор что-то не наблюдалось… Она пару раз хлопнула ресницами и улыбнулась:

— Застукали, ваше величество.

Улыбка была смущенной и лукавой одновременно, но отнюдь не виноватой.

Несколько секунд Толлин Четвертый молча разглядывал свою находку. Следовало, может быть, выразить свое возмущение вопросами типа: «Кто вы?! Что вы тут делаете?!», но возмущаться совершенно не хотелось. Хотелось просто смотреть на свалившуюся с неба незнакомку. Зеленое платье очень шло ей к рыжим волнистым волосам. И глаза её были зелёные — огромные распахнутые изумруды. Она не блистала  холёной придворной красотой, но выражение её лица было живым. Живым и естественным, что и было прямой противоположностью холёной придворной красоте. Король этого лица не помнил. Оно не мелькало на приёмах, в салонах и на балах — а у его величества была отличная память на лица. Среди прислуги это создание тоже вряд ли могло обретаться — ни следа вышколенности в манерах, ни тени испуга, как если бы застигли за недозволенным. Пальцы тонкие… немного выступают вены. Работать ей явно приходилось, но… что-то не срастается. Не светская дама, не служанка… Как это она сказала?.. «Застукали»? Ну, ясно, застукали. Она же подсматривала за королем. Так непосредственно подсматривала… Естественная… непосредственная… как дитя природы. И на короля смотрит так, словно видит впервые… Чужестранка? Или…

— Фея? — вдруг вырвалось у короля.

Зеленые изумруды распахнулись ещё больше, а улыбка приняла оттенок наивного восхищения:

— А откуда вы… Да, то есть нет…то есть… я только наполовину!..  Я столько слышала о вас… И очень захотела увидеть, вот и всё.

Это бесхитростное признание сразило короля наповал. Собственно говоря, он был сражён уже и так, без признания, но об этом в данный момент совершенно не думал. А думал он вот о чём — что, если его гостья голодна?! Уже вечер, в конце концов!

— Позвольте мне… — начал король, делая шаг вперед к круглому одноногому столику, на котором помещалось большое блюдо с экзотическими фруктами. Но что-то случилось с таким ловким, изящным и галантным прежде кавалером, и на пол с грохотом обрушились не только блюдо, но и столик. Разноцветные плоды раскатились по всему залу, и одно крупное красное яблоко остановилось у самых ног зеленоглазой незнакомки. Две руки протянулись к нему почти одновременно — девушки, что присела на одно колено, дабы поднять, и короля, что одним прыжком  оказался рядом, чтобы её опередить.

— Ну у вас и скорость, ваше величество… — совсем тихо произнесла юная гостья, и, разумеется, глаза их встретились. И они оба, не сговариваясь, сели прямо на пол, и это оказалось очень уютным.

— Хотите, я стихи вам почитаю? — удивляясь самому себе и очень волнуясь (ведь он, увы, знал цену своим стишкам!), предложил Толлин Четвертый.

— Ваши?.. Тогда очень хочу, — радостно ответила девушка.

— Ну, вот, вы тогда ешьте яблоко, а я буду читать.

— Как же я буду есть яблоко, если вы будете читать стихи?! — очень серьёзно возразила она. — Я потом… а вы читайте!

И его величество начал читать. Вы знаете, даже плохие вирши могут заиграть, если их прочесть с чувством. А чувства в данную минуту короля просто переполняли. Ему хотелось смеяться и плакать одновременно. Скакать, прыгать, делать глупости. Он чувствовал, что лишь теперь начал жить, и что эта жизнь прекрасна! И его прежде молчащее сердце пело! Пело, прыгало, кувыркалось, замирало, и снова совершало головокружительные пируэты. Нет нужды пояснять, что случилось с королем. И видели бы вы, как слушала его незнакомка!..

А пока они просто сидели на полу, сверху на их рыжие головы смотрела Судьба. Она уже всё про них знала и ничему не удивлялась. Судьба всегда всё знает и никогда ничему не удивляется. И всегда молчит. И если даже вы поднимете голову, то не увидите её, несмотря на её всегдашнее молчаливое присутствие. Может быть, это даже хорошо… Потому что у вас появится соблазн спросить — что же дальше. Спросите лучше у меня — по крайней мере, про героев этой сказки. Я расскажу…

А дальше стемнело настолько, что король и девушка едва видели друг друга, и только эти злосчастные рифмы нарушали тишину полумрака залы советов.

— Ну… как? — иссякнув наконец, убито спросил Толлин, ясно ощущая себя достойным осмеяния.

— Высокое Небо, как вы читали… — выдохнула она почти благоговейно.

И заметьте — ни слова про сами стихи! Она совершенно не была глупа, поэтому ответ её был искренен и тонок одновременно. И сие снова не являлось придворным искусством вести изощрённые куртуазные речи — это была природная деликатность и интуиция. Закружившаяся голова короля отметила-таки это, и сердце его снова сделало кувырок.

А потом, в тихой и неспешной беседе, он узнал, что зовут ее Ниана, и что мать у неё действительно фея, а отец — егерь в том знаменитом на всю страну заповедном лесу, который очень ценится волховитами.

А надо вам сказать, что сила целебных трав в том лесу необыкновенная, ибо населён тот лес во множестве существами, без которых невозможным было бы само дыхание земли. Такие силы, разумеется, есть во всяком лесу, поле, во всяком водоёме — даже если это простая лужа! — только не везде их воплощение столь откровенно явлено для всех пяти человеческих чувств. А ежели находился счастливчик, обладающий пресловутым шестым чувством, не было для него закрытых дверей и неразгаданных тайн. Хозяин Леса для такого счастливчика был добрым другом без всяких ухищрений, придуманных простыми людьми…

Вот таким счастливчиком в свое время оказался молодой егерь Даль. Птицы безбоязненно садились ему на плечи и насвистывали свои лучшие песенки, оленихи горделиво показывали ему своих пятнистых детенышей, травы расступались, открывая тайны грибных и ягодных полян. Он никогда не забывал благодарить лес за оказанные ему милость и доверие. И вот однажды… Однажды молодая любопытная фея Данна, чьи волосы соперничали с золотом заката, а глаза — с синью озёр, вышла к нему из-за дерева, и пропало сердце юного Даля. Как выяснилось потом, пропало навсегда, потому что, родив в положенный срок прелестную дочь, легкокрылая фея упорхнула, и не возвращалась уже никогда. Она была просто фея, и не могла выносить тягот обычной человеческой жизни. Кто может понять душу феи?.. Да и есть ли в них душа — непонятно. А свою душу Даль с тех пор целиком и полностью вложил в малютку Ниану. И король, слушая её, понял, какой замечательный человек её отец.

Выросла она среди трав и цветов, знала язык пичужек и змей, крольчат и барсов, пела с русалками и запросто играла в прятки с самим Хозяином Леса. Но, слава Высоким Небесам, она не была феей. То есть была ею лишь наполовину, и, как обыкновенное человеческое дитя, радовала отца и проказами, и помощью по хозяйству —  тем, что было по её ребячьим силам. Общалась она, разумеется, и с местными ребятишками, а здешний пастор, учивший её грамоте вместе с остальными, не раз хвалил девчушку за прилежание и отмечал в ней остроту ума и наблюдательность.

И настал тот день, который любой драматург назвал бы поворотным. Попав на городскую ярмарку в день своего пятнадцатилетия, Ниана услышала песенку про короля. А потом она узнала про короля всё… или, по крайней мере, всё то, о чем взахлёб поведали ей и мальчишки, и кумушки, и подтвердили почтенные отцы семейств. И юная Ниана… да-да, немедленно влюбилась в Толлина Четвертого. Никогда не видев его, она даже не рисовала себе его облик — к чему это, ведь облик не более чем оболочка! — нет, она нарисовала себе его душу, и часто беседовала с ним, гуляя под луной по берегу озера или сидя на нижней ветке дерева под ясным солнышком. Почти три года провела она, всё более свыкаясь со своей фантазией, и уходя в нее всё глубже и глубже… А фантазии порой могут увести так далеко, что вернуть заблудившегося в них будет не под силу и волховиту.

И вот вчера Ниане приснился странный сон. Какая-то очень старая женщина, у которой нос почти уже встретился с подбородком, постучала ей в окно. Ниана безбоязненно открыла, хотя светила полная луна, и ночная гостья, откровенно говоря, напоминала каргу из детской страшилки. Но, напомним вам, Ниана прекрасно знала, что внешность — всего лишь вместилище для души, а душа старой женщины так волшебно светилась из её мудрых и добрых глаз! И не успела Ниана рта раскрыть, чтобы спросить, не нужен ли гостье ночлег с ужином, старушка заговорила сама.

— Ты любишь его. Так иди же к нему, дурочка, он ждет, — ласково произнесла она и тут же исчезла. Не ушла, не убежала, а именно исчезла, оставив девушку в состоянии, близком к обмороку. Все произошло так быстро и таким удивительным образом, что могло оказаться только сном. Потому что Ниана не помнила, как добралась до кровати, а проснулась она на своей подушке, едва первый солнечный луч коснулся её щеки.

Весь день её сердце не находило себе покоя, и странный сказочный сон не выходил из  головы, а когда солнце тихонечко покатилось с зенита на запад, Ниана быстро поцеловала отца и сказала, что идет в город к своей подруге, цветочнице Кире, и там заночует. Она ничуть не лгала. Именно к Кире она и собиралась, а то, что ей совершенно необходимо было увидеть короля, добавила уже мысленно. (То, что это было необходимо, совсем не означало того, что это исполнится и сбудется, так зачем же зря отца тревожить). Так думала Ниана.

Боже, как она хотела и страшилась этого! Как трепетала, когда, точно в полусне, добиралась до замка и до залы Советов! Как жадно впитывала она давно лелеемый образ, — от завитка на макушке до носка сапог и от первого до последнего слова, сказанного им на Совете! И она поняла, что это именно тот человек, которого она уже давно полюбила всем сердцем, а ночная гостья — настоящая посланница Небес. Будь что будет, но жить без Толлина казалось ей уже невозможным и немыслимым. А вы знаете, что чувствовала Ниана сейчас, когда по-настоящему, а не в мечтах, разговаривала с ним?.. Что наконец-то оказалась дома. А знаете, что чувствовал Толлин? Что его дом наконец-то ожил.

Судьба знала и это.

Двое сидели совсем рядом, и их рыжие кудри смешались. Голова Нианы касалась плеча его величества. Невесть как и тонкая ладонь ее оказалась в теплой большой ладони Толлина. Но вот она подняла на него свой удивительный изумрудный взгляд и улыбнулась радостно и совершенно сонно.

— Я люблю вас, ваше величество, — пробормотала она доверчиво, сладко, как котенок зевнула, и моментально уснула в его руках.

Его величество боялся не то, чтобы шевельнуться — он боялся вздохнуть. «Теперь можно и умереть, — подумал он, машинально слизывая с губ какие-то странные светлые капельки, текущие из глаз. — Значит, смерти просто не бывает. Потому что теперь мы будем жить вечно — она и я. И все мне теперь по плечу».

Он тихонько баюкал ее до тех пор, пока дыхание ее не стало совсем ровным и глубоким, а затем поднял на руки, словно перышко. Толлин и так был достаточно силен, а Ниана действительно была стройна и легка. Дочь феи, ничего не скажешь! Кроме того, вы же знаете — своя ноша не тянет…

Бережно прижимая к груди свою драгоценность, он шел по длинным коридорам мимо фехтовального зала, мимо парадной столовой и оружейной, мимо портретной галереи предков, минуя анфилады комнат, по мрамору, по гладкому паркету, по лестницам, покрытым ковровыми дорожками, мимо пустых рыцарских лат, по традиции стоящих по обеим сторонам дверей, мимо живых стражников с круглыми глазами — он нес свою будущую жену, будущую королеву Ниану.

Она не знала об этом, она спала. Лишь слегка вздохнула и улыбнулась, когда её голова коснулась шелковой подушки под драпированным парчовым балдахином цвета шафрана. Где же еще быть ночью будущей королеве, как не в спальне короля?..

Пальцы Толлина Четвертого потянулись было поправить золотые завитки её волос, но, дрогнув, остановились на полпути. Он желал её. Желал непреодолимо. Но оставалось еще одно важное дело, и сделать его нужно было незамедлительно.

— Спи, жена моя, — одними губами произнес король и тенью выскользнул из тишины алькова.

…Стражники, охранявшие королевскую конюшню, почтительно расступились, взяв на караул. Дремавший Верт, младший конюший, немедленно вскочил с топчана и ужасно покраснел — он был смущен и одновременно обрадован таким высоким визитом.

— Что угодно вашему величеству?! — молодецки гаркнул он, выпячивая тощую грудь.

— Тише, коней перепугаешь, — засмеялся Толлин. — Упряжь для Дерзкой. Седлать буду сам.

Младший конюший тихонько и уважительно присвистнул. Да, Дерзкая была та еще кобылка, и рассказать о ней следует отдельно! Старшему конюшему Морли, к примеру,  так досталось от неё копытом в первый день её появления, что он прихрамывал до сих пор, хотя обошлось без перелома. Король наказал ему покуда не заниматься делами — с сохранением пансиона до полного выздоровления.

Три недели назад на рассвете первого дня Большого Турнира она появилась у ворот замка и требовательно заржала. Удивленные стражники впустили неописуемую красоту — белую и сверкающую, словно лед на вершине горы! — и она, звонко цокая копытами по камню в тишине утра, прошлась по двору и снова заржала — тоненько, точно звала. Всё немедленно выяснилось, когда из конюшни подал голос гнедой жеребец герцога Трех Озёр, Олвина, приехавшего потягаться на Большом Турнире с прочими ловкими и искусными наездниками. Коня своего герцог частенько отпускал пастись на воле — и именно оттуда  пришла за ним белая дикая кобылица, ибо воле она предпочла любовь.

Вот тут-то и начались первые неприятности. Прежде послушный своему хозяину, конь герцога Олвина наотрез отказывался ему повиноваться. Заслышав зов своей подруги, он дико всхрапывал и начинал либо выдираться из упряжи, либо бить копытами по доскам загона. «Что с ним такое, — сокрушался герцог Трех Озёр. — Прежде даже ребенка на него сажать можно было без опаски!».

Чтобы не опозорить на Большом Турнире одного из лучших наездников королевства, Толлин предложил ему на выбор любого из своих скакунов, а для влюблённой четвероногой парочки приказал постороить парный денник.

Сперва даже полагали, что кобылка заговорённая — настолько она не давалась никому в руки. Впрочем, придворная ведунья Маргита, пошептав что-то близ  денника и поводив над белой гривой узловатыми пальцами, решительно отмела это предположение. «Чистая она от всякой человеческой ворожбы, — категорично заявила старая волховитка. — Но и не простая… Тут силы древние постарались. Что норовистая, это конечно. Дерзкая, да не дура… Она, как истинная женщина, без любви кому попало в руки не пойдёт!». И с лёгкой руки Маргиты прекрасную кобылицу окрестили Дерзкой.

Поговаривали также, что король ради праздника будет публично объезжать непокорное животное. Услышав такое, Толлин просто развел руками. «Увы, мне придется обмануть надежды своих добрых подданных, — сказал он, но глаза его смеялись. — Впрочем, они же не слышали слов Маргиты, к которой я питаю бесконечное уважение! Иначе я ответил бы им, что добиваться взаимности у истинной женщины на глазах тысяч зрителей просто непристойно!».

Всю неделю, пока шел Большой Турнир, Толлин Четвертый присутствовал на нём лишь как зритель, чем день ото дня вызывал среди народа немалое разочарование. «Что ли наш король разучился ездить верхом?!» — простодушно крикнул у самой королевской ложи какой-то малыш, восседая на отцовской шее. Перепуганная мать только руками всплеснула. А король даже не рассердился. «Приходи сюда в последний день Турнира, паренёк! — крикнул он в ответ. — Увидишь сам. Придёшь?». «Приду еще ка-ак!». Польщённый мальчуган чуть не сверзился с шеи отца, который уже не знал, куда ему деваться от стыда (на их семейку глазели уже все трибуны), а мать поспешно сунула отпрыску яблоко, пока он не разразился какой-нибудь новой, столь же бесхитростной репликой.

И король сдержал слово. Он сдержал его так, что еще неделю после Турнира люди не могли успокоиться, а мальчишки во дворах и на улицах стали распевать ещё одну песенку: «Кто наездник лучший в мире, а не только на Турнире?! Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля! Не обскачешь короля!». Ну вы-то уж наверняка догадались, что именно верхом на Дерзкой и появился король на турнирной площади, а история её появления в замке уже давно облетела всех. Дикая кобылица не выглядела ни сломленной, ни покорённой. Она несла всадника гордо и надменно, всем своим видом говоря: «А знаете, мы друг друга стоим!». И народ уверился в том, что король знает Тайное Слово Волховитов. А слово было самым простым, хотя и произнесла его Маргита. «Любовь». Да, любовь. Перед силой любви не устоит ни одна другая первобытная сила. Скептики, конечно же, радостно переберут пару-тройку дремучих инстинктов понегативнее… Не торопитесь, дорогие мои. Сказка же ещё не кончилась.

Так вот, не было никакой ворожбы. Толлин всего лишь вставал засветло и шел в конюшню, попросив всех удалиться из неё. В первый день он просто разговаривал с Дерзкой и её гнедым приятелем. А ведь лошади, дорогие читатели, слушают не только ушами, но и сердцем… На второй день Дерзкая уже позволила надеть на себя недоуздок, и они пошли гулять втроём. Возвращался король верхом на Гнедом, ведя его подругу в поводу. Так было и в третий день. На четвертый день Дерзкая позволила королю прокатиться на ней без седла, и король понял (он же был наездником!), что людей на себе она уже носила… Почему, в таком случае, она была столь дика? Ведь не была битой, и оттого злобной. А что конюшему старшему крепко досталось — так то сам виноват! Нечего проявлять власть там, где ты её ещё не имеешь! Какая-то загадка витала над прекрасной дочерью природы, и король рассудил, что не к чему пока докапываться до истины — коли угодно будет Небесам, всё разъяснится само собой, а если всё и так идет хорошо, то и принимай это с радостью! На пятый день Толлин и Дерзкая понимали друг друга с полуслова, и она ясно дала ему понять, что седло ей не очень-то по душе, и она разрешает его на себя навьючивать исключительно из уважения к Толлину. Поэтому на шестой день он ездил на ней без седла. Но уже и без Гнедого! С того дня Дерзкая доверяла только королю.

К слову сказать, сколь триумфальным ни было появление Толлина на Большом Турнире, король не разрешил признать себя победителем оного, как ни требовала того толпа. Настроение толпы одномоментно и импульсивно, а справедливость справедливостью. И самым искусным наездником страны был по праву признан высокородный Олвин, герцог Трёх Озер. Это было и заслуженно и приятно, ибо герцогу было уже за шестьдесят, и решил он для себя, что этот Турнир — последний в его жизни. По крайней мере, в качестве участника! И уж, разумеется, он счастлив был оставить в королевской конюшне своего Гнедого, ибо получил в подарок славного вороного красавца, который и принес ему нынче победу во многих состязаниях.

Все эти воспоминания проносились сейчас в голове счастливого короля, когда он снаряжал Дерзкую для поездки. Дерзкой передалось его настроение, и кобыла возбуждённо пофыркивала и подрагивала шкурой. Гнедой тоже обеспокоенно закосил глазом и переступил копытами.

— Не поднимай шума,  я верну тебе её к утру, — вполголоса сказал ему Толлин, подмигивая.

Верт, который умудрился задремать стоя, привалившись к стене, встрепенулся:

— А? Что? К утру? Прикажете к утру — что?

Но конная фигура, став тенью, уже исчезла в пронзительной ночной синеве.

Никогда еще поздняя скачка не доставляла его величеству такого удовольствия. Всё вокруг, — и луна, и темнеющие силуэты деревьев, и прохладный  ветер, путающий рыжие кудри и белоснежную гриву, — наполнялось теперь неповторимым смыслом и значением. Теперь король знал, для чего всё это. Окрест рождался новый мир.

Кобылица стлалась над самой землей серебристой молнией, бликом луны. Толлин даже не направлял её. Она словно знала, куда они держат путь… Она знала. Толлин уверился в этом, когда они уже оказались под сводами Заповедного леса. «Чудо, — прошептал король. — Я не сомневался, что без чуда не обойдется…».

Когда в льдистых лунных просветах между деревьями показалось озеро, Толлин приостановил бег Дерзкой, и даже спешился. Его вдруг поразила мысль, которая только сейчас пришла в его голову — что, если тот, к кому он направлялся, уже спит?.. Некоторое время он шёл, держа кобылицу в поводу. Но вот она требовательно фыркнула, топнула точёным копытом, и, вырвав повод из рук короля, потрусила вперед. И это было почему-то правильным… Потому что в доме, выступившим из-за деревьев, горел свет, и Дерзкая уверенно держала путь к освещённым окнам. Спустя минуту раздалось её приглушенное ржание, — нежное, протяжное, воркующее. И дверь открылась.

Король Толлин Четвёртый… оробел. Да, он был монархом, это была его земля, и на этой земле жил его подданный. Но этот поданный был отцом девушки, которую король любил больше жизни, ибо жизнь без неё теперь превратилась бы в бессмыслицу. И перед её отцом Толлин был не более чем женихом, в чьём доме сейчас эта девушка спала. Даже не женихом ещё. Человеком, только собирающимся  им стать.

Его величество был уже не так далеко от дома, когда заслышал голос, повторяющий тихо и ласково:

— Дара, Даринка… Бродяга  ты, бродяга… А ведь что-то случилось. Что-то случилось, да?

И Толлин Четвёртый выступил в лунную дорожку прямо перед крыльцом. На ступеньках стоял человек (как показалось королю, молодой, едва ли не моложе его самого — безбородый, стройный), а у ног его примостился зверь, напоминающий одновременно оцелота и гепарда; соседство лошади и хищника было вполне мирным, точно они давно знали друг друга.

Увидев короля, человек сделал несколько шагов вниз по ступеням, узнал, и склонился в поклоне. Оба молчали. Оба понимали, что это не простая ночь. Луна, Заповедный лес, белая кобылица… И появление государя именно сейчас и именно здесь вовсе не предполагало официоза. Государя привела Судьба. А у Судьбы свой собственный взгляд на вещи…

Лицо егеря Даля и при ближайшем рассмотрении оказалось совершенно молодым. Точнее, конечно, было видно, что возраст его близится к сорока, но ясный спокойный взгляд и какое-то общее просветление в облике делало этот возраст не таким уж значительным. Ну в самом деле, что такое для мужчины сорок лет. А мудрость возрастом не купишь — она либо есть, либо нет.

— Ваша дочь так похожа на вас, уважаемый егерь Даль, — тихо сказал король, и лицо его помимо его воли осветилось улыбкой.

— На мать всё-таки больше, — помолчав и покусав нижнюю губу, негромко ответил егерь и взглянул королю прямо в глаза. Он ждал продолжения. И король выдержал его взгляд.

— Я прошу у вас её руки, уважаемый Даль, — сказал его величество Толлин Четвёртый.

Егерь Даль помолчал. Он думал.

— Надо полагать, до Киры она не добралась? — полуутвердительно произнес Даль, и на этот раз взгляд его был жёстче.

— Она не виновата, — горячо прервал король. — Она уснула прямо в зале Советов… Она так устала. Слушать мои стихи, должно быть, труд нелёгкий. О Небо, я… Да, она осталась в замке. Да, это недостойно! Поэтому я не мог не отправиться к вам незамедлительно. У неё в мыслях не было обманывать вас!

Исчерпав свое красноречие, король потер лоб ладонью, затем развёл руками и, уронив их, обессиленно опустился на нижнюю ступеньку крыльца. Мягко припадая на подушечки лап, к нему приблизился домашний зверь, похожий на оцелота, и втянул воздух чуткими ноздрями.

Егерь задумчиво улыбнулся.

— А ведь она и в детстве всегда засыпала там, где настигал её сон. Один раз умудрилась задремать на нижней ветке дерева. Хорошо, упасть не успела… Значит, Дарина доверилась вам?.. Это хорошо.

Услышав своё имя, кобыла вскинула гордую голову; уздечка слабо звякнула.

— Наверняка  её появление у вас было сопряжено с какими либо… странностями?

Толлин кивнул.

— Неудивительно, — кивнув в ответ, продолжал егерь. — Ведь она не… вы верите в сказки?

— Теперь — да, — прошептал король.

— Дарина — не лошадь, — удовлетворенный его ответом, сказал Даль. — И, хоть это уместнее было бы услышать из уст волховита… она — дочь единорога. Последнего единорога в этом мире… Ведь, по легендам, единороги являются только непорочным девушкам. Он был очень стар. Он пришел умирать к нашему дому. Это было два года назад… Когда мы похоронили его, наутро у двери появился белый, как снег, жеребенок. Девочка. Ниана тогда говорила, что Небеса нам её подарили. Вот и стала она Дариной… Где её мать, неизвестно. Как, впрочем, неизвестно, где теперь мать Нианы. Вижу, она рассказывала вам, ваше величество. А месяца три назад Дарина унеслась как ветер — видно, настала её пора … Дарина, дочь единорога, Ниана, дочь феи… Здесь, в Заповедном лесу, всё волшебно и всё непросто.

— Честно говоря… я даже не знаю теперь, где граница между сказкой и жизнью, мечтой и явью, — удивленно прислушиваясь к себе, промолвил Толлин Четвёртый.

— Это потому что вы не теряли любимых, ваше величество, — произнес егерь Даль так тихо, но так горько — точно сухой раскаленный ветер прошуршал песком древней пустыни. Король вздрогнул. — И не дай вам Небо… Ваше величество, я, должно быть, кажусь вам сумасшедшим невежей. Любой отец на моём месте лопнул бы от гордости. Но дело-то не в гордости. Как всякий нормальный отец я хочу, чтобы моя дочь была счастлива. С вами будет счастлива любая… Не потому, что вы король, о нет! Я уважаю и почитаю ваше величество, как и любой другой из ваших подданных, ибо вы достойнейший из королей, но… Я почему-то боюсь за неё. Ведь она… Вы же всего не знаете… Её мать не выдержала обыкновенной человеческой жизни. Она ведь была как мотылёк… нет, нежнее… как росинка. Жива ли она нынче…

И снова пауза в разговоре будто бы наполнилась сухим и равнодушным шорохом песка. Может быть, это было дыхание времени. Ровное. Вечное. Несмотря ни на что.

— Вы не сумасшедший невежа, вы — отец, — осторожно ответил Толлин. — А я готов отдать за Ниану жизнь. Я не знаю, что со мной. Мне кажется, без неё я просто разучусь дышать…

Егерь Даль, присевший было на верхнюю ступеньку, поднялся легко и упруго:

— Вы просите её руки, ваше величество?.. Но я не побоюсь дать на отсечение свою собственную руку, что она сама об этом еще не знает. Как же я буду решать за неё?

— Тогда скорее! — вырвалось у короля. — Дождёмся утра в замке, и будем первыми, кого Ниана увидит, когда проснётся!

И Дарина, дочь единорога, помчала их с той же лёгкостью, словно неся на себе одного седока. И стражники молча отсалютовали им у ворот замка, а из конюшни уже раздавался призыв Гнедого.

Они спешились у самой конюшни и отвели Дарину-Дерзкую к деннику. Увидев Гнедого, Даль поднял бровь и понимающе кивнул. Младший конюший принял из рук короля седло и уздечку, и тут произошло удивительное — Дарина встряхнулась, дрожь пробежала по всей её шкуре, и та снова стала белоснежной, а грива засеребрилась, словно и не было этого длинного пути с двумя седоками на спине.

— Дочь единорога, — благоговейно произнес король. Он верил, что сказки живут среди людей, да только не каждый способен разглядеть их. А к тем, кто их ждет, они приходят сами…

Когда они проскользнули в замок, Толлин запоздало понял — что-то не сходится. Стена замка — по крайней мере, со стороны Залы Совета — была абсолютно гладкой. Ни плюща, ни витых украшений. Окно залы находилось на высоте нескольких человеческих ростов. А  бдительности дворцовой стражи можно было позавидовать. Но… никто вчера вечером не докладывал королю о прибытии в замок незнакомой девушки. Король размышлял об этом, пока они шли по коридорам и лестницам, и с губ его готов уже был сорваться вопрос, но они уже пришли.

Она спала. Спала, как рыжекудрый ангел, если такие бывают на свете. И улыбалась.

— Уважаемый Даль… — едва слышно произнес король. — Ваша дочь умеет летать. Я не видел этого, но думаю, это именно так. Я не ошибся?

— Склоняю голову перед вашей проницательностью, — столь же тихо ответствовал отец.

И, усевшись в удобные кресла, они завели неспешную беседу о том, о сём, и был мир и спокойствие в этом разговоре.

А потом настало утро. Юная дочь феи чихнула и открыла глаза. Явление собственного отца рядом с королём поразило её настолько, что она тихо ойкнула и села в кровати.

— Доброе утро, — немного насмешливо произнес отец. — Мы любим приключения, не так ли?

Ниана вспыхнула алым лепестком и поспешно вскочила на ноги, нервно оправляя складки платья.

— Я люблю не приключения, — храбро произнесла она, хотя голос её немного дрожал. — Я… я люблю короля. И пусть… и пусть меня за это теперь посадят в тюрьму. Вот.

Его величество Толлин Четвертый и егерь Заповедного Леса Даль переглянулись, и, не сговариваясь, громко расхохотались.

— Тогда в тюрьме окажусь и я, — отсмеявшись и столь же мгновенно посерьезнев, сказал король и взял её за руку. — Самое правильное, что ты могла сделать, Ниана, — это то, что ты сделала. Я люблю тебя. Никакие другие слова не приходят мне на ум… Кроме этих: «Благословите нас, уважаемый Даль».

— Сон… — прошептала Ниана, прильнув к своему королю. — Представляешь, это был сон! И вот я проснулась, а рядом — ты… Я тоже больше ничего не могу сказать. Я люблю тебя. Благослови нас, пожалуйста, папа.

И не было сейчас людей счастливее  этой троицы.

Обычно все сказки оканчиваются именно на данном пресловутом месте. На пороге свадьбы, когда за возлюбленной парой уже закрываются резные двери… Но именно в этом месте мне захотелось заявить вам, что это вовсе не сказка. Да и что в этой ситуации сказочного? Ведь когда-нибудь, где-нибудь вполне могло происходить что-либо подобное. Человеческие чувства остаются таковыми, несмотря на время и место, на костюмы и сословные различия. Любовь настигает человека при самых невероятных обстоятельствах. Надо только понять, что это именно любовь, и не упустить момент. Но вы знаете… даже если вам и посчастливилось не упустить момент, то это не значит, что прекрасное мгновение остановится. Дыхание времени будет продолжаться и тогда. Ровное, вечное, несмотря ни на что. На то она и жизнь, чтобы продолжаться, несмотря ни на что…

…Король Толлин Четвёртый всегда был стратегом. Он умел отдавать именно те необходимые распоряжения, и именно тем людям, чтобы начинало вертеться то, чему надлежало вертеться. Иначе он был бы, надо полагать, не очень хорошим королем. Поэтому в замок немедленно после завтрака были вызваны художники, купцы, ювелиры и мастерицы-белошвейки, и одновременно король объявил о внеочередном собрании Совета Мудрых. О, теперь королю было, что им сказать! Ибо его величество был не только стратегом, но и тактиком. А нынче в его тактическую задачу входило объяснить Совету, а значит, и самому королевству, откуда столь внезапно появилась таинственная невеста его величества.

Уж разумеется, его величество не стал признаваться Мудрым, что столько лет был влюблен неизвестно в кого, и лишь вчера сделал предложение незнакомой девушке, увидев её впервые в жизни за портьерой. Согласитесь, это бы прозвучало, по меньшей мере, странно. Но вот столь долгие колебания короля по поводу невесты из другого сословия были приняты Советом вполне сочувственно. На Совет даже была допущена придворная ведунья Маргита. Её мнение было весьма уважаемым, особенно в делах любовных и семейных. А Мудрый Кромбур так прямо и заявил, что кроме Маргиты в этом деле никто не даст лучшей рекомендации.

(Скажу вам по секрету, Мудрый Кромбур имел основание с некоторых пор доверять старой волховитке прямо-таки безоговорочно, ибо был обязан ей миром и спокойствием в семье. Чем, спрошу я вас, успокаивать и утешать женщину, замотанную домашними хлопотами? Когда кровь молода и горяча, ночь любви в объятиях мужа сводит на нет огорчения дня. Но годы берут своё,  мужская сила, увы, убывает, а жена, у которой хлопот не становится меньше, всё сварливее день ото дня, ибо радостей-то теперь, можно сказать, никаких не осталось, кроме внуков… Однако, Маргита прекрасно знала свое дело, и парочка таинственных снадобий и амулет просто сотворили чудо! Сварливость жены начальника Охраны исчезла на нет, но, сами понимаете, Маргита занималась вовсе не сварливостью…)

И Маргита сказала примерно следующее:

— Ни для кого не тайна, что нашей стране благословенно повезло с государем. И страна наша счастлива. Так разве наш король после стольких трудов сам не заслуживает того, чтобы быть счастливым?! Любовь, господа мои хорошие, окрыляет не только нас, простых людей! А окрылённый король…

И она подмигнула. И все рассмеялись облегченно и радостно. В самом деле, зачем искать сложностей в том, что на самом деле просто и естественно?! А этикет… А что этикет? Ах, дочери лесника могут быть неведомы придворные тонкости светского поведения?! Может быть, она не умеет вести себя за столом, сморкается в край скатерти, а во время танцев давит ноги кавалерам?.. Оставьте, это даже не смешно. В том, что природная чуткость Нианы много превосходит пресловутый придворный этикет, его величество уже убедился самолично, и столь уверенно убедил в том же Совет, что тема была исчерпана. И вообще, о какой тут еще теме, кроме предстоящей свадьбы, могла идти речь?! Разве что о детских городках. А все планы по их обустройству были давно королем разработаны, и необходимые распоряжения немедленно полетели по инстанциям.

Свадебное платье! Вот вопрос, который занимал голову его величества в данный момент более всего. Ну скажите, какой еще жених будет принимать в этом деле столь горячее участие?! Только такой сумасшедший влюблённый, как наш Толлин Четвертый… Ему хотелось, чтобы его будущая жена чувствовала себя самой счастливой женщиной на земле, поэтому пришедшие целой армией мастера и мастерицы, искушенные в вопросах моды, наперебой предлагали Ниане всё новые модели, одна другой изысканней.

— Любимый мой, — шепнула королю на ухо его мудрая будущая жена. — Я думаю, ты сам знаешь, как подобает выглядеть королеве, поэтому я всецело доверяюсь твоему вкусу и требованиям дворцового протокола. Откуда же мне их знать?

— Правило первое, — шепнул в ответ король. — Женскую моду диктует именно королева. Что бы ни угодно было тебе выбрать в качестве свадебного наряда — пусть бы и ночной капот! — буквально через несколько дней модницы и прелестницы будут одеты так же, уверяю тебя. О-о, а как возрастет мода на рыжих… Правило второе: что бы там ни требовал дворцовый протокол, следует всегда…

— Оставаться собой, — с улыбкой подхватила будущая королева.

— Небеса, как же я в тебе не ошибся, — пробормотал Толлин.

Белый атлас и кисея с золотисто-зеленоватым шитьем — вот, что выбрала для наряда Ниана, и восхищённая толпа фрейлин рукоплескала, когда портной задрапировал этими тканями её легкую фигурку.

Ну, допустим, вы скажете, что фрейлинам по должности полагается выражать восхищение своей королевой. Конечно, некоторые и губу закусывали, завидуя молодости и счастью. Но, светлое Небо, разве отдельные косые взгляды имеют значение, если нельзя не признать очевидной истины – юная невеста была чудо как хороша.

Бледная зелень шитья как нельзя более подходила к оттенку её волос. Ювелиров же, поднесших Ниане на выбор драгоценные камни, она изумила безмерно, ибо сама тотчас набросала на бумаге эскиз свадебных украшений, и тут же выбрала и сами камни — изумруд и капли горного хрусталя. Молодые подмастерья втайне посылали ей воздушные поцелуи — работать по этим эскизам было необычайно легко, а материал для оправы – золото высшей пробы — был мягок и податлив.

И был ещё маленький эпизод, понятный лишь посвящённым. В толпе суетящихся придворных Ниана встретила знакомый внимательный взгляд. На секунду её посетило ощущение, что либо всё происходящее сейчас — сон, либо этот сон уже приходил к ней когда-то… Но эти мудрые добрые глаза на лице карги из детской страшилки сказали дочери лесника, что всё, что совершается сейчас — хорошо и правильно.

— Маргита… — прошептала Ниана одними губами, и улыбнулась.

Юная невеста короля воспринимала происходящее с той непосредственной радостью, которая присуща лишь очень чистым и светлым душам, и смотрела на мир удивительным взглядом первовидения. Вы помните, что это?.. Нет?! Не может быть.

Вспоминайте же! Загляните вглубь себя, вы, сорокалетние, пятидесяти- и более-летние циники, умудренные негативным жизненным опытом, и… отбросьте его. Вспомните шершавую, нагретую весенним солнцем стену, куда присаживаются расправить крылышки только что проснувшиеся мухи. Вспомните, как забавно было накрывать муху ладошкой, и ощущать, как она, сердито жужжа, щекочется крылышками оттуда, из наступившей внезапно темноты. И какая радость наполняла вас – вместе с радостью мухи! – когда вы выпускали ее на волю! Вспомните зиму, ночные дорожные огни, летящий снежок, и себя самого в огромных санях, закутанного по брови. Вас куда-то везут. Ах, какое сладкое, замирающее ощущение путешествия!.. А вот вы учитесь нырять. Вы учитесь сидеть на дне моря, у самого берега, с открытыми глазами, и наблюдать за неведомой подводной жизнью. Можно и поохотиться. Как быстро и ловко улепетывают креветки. А вот эти толстенькие рыбки кажутся совсем неповоротливыми. Рраз! И скользкое тельце трепыхается в ладони. Неужели! Получилось! Одобрительно посмотрит бабушка. Обрадуется кошка. А море будет улыбаться и нежиться под ласковыми лучами, и впереди — такая беззаботная, бескрайняя, бесконечная жизнь…

А слово «люблю», впервые произнесенное… Оно, как птица, срывается с губ — в первый раз так искренне! — и летит в беспредельность, оставляя вас сладостно и жутко оглушёнными… Что вы ощущаете сейчас, когда слышите слово «люблю»? Вы слышите его?.. Простите, мне не хотелось вас обидеть.

.           …Весть о свадебной церемонии как молния облетела город. Назревал нешуточный праздник. Кумушки торопливо рылись в сундуках, а молодицы — в лотках уличных торговцев, выискивая самые-самые лучшие наряды и украшения. Радость пела в душе каждого. Червоточинка, поселившаяся было в сердцах наивернейших подданных, исчезла. Всё было прекрасно! Всё стало правильным, как и должно было быть. В королевстве будет королева! У трона появится наследник, и долгая, беспечальная жизнь ожидает всю страну. Потихонечку уже возводятся детские городки — одно из последних нововведений его величества — а то ли ещё будет!..

— Ты же совсем мальчишка! — изумлённо прошептала юная невеста короля, глядя на него во все глаза. — Нет, не уходи… Я хочу ещё на тебя смотреть. Пусть я фея наполовину, но уж ты-то точно волшебник…

— Не я, а мой цирюльник! — ответствовал король, и глаза его смеялись.

Его величество решительно распрощался с бородой. Вы же знаете, как эта деталь меняет мужской облик?.. Ну, то-то! Толин Четвёртый и в самом деле помолодел на добрый десяток лет, да вдобавок ещё почему-то выглядел стройнее. Волосы буйным рыжим прибоем волнились ниже плеч, и государь воистину казался лесным божеством. Они с Нианой даже стали в чем-то похожи.

— Обыкновенная магия, — пожимала плечами Маргита. — Кто любит — поймет…

Они венчались в полдень. Облака белых лепестков падали  на плечи молодожёнов, когда они выходили из собора (старая народная традиция!), а взамен в весёлую толпу летели монетки. Хватило на всех. И ни один не потратил свою монетку, а сохранил на счастье. Каждый глоток благословенного воздуха был напоён счастьем…

А потом была тишина и спокойствие маленького охотничьего домика у подножия гор. Даже король имеет право на медовый месяц. Его величество рубил дрова, а молодая королева, засучив рукава, варила похлёбку. А поздними вечерами они бродили по лесу, и Ниана учила Толлина разбирать шёпот трав, бормотание ручьёв и тихий пересвист ночных пичуг.

— Я хочу уйти в лесорубы, — задумчиво говорил король, устало и счастливо закрывая глаза возле очага. — Мне теперь даже это по плечу… Пойдешь со мной в хижину жить, жена?

— Удивил! — смеялась королева, и, пытаясь убрать со лба прядь волос, оставляла на нем полоску сажи. — Да я всю жизнь в хижине жила!.. А как же государство?

— А вот постарею, и не буду нужен государству…

— Ага, и старенькой дрожащей рукой будешь валить вековые дубы…

— Ух вот я тебя сейчас!..

— А я улечу!

— Ой… Правда, полетай, пожалуйста, жёнушка.

И он смотрел, как она кружится в воздухе. А потом она тихо опускалась прямо в его объятия, точно падала в сладостный омут.

— Ты моя королева-пёрышко… королева-пушинка… — шептал Толлин, и Ниана, закрыв глаза, отдавала себя во власть этих сильных и удивительно нежных рук.

В ярмарочные дни — а ярмарки в это погожее время устраивались частенько! — царственные супруги в одеяниях горожан рыжими кометами носились по оживленной толпе продающих и покупающих. Теперь сладостями и другими вкусностями наполнялись уже не одна, а две корзины, и под большим секретом оставлялись на двух порогах, и мальчишки распевали уже по-другому: «Это знают даже дети — лучше нет четы на свете! Эту песенку поём королеве с королём!».

— Полетай, пёрышко мое, — однажды вечером после ужина попросил как обычно король, но на сей раз Ниана отрицательно покачала головой:

— А вот сейчас не получится. Тяжёлая я, государь.

— Ну уж скажешь! Ты же лёгенькая, как пушин… что?.. Что?!

— Не «что», а «кто»! А кто — не знаю ещё. Или мальчик, или девочка…

… Роды принимала Маргита. На свет появился мальчик. Розовый орущий крепыш, настоящий королевский наследник, Аллин Второй, названный в честь деда по отцовской линии, венценосного Аллина Первого. Аллин Рыжий… Королева пела ему колыбельные на языке капели, а дед приносил погремушки, сплетённые из мышиного горошка. Отец же, едва отпрыску исполнилось полтора года, посадил его верхом на Гнедого, и в хорошую погоду они тихонечко путешествовали по лужайкам. Ниана, ведя под уздцы дочь единорога, шла рядом. Вокруг них взбрыкивал тонконогий гнедой жеребенок…

Не правда ли, это так похоже на сказку? Так хочется, чтобы сказка была доброй. Так хочется, чтобы доброй была жизнь… Счастливая жизнь летит в галоп, словно холёный конь, легко обходя и перескакивая препятствия, и рассказывать о ней долго и пространно скоро становится неинтересным. Любопытно, почему?.. Может быть, просто обидно подглядывать за чужим счастьем?.. Невольно начинаешь примерять его к себе, и оказывается, что одёжки эти тебе либо жмут, либо сваливаются. Почему-то так трудно быть счастливым. А хорошо бы научиться, чтобы успеть узнать — как это. Потому что за плечом твоим слышно дыхание Вечности, а где-то над головой молча плетет свой узор Судьба. И они молчат… И течет время, и чуткое ухо может различить в тишине мерный стук капель, отсчитывающий чьи-то секунды. Но ты никогда не узнаешь — чьи… Может быть, это даже к лучшему.

Так проходили дни и месяцы, и вновь настала пора Большой Королевской Охоты. Его Величество раз и навсегда постановил охотиться не ради праздного развлечения, а ради самой добычи, и сам неукоснительно этому правилу следовал. Традиционно добычу эту — будь то кабаны, олени или медведи — готовили прямо на городской площади, и таким образом горожане от мала до велика приобщались к королевскому пиру. Горели  жаровни и костры, аппетитно пахло печёным мясом с пряностями; жонглеры, факиры и менестрели веселили народ. Даже волховиты, обычно чурающиеся громких проявлений своего таланта, устраивали необыкновенной красоты фейерверки. Толлин Четвёртый, разумеется, участвовал в этих празднествах, и кумушки долго потом судачили о том, чей муженек пригубил-таки чарочку с государем. А потом уже и прочие охотники запасались тем, что им позволяла добывать их ловкость и сноровка, и баловали семьи дичинкой.

Королева не очень одобряла охоту на оленей — как-никак, эти доверчивые создания некогда ели прямо у неё из рук. Но, вздыхая, признавала, что схватка с вепрем или медведем — это всё-таки честно выигранный бой. И бой порой весьма рискованный. Поэтому, провожая нынче мужа на охоту, Ниана мешкала, и, хмурясь, находила то оборванный шнурочек на охотничьей куртке короля, то невычищенное пятно на его сапоге. Наконец Толлин поймал её руку, которая нервно расправляла складки на государевом воротнике и поцеловал в ладонь:

— А ну-ка, поднимите на меня глазки, сударыня жена… Что тебе привезти с охоты? Ореховую соню, чтобы она грызла свои орешки прямо у тебя на плече, или сойку, чтобы распевала тебе песенки? А сыну привезем парочку этих несносных прыгучих грызунов с длинными хвостами, которые носятся стаями по степи! Представляешь, как они расплодятся и будут устраивать скачки на верхнем этаже, у нас над головой?!

Ниана не выдержала и рассмеялась, припав к мужниной груди:

— Ладно, ваше хитрое и мудрое величество, отпускаю вас на охоту! Но только… будь осторожен, ладно?

— Хм… Ох, женщина!.. Я ведь у тебя самый смелый или нет?!

— Да…

— Самый сильный или как?!

— Да, конечно, да!

— Ну вот, а ты говоришь!.. Ниана, пёрышко мое… полетай, пожалуйста. Совсем чуть-чуть, а?

Но та, улыбаясь нежно и странно, спрятала глаза и покачала головой:

— Сегодня не просите, ваше величество.

— Почему же? — огорчился король.

— Я… Да как-то вдвоём не летается у меня…

— Как это вдвоём? То есть… Что?!

— Почему-то именно эту новость вам всегда нужно повторять дважды, ваше величество… И не «что», а «кто»! А кто — не знаю… По традиции, или мальчик, или девочка!

— Ура!!! — шепотом закричал государь, и закружил свою королеву в объятиях. — Я привезу тебе двух ореховых сонь!

— Ну ступай уже, ступай! — хохоча, отбивалась Ниана. — А то все сони разбегутся! А я буду смотреть на тебя из башни — оттуда всё как на ладони… Ступай!

— Жди с добычей, пёрышко мое! — прокричал король, уже сбегая по лестнице во двор, где его уже слегка притомилась ждать охотничья кавалькада. — По сёдлам!

С гиканьем ловчие и прочая братия взвились на коней, им разноголосым хором вторили борзые и легавые, и, точно вихрь, удаляясь, проскакала к городским воротам королевская охота…

А в замок уже спешила придворная волховитка Маргита, и когда последний всадник скрылся из виду, она уже входила в дверь башни. Не была бы она иначе волховиткой, если бы не чувствовала многого… Иногда какие-то смутные ощущения посещают и нас, вы не замечали?.. Кажется, будто тесно в груди, а отчего это — непонятно. Потому что ощущения не торопятся говорить с нами на нашем языке. Да если б и могли… Кто знает, было б от этого лучше?

— Ух, запыхалась, ваше величество! — пытаясь у порога присесть в реверансе, приветствовала Маргита.

— Нянюшка, да ты с ума сошла, кланяться тут будешь!.. — всплеснула руками Ниана, бросаясь к ней. — Что-то случилось?.. Что-то с Аллином?! Где он?!

Маргита, переводя дух, замахала рукой:

— Нет-нет, успокойся, детка, всё с ним хорошо — он с Талитой сейчас буковки рассматривает, а иные и срисовывать пробует!

— Так что же тогда? На тебе лица нет! — торопила Ниана, хмурясь.

— Не знаю, ваше величество, — честно призналась старая волховитка, тяжко опускаясь в предложенное кресло. — Сон просто видела, да тревожно как-то стало… Да что же я, дура, болтаю всякое! Ты снова беременна, дитятко славное моё, ненаглядное?! Ну и не слушай болтовню мою, тьфу на неё…

— А как ты узнала, что я… — улыбаясь, смущённо спросила Ниана. — Ведь не видно же ещё ничего… Толлину вот только сейчас сказала!

— Да ты светишься вся! — засмеялась Маргита. — Знаешь, такой свет особенный, изнутри, будто камень какой драгоценный через толщу земли, или огонёк из-за печной дверцы… Его, правда, не всем видно, но у меня же нюх на это! Иначе какая бы из меня волховитка-то… А хочешь, даже скажу, кто там у тебя?

— Ну конечно же не хочу! — воскликнула королева. — Пусть радость нежданной будет… А всё-таки, Маргита… Что за сон?

Та помялась, и обессилено развела руками:

— Кот рыжий! Просто кот… Но… проснулась я от этого. Да, признаться, ещё кое-что…

— Что же?

— Кровь, ваше величество, — тихо сказала Маргита.

Возникла пауза.

— Ну, и что же… что кровь? — запинаясь, проговорила Ниана, и обхватила плечи руками, точно враз озябнув. — Сама же учила — кровь снится к родне… А он что, загрыз кого-то, этот кот, да?

— Да нет, не загрыз… Сидел просто, смотрел. Неподвижно так, внимательно… А кровь… даже не знаю… вдруг залило всё красным, как пеленой затянуло, вот я и проснулась… Ах, королева моя, — огорченно проговорила старая ведунья. — Негоже б тебе всё это слушать, сейчас-то в особенности! Вот знать бы — или из ума уж совсем выживаю, или предупреждение это было… О чём только?!

— Ну вот что, — решительно сказала Ниана, заботливо поправляя прядь, выбившуюся из-под чепца Маргиты. — Рыжий цвет — к золоту, помнишь? Кошки, правда, к каким-то обманам и хитростям снятся… но ведь мы же никого обманывать не собираемся, да?.. А если кто-то с нами схитрить захочет, сразу же раскусим! Помнишь, как Аллин, пройдоха желторотый, целый торт ужулить решил? А помнишь, что из этого получилось?!

Обе рассмеялись. История, которой было уж как две недели, была и забавной, и наглядной, и поучительной. Аллину как раз исполнилось четыре года, и решила королева устроить детский праздник, и ребятишек этого возраста, с которыми Аллин Второй в детском городке играл, позвала. Ну, а что детишкам в этом возрасте хочется? Правильно — сладостей да лимонадов побольше, игрушек ярких, красивых, музыку веселую, да места много, чтобы поноситься вдоволь и покричать от полноты чувств. Всего этого было в избытке, и большая бальная зала наполнилась весёлым гомоном и топотом маленьких ножек. И наигрались вдосталь, и наплясались, и накувыркались, и фруктами объелись, а тут вдруг — явление! Ввозят два повара большущий торт. И не просто большущий, а красивый до такой степени, что крохи хором ахнули и настала тишина.

Торт венчал замок из шоколада! А вокруг высились бисквитные скалы, марципановые горы самоцветов, деревья с кремовыми кронами, а на леденцовой глади пруда застыли лебеди из взбитых сливок. Вот это было да! И представьте, не выдержало сердце юного принца. Он побежал к шедевру кулинарного искусства, раскинув ручонки и крича в полном восторге: «Мой! Мой тойт!!». Но запнулся, и со всего размаха как раз на торт и рухнул всем своим маленьким четырёхлетним тельцем. Но для торта-то оно было не такое уж и маленькое! Вот и представьте, в каком виде наследник престола выкарабкался из сладкого месива, которое теперь представлял бок бывшего шедевра.

— Да уж, теперь торт твой, и ты это доказал, — в общей тишине неодобрительно сказал сыну его величество.

Сын не плакал. Он очень растерянно оглядывал то испуганно притихшую толпу своих гостей, то свои ручки и безнадежно испорченный парадный костюм.

— Это подсказка тебе, — спокойно сказала королева, не делая и попытки броситься к обляпанной дитятке с причитаниями. — Пожадничал, вот Небеса тебя слегка и наказали. Следует сказать им спасибо.

Аллин посмотрел вверх, на расписной потолок парадной залы, потом снова на гостей, на родителей, и снова на себя. И вдруг случилось нечто.

— Спасибо, больсе так не буду, — звонко сказал вверх Аллин Второй, а потом строго посмотрел на огорченных поваров: — Ессё тойт! Всем! Пойду пееоденусь.

И, гордо подняв голову, его высочество удалился. За ним семенили две обескураженные няньки. Венценосные родители переглянулись, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Вид перемазанного кремом и бисквитами наследника был, конечно, забавен, но поступок его вызывал уважение.

— А ты знаешь… — шепнул супруге на ухо Толлин Четвертый. — Это вполне по-королевски!

Он махнул рукой музыкантам, чтобы продолжали играть, и кивнул гостям:

— Сейчас принц вернется, только сменит костюм.

И малыши снова запрыгали под музыку, искоса, впрочем, поглядывая на торт.

Королева жестом подозвала старшего повара:

— Уважаемый Фаар, можно что-нибудь сделать?

Он склонился в поклоне:

— Мы постараемся, ваше величество!

Пострадавший торт был быстро увезен обратно на кухню, и буквально через четверть часа был как новенький! Это были действительно очень хорошие повара, и они очень любили маленького наследника — ведь он был сыном обожаемого короля! Теперь вокруг торта бушевал кремовый шторм, и белопенная волна взбитых сливок, обвивая бисквитные берега и невесть как выросшую шоколадную скалу, вздымалась к подножию замка.

Принц же, умытый и переодетый, как ни в чем не бывало, вернулся к гостям и продолжил с ними веселиться, однако теперь ревностно следил, чтобы каждому на тарелку был положен преизрядный кусок долгожданного лакомства. Хохоча, притащил тарелки и отцу с матерью. И только потом взял кусок себе. Довольные родители поцеловали сына, решив, что у них растет вполне достойный отпрыск, а повара в тот же вечер получили прибавку к жалованью. Ну, и напоследок можно добавить, что когда закончился праздник, его высочество не пожелал отправиться спать, пока не поблагодарил всех поваров за вкусные лакомства…

Всё это весело вспоминали сейчас её величество Ниана и старая Маргита, однако веселье королевы было несколько натянутым. Сон Маргиты, вопреки показной беспечности,  взволновал Ниану, и на сердце скребли пресловутые кошки. И внезапно королева вздохнула судорожно, а виски её покрыли бисеринки пота. «Рысь! — внезапно поняла она, стискивая подлокотник кресла. — Вот что это за рыжая кошка!! Конечно, рысь… Ведь он уехал на охоту! И кровь… Ах, Небеса, что же делать!..».

— Надо послать кречета… — словно сквозь сон выговорила королева.

— Что-что? — встрепенулась Маргита.

— Кречета, — повторила Ниана, проводя рукой по вдруг затуманившимся глазам.

Почтовые голуби, откуда бы их ни выпустили, всегда находят дорогу к своей голубятне, а боевой и охотничий кречет Толлина Четвертого невесть как находил своего хозяина, где бы тот ни находился. Сейчас кречет сидел в своей просторной вольере, ибо в сегодняшнем походе надобности в нем не было. И только было королева собралась поделиться своими соображениями с волховиткой, как их обоих привлёк довольно сильный шум со двора.

— Тик! Ти-ик! — отчаянно кричал чей-то детский голос. — Не двигайся! Сейчас!!

И чьи-то взрослые взволнованные голоса: «Спускайся! Тарин, спускайся!!», и топот множества бегущих ног.

А надо вам сказать, что во дворе замка росла огромное старое дерево, и его крона была чуть ли не вровень с крышами старинного строения. Бывают ведь очень высокие деревья… И вот, почти у самой верхушки, на развилке тонкой ветви, мелькнул какой-то рыжий, словно белка, комочек. Но это была не белка. Белки же на деревьях — как рыбы в воде, а комочек сжался неподвижно, и даже на таком расстоянии чувствовались волны страха, которые он излучал. Это был рыжий котенок. Скорее всего, он прогуливался по двору, когда мимо, лая и грохоча, промчалась королевская охота, и в полном ужасе вскарабкался на дерево, не разбираясь, на какую высоту занесет его паника… Но всего хуже, что его хозяин, обеспокоенный судьбой любимца, карабкался вслед за ним. Ниана и Маргита быстро переглянулись, и вновь, впившись пальцами в подоконник, уставились в оцепенении в окно.

Все происходило слишком быстро. Суетящиеся внизу люди растягивали большое покрывало, высокий прихрамывающий мужчина (Ниана узнала Морли, старшего конюшего) в отчаянии заламывал руки, глядя вверх. Там, на уже очень опасной высоте, раскачивался на совершенно ненадежной опоре его младший десятилетний сын. Близилось непоправимое. Тарин, вытянувшись в струнку на ветви и обдирая в кровь худенький живот и колени, уже протягивал руку к перепуганному котёнку, вот его дрожащая от напряжения рука ухватила малыша за шкирку… но в этот самый момент ветка хрустнула.

Дружный крик, преисполненный отчаяния, гулко отразился от стен замка, и в то же мгновения из окна высокой башни вылетела, распахнув крыла, большая белая птица и камнем ринулась наперехват мальчишке. Подхватив его на середине падения, она выпустила его точно над покрывалом. Упругая ткань, растянутая множеством рук, спружинила, принимая на себя спасенных (Тарин так и прижимал к груди расцарапавшего ему все запястья Тика), и почти одновременно раздался ещё один звук. О Небеса, лучше бы его не слышать никому и никогда в этой жизни…

Вдвоём в самом деле летать очень трудно.

Втроём — невозможно.

— Рыжий кот… кровь… красное на белом… о, моя королева, сон в руку… — онемевшими непослушными губами проговорила Маргита, глядя на распростершуюся внизу изломанную фигурку в белоснежном платье. — Я же говорила…

Она обратила взгляд налево, точно обращаясь к невидимой собеседнице. Мозг старой женщины почему-то решительно отказывался сопоставить отсутствие её любимицы в башне и неподвижно лежащее на плитах  двора тело. Но ноги уже несли её вниз.

Молчание, глубже и страшнее кладбищенского, встретило её во дворе. Лица собравшихся были белее мела.

— Кречета… Королевского кречета! — свой звучный, властный голос, Маргита услышала со стороны. — Написать одно слово — «Горе»! Живо!

После этого она без сил опустилась на колени около королевы, шёпотом повторяя какое-то слово, вновь и вновь. «Лекаря», — расслышал кто-то, и пулей унесся исполнять и это распоряжение. Маргита, повернув безумный взор в сторону убежавшего, и поняв, куда тот направился, коротко и страшно хохотнула. Ничего глупее не было её призыва, разве только то, что призыв этот не остался без ответа. Лекарь был куда как кстати!

Маргита скрутила в себе новый позыв истерического хохота, и, с силой растерев заледеневшие ладони, приложила одну к груди, а другую ко лбу молодой королевы. Не веря себе, быстро достала маленькое зеркальце и прижала к её губам. На зеркальце ясно проступила испарина. Королева ещё дышала! Королева была ещё жива! Маргита вскрикнула, объятая сумасшедшей надеждой, и обвела собравшихся просветлевшим взглядом.

— Жива… — прошелестело над головами людей, точно сама Вечность снизошла до беспристрастного ответа. А Судьба всё так же молча смотрела сверху. Смотрела на каждого. И про каждого она знала всё… Хотели бы вы знать про себя всё? Я — нет…

Но уже через секунду взгляд Маргиты потух, а голова мелко, старчески затряслась — она услышала голос Нианы. Он раздавался прямо у неё в голове. Маргита знала уже, что означают такие голоса — всю свою жизнь занимаясь врачеванием, она, увы, не раз бывала и у смертного одра. И в те мгновения, а, случалось, часы и даже дни, когда душа бьется, подобно птице, меж двух миров, волховитка еще могла слышать её. Обычно это были самые сокровенные слова… «Не пускайте сюда Аллина!! — кричала королева. — Скажите мужу, что я улетела! Только не говорите, что умерла!! И не пускайте сына!!».

Маргита вскрикнула и сжала виски руками. Каждый раз в такие минуты ей казалось, что она тоже либо умрет, либо сойдет с ума — так это было страшно, слышать голос того мира, и знать, что помочь уже не может никто. Ни тому, кто покидает этот свет, ни самой врачевательнице.

Лекарь явился на место трагедии за считанные минуты, но Маргите показалось, что время растянулось на несколько мучительных часов. Он ничего не мог сказать из того, чего не знала бы она сама, но, не поднимая глаз, она молча надеялась. Надеялась неизвестно на что. Лекарь тоже опустился на колени рядом с Маргитой, не делая, однако, и попытки как- либо осмотреть то, что язык не поворачивался назвать останками, но что уже, увы, не было и человеком. Руки лекаря дрожали.

— Не выживет… — еле слышным приговором разнеслось над разрастающейся толпой, и это услышали все. Никто не мог сдержать слёз. Мужчины кашляли в кулак, женщины, не скрываясь, плакали в голос.

— Кречета послали, — хрипло выговорил подошедший стражник, и, не выдержав, отвернулся.

— Королеву нельзя даже стронуть с места, — раскачиваясь как от зубной боли, говорил лекарь. — Потому что пока она дышит… но если… то она… ведь у неё…

— Да, понятно, — сквозь зубы ответила Маргита. В голове её продолжал биться голос Нианы, то отдаляющийся, то вновь четкий. Лицо королевы было иссиня-белым, глаза закрыты, из левой ноздри показалась струйка крови. Кровь была везде… Но королева была ещё жива.

Маргита попыталась сосредоточиться. Ей почему-то казалось, что ещё не все потеряно, хотя, разумеется, уже всем было ясно, что душа вот-вот покинет это тело. Какая-то мысль постоянно ускользала, и Маргита ничего не могла с этим поделать. Душа и тело. Тело и душа. Вот в чем была загвоздка. Но что это значит?..

Тяжкий и протяжный, как стон, звук гонга разорвал тишину. Толпа вздрогнула. Вздрогнул весь город. Те, кто были постарше, помнили этот звук. В гонг били только тогда, когда случалось столь непоправимое, что лишь этот металлически-надрывный вопль мог хоть как-то выразить общее горе. На жизненном пути самых древних жителей города он звучал лишь дважды — совсем-совсем давно, когда неведомая болезнь, обручившись со смертью, унесла больше половины людей в их небольшом государстве, и десять лет назад, когда умер Толлин Третий. Король умер — да здравствует король, так повелось в веках, но… все боялись даже думать, какая фраза родится у короля, потерявшего королеву. У мужа, который лишился столь горячо любимой им жены…

«Горе! Горе!» — рыдал гонг. Люди, слыша этот жуткий вибрирующий звук, облачались в траур. Страшная новость распространялась по городу стремительнее чумы…

У королевского кречета были сильные и быстрые крылья. У коня Толлина были крепкие и быстрые ноги. И не так уж далеко успела удалиться королевская охота. Король, немилосердно дававший коню шенкелей, не мог знать, что произошло, и по дороге тысячи картин, одна другой ужаснее, проносились в его голове. Что страшнее — воображение или реальность? Ожидание несчастья, или настоящее сознание того, что оно уже случилось?.. В мире поминутно происходят трагедии, ожидаемые и внезапные, но никто не может дать однозначного ответа на этот вопрос.

Гонг был слышен даже за пределами городских стен. Каждый удар его отдавался в сердце короля ударом почти физическим — а ведь вы помните, какое чуткое было сердце у Толлина Четвертого… «А по плечу ли тебе это?» — вкрадчиво и неожиданно раздалось вдруг  в голове его величества. Конь его встал на дыбы, и сознание Толлина внезапно и необъяснимо помутилось. Только что он осаживал измученное скачкой животное у распахнутых настежь ворот… и вот уже ни коня, ни ворот, а только молчаливая толпа с одним на всех белым расплывшимся лицом, и какое-то странное светлое пятно почти у подножия дерева. Ярко-алые россыпи ягод на снегу. Снег? И рыжие разметавшиеся волосы на зеленом ковре травы.

— Что же ты, жена… не дождалась, — то ли сказал, то ли подумал Толлин, и вдруг снова оказался невесомым, а еще через миг увидел, что руки его почему-то в крови, а рядом лежат два человека — то ли стражники, то ли…

— Не трогайте меня, — спокойно предупредил король, и два эти тела послушно отползли в сторону. Он сидел возле королевы и держал её неподвижную руку. Рядом неслышно появилась Маргита — или она там уже была?..

— Что случилось? — довольно бесстрастно осведомился Толлин. Он увидел, как шевелятся губы Маргиты, но то, что она говорила, сливалось в какой-то низкий гул. Только два имени, повторяемые чаще, чем остальные слова, всплывали из него: «Тарин, Морли».

— Морли, Тарин, — бессмысленно повторил король. — Кто это? Почему?

Маргита беспомощно оглянулась на толпу, и в третий раз, буквально по слогам, пересказала Толлину предысторию страшного события.

— Да, я понял, — прервал король. — Морли — это кто?

— Старший… конюший… — дрожащим голосом в который раз уже повторила Маргита. Из глаз её закапали частые слезинки.

— Казнить. Старшего. Конюшего. Немедленно, — ясным голосом приказал Толлин Четвёртый.

Глаза Маргиты расширились. Она не поняла. Или не расслышала. Во всяком случае, ей показалось…

— Как? — пробормотала она и жалко улыбнулась: — Ведь у него дети… сын, младший… Тарин…

— Да-да, Тарин, — кивнул король, услышав знакомое имя. — Казнить тоже. А вы знаете, руки у жены моей еще тёплые… Не смотрите так. Я отлично понимаю, что такое казнить. Это… теперь всё равно. Исполняйте.

Толпа зашевелилась. Толпа зашепталась.

— Король… король сошёл с ума… такое несчастье… — шелестели испуганные фразы, а толпа начала быстро редеть.

— Э-э, нет, я не сошёл с ума, какое там, — пробормотал король, и озабоченно посмотрел на Маргиту: — Руки! Понимаешь или нет? Руки тёплые!

Старая волховитка, трепеща, осмелилась дотронуться до руки Нианы. Рука действительно была теплой! Невероятно, но королева была ещё жива. Но можно ли, о Небеса, назвать это жизнью?!

— Да, мой король, — стараясь, чтобы слёзы не заглушали голос, твердо выговорила Маргита. — Руки тёплые, и это истинная правда…

— Ну во-от, — рассмеялся король. — Кто же, в таком случае, сошел с ума?

Собрав в кулак волю, она собиралась было объяснить королю, что… но внезапно встретила его мёртвый, пустой взгляд, и ей по-настоящему стало страшно. Глаза короля, прежде рыжие, а теперь тёмные, то почему-то закатывались под лоб, то скашивались на переносицу. Но вот взор его сфокусировался прямо на лице Маргиты. Она вскрикнула и прижала к щекам морщинистые, узловатые пальцы. «Толлин!!!» — отчаянно закричала Ниана в её голове.

— Ты кто? — жёстко спросил король. — Почему ты кричишь?.. Казнить.

И он уронил голову на своё плечо, будто пьяный, бессознательно согревая в ладонях тонкую, бескровную руку королевы.

И в эту секунду Маргита всё поняла. Она услышала… А в следующую секунду её уже подхватывал под руки начальник городской Охраны Кромбур, член Совета Мудрых, почитатель её ведовского дара… Ведь король приказал. «Казнить» — было сказано слово.

«Горе! Горе!!» — плакал гонг…

Улицы пустели. Закрывались дома и ставни. Темнело, но в домах не было ни  огонька. Из-за стен не доносилось ни звука. Молчали даже собаки… Ещё недавно в голос плакавшие по любимой королеве люди теперь боялись выпустить из уст своих даже шёпот из страха за жизни своих близких. И можно ли их за это осуждать?..

Горе. Горе…

Чтобы успокоить вас, скажу сразу, что никто не был казнён. Начальник Охраны Кромбур не просто занимал должность в Совете Мудрых. Он действительно был мудр. Явившись в дом Морли и хмуро бросив взгляд на оцепеневшую от ужаса его семью, он тут же, с порога, сказал:

— Может быть, то, что я делаю, есть государственное преступление. Но я пришёл без стражи, и чувствую, что прав. Любимый король наш не в себе, и я не удивлён. Но он не убийца… Поэтому, Морли, возьми Тарина, запасись какой-нибудь провизией, и просто будьте пока в том месте, о котором никто, кроме семьи вашей, знать не будет. Вы меня поняли?

Домашние молча и дружно закивали головами. Мудрый Кромбур помедлил на пороге.

— Впрочем… — пробормотал он. — Лучше уходите все вместе. Есть, куда?.. Хорошо. Я… так же, как и вы, не знаю, что будет завтра, и…

Он махнул рукой, и поспешил вон. Начальник Охраны торопился к себе домой. Именно туда он отвел Маргиту…

Итика, жена Кромбура, отпаивала старую женщину теми же успокоительными отварами, составлять которые в свое время научила её сама Маргита. Обе женщины вздрогнули, когда начальник Охраны, мрачнее тучи, появился на пороге. Он вздохнул:

— Представляете, как вздрагивают в данную минуту в любом доме, едва хлопнет дверь?.. Ох, беда, беда… Маргита! — обратился он к волховитке серьезно и строго. — Мы знаем тебя не первый год. Я ценю твой дар и доверяю тебе. Скажи… скажи…

Но тут голос его дрогнул, и Мудрый Кромбур замолчал.

Маргита со стуком поставила на стол свою чашку.

— Значит, так, — твердо сказала она, и голос её был спокоен. — Королева еще жива, я чувствую её. Государь любит её, и поэтому чувствует это тоже. Покуда душа её не покинула, он будет оставаться с ней рядом, я знаю. А пока он рядом, душа её не покинет. И, слава Небесам, я теперь знаю, что нужно делать. Но не ведаю, сколько у меня на это осталось времени, и что будет, если я не успею… Молитесь. Кромбур, ты всегда хорошо знал своё дело. Созови тайно всех Мудрых, скажи кардиналу Дениле, чтобы готовил проповеди — о нет, не публичные, пусть потихоньку разносят по домам! — и пусть ни в коем случае не прекращают бить в гонг. Останови время — ты меня понял, Мудрый Кромбур?.. А теперь — да поможет нам всем Небо.

Волховитка вышла на порог, подняла глаза к темнеющему своду, коротко прочертила в воздухе руками тайный знак… и вот уже черная с проседью куница, стелясь над самой землёй, помчалась прочь из города.

А король неподвижно сидел рядом со своей королевой, держа её тёплую руку. За считанные часы лицо его осунулось, и он походил на монаха-отшельника, несколько лет проведшего вдали от мира. Отрешённые ввалившиеся глаза, спутанная грива волос, короткая щетина на бледных впалых щеках… Кухарки, бледными тенями припавшие изнутри к окнам, шептали: «Пропадет так совсем… Не ест, не пьёт… по нужде не ходит… разве можно…». «Чего уж… — бормотали слуги, точно призраки, протекая вдоль самых стен. — Все мы теперь пропадём…».

А куница неслась как ветер — всё вперед и вперед, через поля и долины, через Заповедный лес, не задерживаясь у не знающего ничего егеря Даля, вдоль реки, — по пути, подсказанному ей душой Нианы. Этот путь знает только душа…

Как много мы теряем, будучи скованными этими неповоротливыми, порой подверженными болезням, порой жадными и глупыми телами. О нет, я не кощунствую и не призываю вас, вопреки воле Небес, покинуть их до срока! Но как много мы теряем, забывая, что в наших телах есть еще и души. Как неизмеримо больше узнали бы мы о мире и друг о друге, если бы научились слушать души… Ах, мы даже представить себе не можем, как много умеет душа!.. Каким мудрым мог бы стать мир… Но Небеса знают, зачем всё это. Они знают, как многому нам предстоит ещё научиться. И учат. Как жаль тех, кто не слышит и не понимает этого…

Куница бежала всю ночь. И когда рассвет окрасил небо, она, почти бездыханная, со стёртыми до мяса подушечками лап, упала у некоей поляны. Ждать оставалось всего ничего.

И вот, вместе с солнечными лучами, заигравшими на зеленых листьях, заиграла и музыка. Лесные свирели и арфы, маленькие звонкие бубны и колокольцы, в звуки которых мило и органично вплетались утренние трели птиц, и смех, и пение сотен весёлых существ, постепенно наполнявших поляну. Нежные лесные нимфы, прекрасные юноши с прозрачными стрекозиными крыльями и вплетёнными в кудри белыми бутонами, смешные пузатые сатиры, лукавые лесные хохотунчики, которые за лучшую шутку почитают заморочить и завести в чащу путника, бледные томные русалки… Но вот раздался почтительный ропот, и появилась ОНА…

Ах, как она была хороша! Она всё ещё была хороша… Стройный стан и свежие, точно два лепестка, розовые губы. Волосы цвета мёда, в которых словно запутались солнечные лучи. Бездонные озёра безмятежных глаз… Стройные лёгкие ножки, которыми она еле касалась цветочных головок, порхая над ними… Ах, как она танцевала! За созерцание этого танца можно было отдать жизнь… «Данна… О, Данна!.. — страстно вздыхали, стонали и бормотали стоящие вокруг. — О, совершенство!.. О, красота… О, несравненная наша королева!..».

«Старая сука», — раздался непристойно громкий хриплый голос.

Вздох ужаса разнесся над поляной, музыка смялась, и обрывки её диссонирующими клочьями повисли, запутавшись в ветвях. Замолчали даже птицы.

— Старая сука, — со сладострастной спокойной ненавистью повторила седая куница, оскалив мелкие острые зубы. — Посмотрите-ка на неё внимательнее, воздыхатели! Она хорошо заморочила ваши взоры, стадо тупоумных похотливых баранов! Конечно, если похоть для вас главное, то и увядшие чресла потасканной шлюхи будут казаться для вас раем. Продолжайте хлопать в ладоши и пускать слюни… Ну-ну, взгляните на неё — так ли уж она хороша! И вас даже не смутит, что её внуку исполнилось четыре года? Прильните к ланитам почтенной бабушки и вдохните их смрад! Не тушуйтесь! А самые смелые и настойчивые будут допущены к её заросшему мхом лону!!

Эта кошмарная речь, разрушившая раз и навсегда некогда царившую здесь гармонию, завершилась хриплым демоническим хохотом. И, о Небеса! Весёлые лесные существа, в страхе и недоверии сгрудившиеся в кучку, вдруг увидели, как начинает воочию претворяться в жизнь созданный злыми словами образ… Это было немыслимое по своему ужасу зрелище!

Белоснежная кисея одеяния некогда прекрасной феи обвисла пыльными клочьями, розовые ланиты сморщились и приобрели серый оттенок, глаза потускнели, стан сгорбился, ноги, враз ослабевшие, подломились, и танцевавшая без сил опустилась на зелёную траву.

— Если б слова мои были напраслиной, разве случилось бы с ней то, что вы видите, о вы, смеющиеся среди ветвей? — сурово вопросила седая куница.

И лесной народец попятился, точно волна отлива прокатилась по их, уже изрядно поредевшей, толпе.

— Здравствуй, Данна, — выплюнув это имя, как ругательство, сказала куница. — Помнишь меня? Помнишь, как пришла тогда ко мне за любовным зельем для молоденького егеря, — ты, фея! — а я сказала тебе, что негоже ломиться в открытую дверь? Помнишь Маргиту?!

Лежащая в траве задрожала и прикрыла голову локтем, точно слова эти причиняли ей физическую боль.

— У тебя и тогда уже ничего не было за душой, — сгнила твоя душа, если вообще она была у тебя! Но рано или поздно расплата настигает любого, — продолжала куница, и голос её был подобен рычанию льва в пустыне. — Сегодня расплата пришла к тебе в моём обличье, и я буду судить тебя. Ты больше не будешь феей. Голова твоя поседеет и начнет трястись, а ноги покроются синими узлами вен; тело лишится былой лёгкости и станет сплошным гнойником и рассадником недугов, которые будут медленно точить тебя заживо… В моей власти сделать так, что твоим именем будут пугать детей. Мужчины станут плевать тебе вслед, а женщины, если побрезгуют вцепиться тебе в волосы, выплеснут в твою сторону помойные ведра… Хочешь?!. И, поверь, это будет для тебя не худшим наказанием!

Лежащая издала приглушённый стон и попыталась вжаться в землю, но и земля отторгала её.

— Но Небеса милосердны, — растеклось над поляной. — Даже самый последний грешник имеет право на раскаяние. Впрочем… если ты даже и не поймёшь, в чем тебе раскаиваться, у тебя есть последний шанс сохранить свое доброе имя, а это, поверь, немало. Если ты сделаешь то, что должно, весь твой лесной народец забудет то, что слышал и видел сегодня на этой поляне, и имя твое будут вспоминать не иначе как с благоговением и любовью. Так что ты выбираешь, Данна?!

Лежащая приподнялась на дрожащих руках, и в глазах её, блеснувших сквозь спутанные тусклые волосы, читалась неприкрытая мука.

— Что… мне нужно… делать? — сипло выдавило её пересохшее горло.

Куница переступила лапками и зашипела от боли, задев израненные подушечки.

— У нас почти не осталось времени, — сухо сообщила куница. — Дочь твоя умирает. Спасти её невозможно. Но, слава Небесам, силы волховитов если и не могут возвращать мертвецов к жизни, то их хватит на кое-что другое… Мы должны отправляться немедля, и тебе придется нести меня. Я не собираюсь тратить сейчас свои силы на превращения и объяснения — я приберегу их напоследок… Итак, вперед, и упаси тебя Небеса опоздать, ибо участи твоей в этом случае я не позавидую!

Данна медленно поднялась с земли и оглядела свой лесной народец. От былой толпы почитателей и воздыхателей осталось от силы шесть-семь фигурок, да и те, пятясь, исчезали уже за деревьями. Снести такую внезапную перемену было нелегко, особенно если не знаешь другого горя… Но описанное будущее было для нее стократ страшнее, и Данна, уже не колеблясь, подняла на руки Маргиту в теле куницы. Она была все-таки фея, и умела летать вдвоём… А лететь надо было очень, очень быстро.

— Быстрее, быстрее! Это тебе не по росе танцевать, — безжалостно подгоняла её волховитка, и та, задыхаясь колючим ветром, разрывавшим лёгкие, слушалась. — И не вздумай как бы случайно уронить меня вниз — я-то свое отжила, а вот проклятие мое настигнет тебя в ту же секунду, не забывай об этом…

Неизвестно, что гнало сейчас вперед Данну — страх наказания или ужас заглянувшего в себя человека, который увидел там лишь тину на поверхности гнилого омута. Ведь она всё же не была человеком… Тем не менее чресла её породили живую человеческую плоть и кровь, которая жила в мире с окружающим миром. И мир этот теперь сузился до тонкой  напряженной струны — струны, которая, подобно пуповине, связывала сейчас беспечную Поляну Танцев и дерево, под которым лежала умирающая Ниана. Струной этой был путь, по которому летели Данна и Маргита — вперёд и вперёд, стараясь успеть…

Лишь Небесам ведомы и причины, и следствия, и тайные помыслы существ, живущих под ними. А существа эти вольны выбирать свою дорогу сами, и лишь Судьба будет молча смотреть сверху на их головы… Судьба ведь не делает ничего по своему желанию. Она просто наблюдает, как причудливо сплетаются узоры жизненных линий, желаний и поступков, какие узелки набухают порой на этих линиях. Узелки, готовые иногда брызнуть кровью, чтобы развязаться… Но свой путь каждый обязан пройти до конца. Каким бы он ни был.

Легкие Данны были обожжены и со свистом втягивали раскаленный воздух, когда, наконец, они с Маргитой пересекли городскую и замковую стены и опустились во дворе.

— Иди к ней, — подтолкнула женщину куница. — Иди к своей дочери, и отдай ей то, что когда-то украла у неё. Верни себе то, что когда-то украла у себя… Ступай. И да помогут нам Небеса…

Старая куница прикрыла глаза. Ещё одно, последнее усилие… Пусть оно лишит её всех оставшихся сил, пусть оно лишит её самой жизни, но сделать это необходимо.

Глазеющие из окон перепуганные слуги, выглядевшие за стеклами как утопленники в аквариуме, недоумевали, что нужно этой странной, явно больной оборванке, которая, шатаясь, приближалась к лежащей королеве… И спустилась тьма для тех, кто смотрел в данную минуту на то, что было недоступно их пониманию. И затих похоронный гонг. Затихло и остановилось само время…

Данна шла как сомнамбула. Она не видела короля. Как и он, впрочем, не видел её тоже,  застывший как сидящее изваяние… она даже не видела лежащей под деревом изломанной фигуры… она видела залитую солнцем поляну, зелёную мягкую траву, белые кружева, и на них — хорошенького младенца… девочку. Девочка улыбалась и сучила пухлыми ножками, потом хмурилась и пускала забавные пузыри. Она запихивала в рот маленькие кулачки и тоненько взвизгивала, жмурясь. Она познавала себя. Она с удивлением узнавала, как это — дышать, смотреть, двигаться. Ручки — что это? У ручек есть ещё и пальчики… А ножка свободно дотягивается до рта — и на ножке тоже, смотрите-ка, пальчики… «Доча, кроха…».

Нежные руки, бережно держащие у груди маленькое тельце. Это очень серьёзное и важное дело в таком возрасте — есть. Из-под крохотного, но такого жадного ротика бегут струйки молока. Дочка кашляет. «Глупышка моя, маленькая жадинка… Всё, всё тебе, не торопись!»…

Как ладно новые ботиночки из тонкой лайки охватывают ножку! Как удобно доче ходить…  Топ, топ… и шлёп. На пухлую попку — шлёп. «А кто рёвушка?.. На-ка, держись за палец, пошли дальше гулять…».

Дождь на улице. Пузырится в лужах, заливает дорожки — сегодня не погуляешь… Зато есть книжка с такими чудесными картинками. Вот лягушка… она дождик любит! А это цапля. Стоит на одной ножке. Да, вот так стоит, ты тоже умеешь, молодец… А вот, смотри-ка, кто это — королева… Красивая? Хочешь такое платье? Вырастай скорее, и ты будешь королевой. Правда-правда…

Нет… Нет, неправда, она не умрёт! От неё веет жаром как от печки… О Небеса, как она мечется, моя маленькая… Сделай что-нибудь, ты же можешь! Возьми мою жизнь, только не дай ей умереть! Да-да, я всё запомнила… каждый час, да… нет, я не буду спать! Я буду рядом… я… рядом…

С тобой говорили ласточки? А о чём? Звали полетать?.. О, это мы любим… Тшш, не бойся, я рядом, просто качайся на волнах. Воздух тёплый и ласковый, чувствуешь?.. Он даже лучше, чем вода. Плавать-то мы с тобой уже научились… Вот теплый поток, поймай его, это совсем просто, и — лети, малыш! Да, малыш, да! Ты смеёшься? Тебе нравится?! Потому что ты умеешь! Ты умеешь летать…

«Мамочка, они обидели котёнка, и я их побила!». «Как, сразу всех?!». «Ну, они тоже меня немножко хотели побить, а потом пришел Энк, и их за меня сам побил, вот!». «Охохонюшки, а без драки-то никак нельзя было, а? Ты же девочка у меня…». «Да мы уже не дерёмся, мы уже помирились и играем в королевский турнир! А я там королева! Мамочка, дай мне, пожалуйста, кусок хлеба… и вот это я возьму, ладно?». «Бери на всех… Бегите, сорванцы…».

Огромные, испуганные глаза. Нижняя губа дрожит, веснушки еле видны, нос покраснел от слез, и нижняя юбка покраснела тоже… «Мамочка… у меня голова кружится! Мама, что это, а?.. Я умру?..». «Глупенькая. Это называется — месячные… Все-все тебе расскажу, пойдем-ка сперва искупаемся».

«Мама. Мамочка. Мы были с отцом на ярмарке…». И в самое ухо (дыхание горячее-горячее!): «Я… люблю его. Я такая счастливая, мам!..».

Какая красивая у меня дочь. Совсем взрослая… Свободная, как ветер. Умница. Пусть у неё всё сложится хорошо. Пусть она будет счастливой-счастливой… Как я. Как мы с её отцом…

«Мамочка… он сегодня первый раз шевельнулся! Это знаешь, на что похоже?.. Как будто внутри меня встрепенулась птица. Или рыбка! У тебя так тоже было, да?.. А потом что будет?.. А что я должна делать?.. А тошнит до сих пор — ничего?..». «Всё хорошо. Всё будет хорошо… Только сейчас… не летай пока. Пока тебе нельзя…».

Неужели… это мой… внук?! Вот этот вот важный маленький кавалер с королевской осанкой? Все никак не могу привыкнуть — да, наверное, это и хорошо — разве можно привыкнуть к счастью? Счастье — как мгновенный, сладостный укол! Давно ли ты была такой же, доченька? Вчера… Я так горжусь, что ты сделала меня бабушкой. Такое доброе, домашнее слово… Я от него прямо молодею! Знаешь, как он солидно его басит?.. «Ба-аба!». А… внученьку?.. Что?! Неужели?!

Что там за шум?.. О, Небеса, ты бы не смотрела! Ах, как же это… мальчик может сорваться, что же делать?.. Доченька, нет! Тебе нельзя! Доченька-а!!

…И от этого крика раскололись тёмные Небеса в городе, и жители содрогнулись, услышав его…

— Нет, Маргита, нет! Она не умрёт! — рыдала обезумевшая Данна, сжимая в объятиях ещё теплое тело дочери и не замечая, как пропитывается кровью её собственное платье. — Сделай что-нибудь, ты же можешь, Маргита! Возьми мою жизнь, только не дай ей умереть!!

— Да будет так… — прошелестело над миром.

И не стало феи Данны. Лишь примятые травинки расправлялись под большим деревом посреди королевского двора… Свежая зеленая трава. И — никого на ней…

 

*   *   *

Как вы думаете, по плечу ли будет королю, внезапно потерявшему сознание на охоте, обнаружить себя в кровати с компрессом на голове?.. И что он при этом подумает?

— Что случилось, жена? — тихо спросил Толлин Четвёртый, ощутив на своем лбу прохладу тонких пальцев. — Я что, уже так плох?..

— Я думаю, ты просто вспомнил, что было… тогда, — ответила она, нежно отирая платком испарину с его седеющих висков. — Вернее, что-то вспомнило внутри тебя. Бывает такое — совпадут все части картинки, и как молния полыхнёт. Бах!

Король наморщил лоб:

— Да, в детстве такое частенько было. Но это ощущение — то, что это не впервые! — проходило через минуту. И сознания я тогда не терял…

— Потому что не знал того, что вспоминал. А теперь вспомнил то, что было на самом деле, и точно кошмар увидел наяву… Но ведь это просто кошмар.

Она сидела рядом на подушке, сложив свои прозрачные крылья — невесомая, серебристая как роса, и  улыбалась такой нежной, такой родной улыбкой.

— Да… кошмар… — медленно повторил король. — Голова болит… Не уходи, хорошо?

Она прильнула к нему, лёгкая, точно облако.

— Буду с тобой, — прошептала она. — Пока ты этого хочешь…

Они оба знали, что он не перестанет этого хотеть, пока жив. Поэтому жива и она… Потому что это их Судьба — быть вместе — и это хорошая Судьба.

Долгих двадцать лет он носил её на плече, дивное крылатое создание, которому не придумали имени, потому что нет в природе закона, возвращающего мёртвых к жизни. Конечно, она не была прежней живой Нианой, но и мёртвой она не была тоже — мёртвой и вернувшейся. Ведь душа её никуда и не уходила. И легкокрылая оболочка феи Данны послужила ей навек укрытием…

Когда душа любимого человека всегда рядом, и ты знаешь это, что может быть лучше?.. Ушедшие любимые всегда рядом. Мы даже можем разговаривать с ними, но могут ли они отвечать нам?..

И седая куница Маргита не могла уже отвечать на обращённые к ней речи. Она так и не смогла вернуться обратно, в своё тело — она ткала тело Ниане, заставляя её жизнь проходить перед глазами её беспутной матери-феи — и потратила на это все свои силы до капельки. И стала обыкновенной куницей. Только глаза у этой куницы были человечьи… И куница эта так и жила с ними все эти долгие двадцать лет.

— Как ты считаешь, я был хорошим королём, а, жена? — задумчиво спросил Толлин Четвёртый, перебирая её локоны.

— А почему «был»?

«Нету лучше короля, тра-ля-ля, тра-ля-ля!..» — раздалась за окном песенка нового поколения мальчишек, которые носились взапуски по широкому и просторному королевскому двору, открытому для всех мальчишек. Во дворе этом росли яблони, груши и сливы, специальные низкорослые сорта — надо же что-то погрызть на ходу, во время беготни и игр!

— Ну, вот тебе и ответ! — улыбнулась королева Ниана. — Он устраивает Ваше Величество?..

— Еще как устраивает! — рассмеялся король. — Пожалуй, это единственный ответ, который устраивает меня целиком и полностью, да не обидится на меня Совет Мудрых… А прикажи-ка созвать Совет, жена. Через час я буду на ногах.

За двадцать лет страна к чему хочешь привыкнет. И королевство привыкло к тому, что их королева выглядит… мягко говоря, не так, как выглядит большинство королев. (Правда, не забывайте, что это было сказочное государство!). Но выглядеть-то можно как угодно, а вот душу не спрячешь. Эта была все та же добрая, мудрая, справедливая королева Ниана, которая наравне с Мудрыми допущена была к управлению этой маленькой счастливой страной, и ни разу ни один житель этой страны не усомнился в правильности сего решения… Конечно, у них не могло уже быть детей, зато всё их родительское внимание досталось Аллину…

Слово «казнить» навсегда исчезло из обихода. А было ли оно, это слово?.. Никто не помнил… Ведь никто так и не был казнён.

Год спустя умер егерь Даль. Он умер, окруженный заботой и любовью дочери, зятя и внука, да хранят их всех Небеса.

Семья старшего конюшего так и не вернулась в город. Впрочем, в горах они стали держать маленькую козью ферму, и не нуждались… А его место занял младший конюший, Верт, и довольно неплохо справился.

Мудрый Кромбур подал было в отставку, но король не принял её. «Прости, но я не вижу никого более достойного, кто мог бы занять эту должность вместо тебя, — сказал Толлин. — Как думаешь, мой народ поймет меня, если я пойду в лесорубы?.. А я бы пошёл». И Кромбур остался…

— Как ты думаешь, жена, народ поймёт меня, если я пойду теперь в лесорубы? — спросил король, и рыжие глаза его повеселели.

— Ты считаешь, что сын наш засиделся в принцах?.. — улыбнулась Ниана.

— Да нет, считаю, что это я засиделся в королях, — ответствовал тот, поправляя пряжку плаща. — А сие мне больше не по плечу. Я хочу носить на своем плече тебя, а не целое государство…

И вновь прошелестело над миром «да будет так…».

 

*   *   *

В середине повествования рассказчик, кажется, оговорился, что все это вполне может оказаться и былью?.. Былью, в которой отсутствует слово «казнить»…

Да нет, конечно же, это — сказка. Сказка, в которой нового короля зовут Аллин Рыжий. И в этом пресловутом месте мы закроем за её героями резные ворота. Говорить далее мне не по плечу…

Александра Клюшина