Сборник философских сказок и городских фэнтези
Философские сказки
Камышовый Заяц вышел из своей хижины в зарослях камышей, вскинул на плечи небольшой брезентовый рюкзак и задумчиво посмотрел в сторону заката.
– Ну, кажется, всё… – оглядываясь на шелестящие метёлочки, пробормотал он и поправил лямки рюкзака. – Кажется, пора…
Он потоптался на месте. Что-то удерживало его.
– А-а, – наконец протянул он и покивал. – Я ведь теперь письма получать не буду. Какие ж письма в дороге… Плохо.
Он сделал кислую мину и снова оглянулся на камыши.
– Я тебе их в стопочку буду складывать, как придут, – прозвенело наверху. – А когда вернёшься, все сразу и прочитаешь…
Комарик озабоченно морщил лоб и всё старался заглянуть в лицо Камышовому Зайцу, жужжа ему в правое ухо.
– Эх, Комарик, Комарик… – горько сказал тот, не отрывая взгляда от горизонта, где переливались разноцветные облака. – А может, я и не вернусь вовсе.
Комарик в ужасе всплеснул лапками и переместился жужжать Зайцу в левое ухо:
– Как же это?! – в волнении воскликнул он. – Я мысли не могу допустить, что это случится, так это ужасно! Ах, Заяц!..
– Камышовый Заяц, – строго поправил тот. – Видишь ли, Комарик, некоторые вещи случаются, даже если мы не хотим их допустить. Это не хорошо и не плохо, просто это так и есть.
Комарик огорченно жужжал уже где-то над макушкой. Это сбивало с мысли.
– Знаешь, Комарик… Пойду я. Дорога дальняя и вообще… – скучно произнес Камышовый Заяц, глядя себе под ноги. – А письма… Ладно уж, складывай.
Счастливый Комарик тоненько протрубил что-то и отлетел на почтительное расстояние. Надо было дать Камышовому Зайцу сосредоточиться. Отмечать суетой начало пути негоже.
«Пойду», – решил наконец тот и правда пошел.
Уже разгоралась осень, и успевшие нападать листья приятно шелестели под ботинками. «Хорошие ботинки, – одобрительно размышлял Камышовый Заяц. – Сколько уж им лет… И цвет потеряли, и растоптались немножко… А удобные какие! И сносу им нет».
Потом он полез за пазуху, извлёк тёмный смятый комок и, бережно расправив его, водрузил на голову. Комок оказался видавшей виды фетровой шляпой с обвисшими полями, кое-где траченной молью и тоже потерявшей цвет. Впрочем, говорить о том, что она потеряла цвет, было бы не совсем справедливо по отношению к шляпе. Вернее было бы определить её как РАЗНОЦВЕТНУЮ. Когда-то она была тёмно-бежевой, но время понаставило на ней отметин – рыжеватых, болотных, почти седых и совсем коричневых. Бывалую походную шляпу Камышовый Заяц любил так же, как и ботинки. Он никогда не думал, что надо бы прорезать в ней дырки для ушей: когда он только купил её, она была чудо как хороша – мягкая, бархатистая и несколько щеголеватая, и подступить к ней с ножницами или бритвой было бы кощунством. Кроме того, как бы она тогда защищала его от дождя?! Поэтому уши приходилось подворачивать под тулью, и ничего, что было совсем не видно, что это именно Камышовый Заяц. А он часто представлял себе картину: вот он, уставший и продрогший безвестный пилигрим, входит в тепло придорожной корчмы из осенней сырости, и дождь струйками стекает с полей шляпы… И сразу становится понятно, сколько путником пройдено дорог, видано видов, и как он устал, и сколько сейчас будет рассказов о его странствиях и приключениях – и сейчас же Зайцу придвигается к камину небольшое креслице, и шляпа вешается тут же на оленьи рога, но не очень близко к огню, чтобы не потеряла форму, и можно наконец вытянуть усталые лапы, и уже божественно пахнет чаем, настоянным на ароматных травах… Представляя себе эту картину, Камышовый Заяц всегда блаженно жмурился.
Со временем шляпа, конечно, потеряла вид, но менее любимой от этого не стала. Зато этой шляпе решительно воспротивился тогда ещё совсем крохотный Комарик – поднял настоящий рёв. Заяц очень растерялся – он понятия не имел, как управляться с ревущими детьми. «Не надевааааай!» – горестно заходился Комарик. «Что тебе не нравится-то?!» – недоумевал Камышовый Заяц. «Она старая и некрасиваяааааа!» – плакал Комарик. «Можно подумать, я молодой и красивый!» – прикрикнул Камышовый Заяц, теряя терпение. «А ты как раз красиииивый!» – не успокаивался Комарик, который по молодости не мог придумать иных аргументов. Заяц не просто растерялся – испугался: «Кто красивый – Я?!!» «Тыыыыыыы!» – совсем зашёлся Комарик и припал к его ноге. И тогда Камышовый Заяц, который называл себя Одиноким Камышовым Волком, понял, что, оказывается, и он может быть кому-то дорог, и начало оттаивать его не совсем очерствевшее сердце.
А познакомились они с Комариком – и смех и грех, как. Настала очередная зима, и Камышовый Заяц начал затыкать щели в окнах своей хижинки, откуда уже сквозило вовсю. И вдруг услышал над ухом отчётливое «БЗЗЗЗ», которое его ещё с лета достало. «Развелось комарья, даже зимой покоя нет!» – проворчал Заяц и снял с лапы тапок, чтобы пришлёпнуть надоеду.
И вдруг он увидел его – маленького комарика, который трясся от холода, неизвестно как затесавшись и в это время года, и в его жильё. «Он же плачет, а не кусать собирается», – внезапно понял Камышовый Заяц, и непрошенная жалость кольнула сердце. «…Э-э… пам-парам-парам-парам, маленький комарик, а в руке его горит маленький фонарик…», – не в тему вспомнил он отрывистое и совсем растрогался. Посмотрел на снятый тапок и поспешно надел обратно, пока малыш не успел испугаться. Заметался по хижинке в поисках какого-нибудь вместилища. «Я сошёл с ума – ищу домик для КОМАРА!» – изумлённо мелькнуло в голове, но жалобное «БЗЗЗЗ» вернуло в действительность. «Ну нет у меня комариных домиков!!!» – не сдержался Заяц вслух, и тут комарик его увидел.
«Папа!» – сказало комариное дитя, и Камышовый Заяц так и рухнул на стоявшую рядом табуретку.
«Какой я тебе ещё папа», – пробормотал, ошалев.
«Папа», – повторил, трясясь от холода, комариный ребёнок, и Камышовый Заяц, не вполне отдавая себе отчёт, подставил ему рукав. Комарик немедленно юркнул в тёмное тепло. «Укусит ещё», – запоздало испугался Заяц, но спустя минуту «Бззззз» превратилось в мирное посапывание, и Заяц устыдился своих мыслей. «Не раздавить бы ненароком», – озаботился он и за час выстругал небольшую, неказистую с виду, но, как оказалось, удобную кроватку.
Эпизод со шляпой был уже позже, когда Камышовый Заяц придумал, что будет воспитывать малыша с любовью, но и строгостью – чтобы на шею не сел. Ибо что хочется сделать с комаром, севшим на шею?.. Правильно. А такого исхода они оба не хотели. Поэтому Комарик рос смышлёным и послушным. К слову сказать, с тех пор Камышового Зайца никогда не кусали комары, а свою старую шляпу он надевал только вдали от Комарика, чтобы его не огорчать…
… Камышовый Заяц очнулся оттого, что непозволительно долго стоит на одном месте, вперившись взглядом в закат, и рот его открыт, как у деревенского дурачка – так погрузился в воспоминания. Сердито оглянулся по сторонам, не видит ли кто его позора, и двинулся дальше под лёгким дымчатым покрывалом опускающихся сумерек.
По пути он выбрал себе крепкую палку. «Будет мой посох», – подумал Заяц и любовно осмотрел тёмное дерево. – «Надо, пожалуй, набалдашник ему вырезать на привале. В виде моих собственных ушей. А что? Оригинально… Главное, больше ни у кого не будет».
Бодро опираясь на будущий посох, он шагал по тропинке. Быстро темнело, становилось сыро и холодно. Ботинки уже блестели от вечерней росы, но лапы оставались сухими. Это и в самом деле были хорошие ботинки.
Солнце уже самым своим краешком золотило кроны деревьев.
– Эх, если б я был художник! – пробормотал Камышовый Заяц и вдруг расплылся в улыбке. Дорога всегда вдохновляла его. Даже не обязательно быть художником, чтобы наслаждаться красками заката или отблесками костра. И загромождать хижину картинами, которые будут напоминать о том или ином волнительном моменте, совершенно не стоит. Ведь всё волнительное и так навек остается в душе…
– Наверное, я философ, – сказал себе Камышовый Заяц и умиротворённо вздохнул.
По левую руку засеребрилось озеро с шелестящими по берегу зарослями.
– Камыши… – мечтательно улыбнулся Камышовый Заяц. – Надо устроить привал.
Стало почти совсем темно. Но благодаря отличнейшему фонарику нашёлся и хворост, и сухое место для костра, и удобное полешко для сидения.
Камышовый Заяц не торопясь разложил все свои нехитрые пожитки. Он всегда любил основательные привалы – с костерком, котелком, в котором можно сварить чай или суп с грибами. Правда, в этот раз грибы ему по дороге не попались (собственно говоря, он их особо и не искал), а вот несколько брусничин с листочками, последних в этом году, он сорвал. И они перекочевали из кармана в котелок, придав уже закипающему чаю удивительный аромат. Это был аромат свободы, странствий и надежды. Держа кружку обеими лапами, Камышовый Заяц пил обжигающий напиток и был совершенно счастлив. Потом он задумчиво смотрел в звёздное небо, лёжа на спине и положив под голову рюкзак. Он чувствовал, что засыпает. Костёр уютно потрескивал рядом, от него шло совершенно домашнее тепло. И совсем перед тем, как провалиться в сон, Камышовый Заяц подумал об оставшемся Комарике. Как-то он там без него? Такой маленький… И вдруг письмо пришло?.. Или даже письма… А хорошо бы ещё для Комарика кро-охотный такой посох сделать, ну хоть из зубочистки…
Он уснул. И не знал, что кто-то подкладывает и подкладывает в огонь веточки. Это был Вольный Ёж. Он появлялся в самых неожиданных местах, когда его не ждали. Он мог делать что-то полезное, а мог просто молниеносно оказаться рядом, сунуть нос в ухо и громко посопеть. Вот некоторые подпрыгивали!
Сейчас Вольный Ёж тоже хотел было сунуть свой холодный мокрый нос в ухо Камышовому Зайцу, но почему-то передумал. Уж больно хорошо тот спал. Поэтому Вольный Ёж стал подбрасывать в огонь топливо. Ему и самому было уютно сидеть у костра, особенно в самом начале осени. Ёж тоже заварил себе чаю (в своём котелке) и тихонько чавкал припасёнными бутербродами, поглядывая на звёзды. Ему очень нравились звёзды. По сравнению с огнём костра их огонь был, конечно, холодным, но завораживал необыкновенно.
«Наверное, я какой-нибудь Звёздный Ёж, – думал он, шевеля палочкой угольки. – Ничто не держит меня на этой планете. И никто. Может быть, есть где-то Созвездие Ежа… Кто-то сидит там сейчас у костра и думает, и вот эти-то мысли меня и притягивают. Как дом, до которого далеко, но он всё-таки есть. Там светится окно и тебя ждут. По крайней мере, я очень надеюсь на это».
Эта мысль успокоила Ежа, и он засопел тихонько, глядя на огонь. Так он сидел, неторопливо размышляя о жизни и подкладывая веточки, до самого рассвета. А когда небо стало светлеть и приобрело нежный, едва уловимый румянец, и Камышовый Заяц стал всё чаще ворочаться, Ёж быстро собрался и исчез. Он всегда быстро и спонтанно исчезал так же, как и появлялся. Ведь это был Вольный Ёж.
Солнечный лучик тихонечко полз по траве и наконец добрался до ушей Камышового Зайца. Стало щекотно.
– Да ну… – пробормотал тот и быстро перевернулся на другой бок. Лучик не отставал, забираясь то в одно, то в другое ухо.
– Отвяжись, а? – пробормотал Камышовый Заяц и вдруг быстро сел. – Комарик?!.
Комарика рядом, конечно, не было, а солнечный лучик быстро улепетнул.
Камышовый Заяц чихнул семь раз подряд. Он всегда чихал утром, и всегда семь раз – это он знал от Комарика. Самому ему, увлёченному процессом чихания, считать было несподручно…
– Странно, зола ещё теплая… – пробормотал он и перевёл взгляд на розовеющее небо. – Тут, наверное, кто-то был. Кто-то хороший, – сделал он, в общем-то, правильный вывод.
Задумчиво потоптался около бывшего костра, а потом стал забрасывать его сырыми комьями земли, поддевая их носками ботинок. Нельзя оставлять даже остывающую золу. Мало ли что…
Камышовый Заяц сходил к озеру и умылся. По поверхности воды сновали прыткие жучки и тоненько жужжала какая-то мошкара. Камышовый Заяц протяжно вздохнул.
Он выбрался на тропинку и долго вглядывался в горизонт. Дорога влекла непреодолимо. Он даже чуть не заплакал – такие просторы открывались перед ним и манили, и обещали такое… такое… и звёзды… А Комарик?! А вдруг письмо пришло?!
Чтобы не передумать, Камышовый Заяц сердитым рывком забросил на спину рюкзак и быстро зашагал обратно к дому, сердито сопя.
Добрался он до него довольно скоро. Видимо, даже не успел далеко отойти на этот раз.
– ЗАЯЦ!!! – зазвенело уже издали. – Ура! Ты вернулся! А я знал! Я ждал! Я знаешь, как ждал?! Я тебе лепёшек напёк – на!
– Ну-ну, – беря еще тёплую лепёшку, проворчал Камышовый Заяц. Он сбросил рюкзак у входа и сел на скамеечку перед хижиной. – Будет тебе. И не Заяц, а Камышовый Заяц, вот ведь сколько раз… Видишь, у меня полосочки на ушах?..
Но ему было, конечно, очень приятно. Более того, именно здесь он находился в абсолютном душевном равновесии. Он был дома, дома было уютно, у него есть друг. Маленький такой, почти что сын… А дорога и звёзды… Он ещё отправится в свой поход. Обязательно. Он так на это надеялся. Может быть, даже завтра. Да, почему бы нет? И, может быть, на этот раз он пройдёт большее расстояние. А если взять с собой Комарика, то можно у-у-у сколько пройти. Поход… это же такое дело… Кстати, что ж это ему раньше в голову не приходило?! Да, но Комарик такой маленький…
– Видишь – не успел вот набалдашник к посоху вырезать, – слегка пожаловался Заяц. – А хотел ведь.
– Ну и что!! – как всегда, утешил Комарик. – Потом обязательно вырежешь. Прислони к стеночке, пусть стоит.
Камышовый Заяц в сомнении уставился на целую груду ушастых посохов, прислонённых к стене. «Пожалуй, сделаю-ка я заборчик вокруг хижины, – решил он. – Или нет, плетень. Красиво будет. А то чего зря тут громоздятся…»
– Мышо… Ка-мы-шовый Заяц! – старательно выжужжал Комарик. – А ведь тебе письмо пришло.
– Ка… как?! П-письмо? Да?! – заикаясь от волнения, Камышовый Заяц чуть не уронил на землю недоеденную лепёшку – успел подхватить в последний момент. – Давай же скорее!!
Комарик с натугой притащил из хижины конверт:
– Пам-пара-па-ам! – пропел он. – Распишитесь в получении!
– Потом, потом, – смятенно пробормотал Камышовый Заяц, торопливо вскрывая конверт без обратного адреса. Лапы его чуть дрожали. – «Да-ра-гой Ку-му-шовый За… За-ис! Как по-жу-ва-ишь?» – по слогам прочитал он, с трудом продираясь через дикие грамматические ошибки. – «Я слышал ты в па-хо-ди па-жа-ла-ста будь вню… вми…» Ой, неразборчиво как…
– «…внимательнее!» – в самое ухо прожужжала осторожная подсказка.
Заяц, нахмурившись, загородился плечом и, шевеля губами и бровями, продолжил чтение:
– «Не па-па-дай на-га-ми в лужи, не пей сырую воду и не…» Чего?.. «не еж»… Какой такой ёж? А-а, «не ешь неиз-вес-ных грибов и пусть у тебя па-лу-чит-ся ха-ро-ший па… па-хот. И па-том ска-рее ваз-ра-щайся да-мой. Всё». Всё, – повторил Камышовый Заяц, поднимая от листка удивлённые глаза.
Комарик потупился.
– Комарик, – укоризненно сказал Заяц. – Ну ведь это же ты написал!
– Бзз… – понуро отозвался тот.
– Ну и когда же ты это писал, а? Ночью, небось? – продолжал строго допытываться Камышовый Заяц. – А ночью чего надо делать?
– Ну, За… ой, прости, Мышовый… то есть Ка-мы-шовый Заяц… Ну я же… бзз… так хотел, чтобы ты обрадовался… Ты же так ждал письма…
– Я обрадовался, – уверил Камышовый Заяц. – А теперь – быстро спать. У тебя глаза вон слипаются. Сейчас – бзз! – и в стенку вмажешься. А ну-ка в кровать!
Оказавшись в хижинке, Камышовый Заяц бережно положил письмо на стопочку ему подобных.
– А я чайку тебе хотел заварить, – защищался загоняемый под одеяло Комарик. – Ты же с дороги…
– Да что я – безрукий, что ли? Чай себе не поставлю? – возмутился Камышовый Заяц. – Спать, кому сказано! Тихий час у тебя.
– Да я сплю, сплю, – покорно закрывая глаза, сказал Комарик. У него было такое хорошее, такое спокойное лицо. Такие славные эти малыши, когда спят, честное слово!
– Эй, Комарик, – тихо позвал Заяц засыпающего воспитанника спустя несколько секунд. – Если тебе так трудно произносить мое имя полностью, называй меня просто – Ка-Заяц. Лады?
– Угу, спасибо, Ка… За…– сонно пробормотал Комарик и в следующую секунду уже ровно сопел.
«Ну вот, какая-то «каза» получилась рогатая. Сам напросился», – недовольно сказал про себя Камышовый Заяц и махнул рукой. Постоял у кроватки ещё немножко, а потом поправил одеяльце, вышел на цыпочках и пошёл ладить плетень.
***
А на другом конце света – так далеко, что и не описать! – в пещере сидели двое. Одного звали Суровый Сурок.
В данный момент он кутался в большую меховую шаль, скрутившись клубком в кресле-качалке, и вышивал крестиком. Под быстрой иглой расцветали красные цветы, лохматилась зелень и сияло солнце. А за стенами пещеры была зима. Там всегда была зима…
Они, как могли, утепляли пещеру – усеивали пол сухой травой и еловыми лапами, завешивали вход тоннами одеял. Даже камин построили. Для трубы пришлось долго-долго долбить толстую стену пещеры, а потом легко вынулся какой-то камень – у входа же! – и получилось замечательное отверстие. А трубу нашел Пещерная Птица. Он, как всегда, охотился глубоко в недрах пещеры, и его долго не было, а потом по камню заскрежетал металл, и Птица устало, но торжественно громыхнул на пол свою находку. Суровый Сурок так обрадовался, что исполнил какую-то песню целиком (обычно за вышиванием бурчал просто цитаты), а потом спросил, откуда такое сокровище. Пещерная Птица в сомнении пощёлкал зубами (Сурок по обыкновению содрогнулся – никак не мог привыкнуть), а потом сказал, что эта большая штука, кажется, когда-то называлась паровозом. Он её видел в книжке на картинке. В честь такого подвига Суровый Сурок снова исполнил песнь, но Птице она не понравилась, и он, как обычно, ушёл сидеть на камень у круглого пещерного озера.
Так шли дни.
Суровый Сурок ужасно любил поворчать. Вот и сейчас он, вышивая, бубнил себе под нос:
– Лапы мёрзнут, хвост мёрзнет, всё скверно, свет сегодня тусклый, нитки у меня путаются, я вон два раза одуванчик вместо лютика вышил, не выспался, и сны какие-то дурацкие, будто я маленький, бегу себе по полю, бабочек ловлю, и вдруг смотрю – это уже не бабочки, а снежные хлопья, и я расстроился и проснулся, а потом ворочался-ворочался…
– Ну и нудный же ты, Сурок, – заметил Пещерная Птица, сосредоточенно царапая крепким клювом по огромной кости. – Достал уже, право. Хоть бы спел лучше что-нибудь. Хотя, впрочем, вряд ли это лучше…
Суровый Сурок надулся, но спорить не рискнул. Уж больно Пещерная Птица был большой, когтястый и зубастый, и чёрные перья его лохматились сегодня во все стороны. Вряд ли он тронул бы Сурка, конечно. Но всё-таки.
– Чего это там у тебя? – наконец спросил Сурок после продолжительного молчания и тихого постукивания Птицыного клюва о кость.
– Портрет, – ответил Птица, любуясь работой. – Это будет портрет моей любимой Пещерной Рыбы.
– А-а! – завопил Сурок. Это он от неожиданности укололся иголкой и тут же сунул в рот наколотый палец. – Му ты даёф… Интерефно мне пофмотреть…
– Посмотришь, как закончу, – пообещал Пещерная Птица. Он не хотел ссориться, поэтому старательно не замечал иронии в тоне Сурка.
– А что за кость-то? Откуда? – не отставал Сурок и вдруг осёкся, глаза его стали круглыми: – Слушай, Птица… Это ты, что ли… кого-то съел?!.
Пещерная Птица коротко глянул на него.
– С ума сошёл? – осведомился он. – Ну, ты точно не выспался. Кость-то вон в пол-меня! Я что, дурак – на такого нападать?! Это мамонт, наверное. Тут же вечная мерзлота…
И он вернулся к портрету. Суровый Сурок немного успокоился, но шерсть на его жирненькой холке всё равно стояла дыбом.
– У меня одуванчик красный получился, – наконец печально проговорил он. Он был такой нахохленный и несчастный, что Птице поневоле стало его жаль, несмотря на всю его нудноту.
– Может, тебе доспать? – предложил Птица, шлифуя клювом какой-то неподатливый участок кости.
– Это он от крови, – скорбным, почти похоронным голосом продолжал Сурок. – Я же палец наколол. Теперь будет кровавый пейзаж.
Пещерная Птица косо посмотрел на него, рыкнул что-то нечленораздельное, подхватил свою работу под крыло и пошёл в глубь пещеры. Наверное, как всегда, к озеру.
– Эй… эй… – оставив пяльцы, воззвал Суровый Сурок со слезой в голосе, а потом с кряхтением сполз со своего плетеного кресла. Причитая, путаясь в пледе и оступаясь, он поволок своё кресло и вышивание вслед за Птицей. Сурок совершенно не умел быть один.
Птица уже сидел, нахохлившись, на камне у круглого озера, и выражение его лица было романтическим и печальным.
– О, моя хорошая, зверская, зубастая Рыба! – нежно взывал он к воде. – Я принес тебе твой портрет!
Ответом было молчание. Сурок тоже притих за своим креслом. Каждый раз в такие моменты Сурок чувствовал величайшую растерянность, граничащую с благоговейным страхом, ибо совершенно не понимал, почему так преображается здоровенный бугай Птица, попадая в это место. Почему он начинает вдруг ворковать своим хриплым голосом, почему его широченные плечи в лохматых чёрных перьях поникают близ озера?.. Зачем он всякий раз зовет эту рыбу? Не похоже, чтобы он собирался её съесть… Тем более тут всегда так холодно. Вон пар какой изо рта. Так и простуду схватить недолго…
– О, прекрасножабрая милая Рыба! – продолжал Пещерная Птица почти нараспев. – Моя восхитительная, добрая, ужасная зверь-Рыба!
Суровый Сурок мелко затрясся вместе с креслом. Наверное, представил, что будет, когда покажется такая Рыба.
Пещерная Птица ещё немного повздыхал, слез с камня, оставил на берегу своё подношение и понуро побрел назад, в тёплую часть пещеры. Сурок тоже вздохнул и поволок своё кресло в обратном направлении. Кряхтя, он влез в него и, закутавшись в плед, продолжал вышивку, иногда взглядывая на Птицу, который задумчиво растапливал камин. Было видно за версту, как его распирают вопросы. Потому что он успел-таки кинуть взгляд на Рыбий портрет. Там было… о-о, что там было!..
– Ну что?.. – наконец не выдержал Сурок. – Так и не показалась?
Птица отрицательно покачал головой.
– Да-а… – закряхтел Сурок. – Безобразие это. Если бы передо мной так распинались…
– Что бы ты понимал в любви, – усмехнулся Пещерная Птица.
На этот раз Сурок так обиделся, что возразил, уже не думая ни о каком риске:
– Очень даже я понимаю в любви! Я вот тепло очень люблю! Знаешь, как я его люблю?! Да я без него жить не могу! Когда тепло, там всё такое вкусное растет! И это всё я тоже очень люблю! Вот!!
Птица только посмотрел на него и молча покрутил пальцем у виска. Сурок обиделся ещё больше.
– Ну и когда же она вынырнет, твоя безумная Рыба?
Птица уныло пожал плечами.
– Не безумная, а свирепозубая. И прекрасножабрая, – вздыхая, поправил он. – Когда-нибудь. По крайней мере, я очень на это надеюсь…
Ужасное подозрение вдруг объяло Сурка, и он обеспокоенно заворочался, скрипя креслом.
– Слушай, Птица… – начал он, как ему показалось, издалека. – А когда ты видел её в последний раз?
Птица посмотрел на него настороженно:
– Что ты имеешь в виду?
Ещё более ужасное подозрение прямо-таки осенило Сурового Сурка.
– Э-э… – кося глазами в сторону и опустив пяльцы, закряхтел он. – А ты её… вообще… когда-нибудь видел?..
Молчание, долгое-предолгое, было вязким, как кисель.
– Нет, – наконец уронил Пещерная Птица. Вид у него был совсем убитый.
– А-а! Я так и думал! – закричал Сурок, вскакивая с кресла, и в волнении забегал по пещере. – Как в воду смотрел! Как же ты портрет рисовал, если Рыбы не видел, а?!
– Она мне приснилась, – упрямо сказал Пещерная Птица и ожесточённо запихал в камин два больших полешка.
– А может, никакой рыбы нет вовсе?! – не унимался Суровый Сурок.
– Ну, вот это ты загнул, – погрозив когтем, довольно строго сказал Птица. – Всяким границам есть предел… то есть всяким пределам есть конец… Ну, ты понял, что я хочу сказать.
– Ты, наверное, хотел сказать, что надежда умирает последней, – едко подсказал Суровый Сурок, сворачивая вышивку. Всё равно не работалось. Да какая тут работа, если весь мир валится куда-то в тартарары! Это надо же! Влюбиться в то, чего нет!
– Надежда вообще не умирает, – назидательно произнёс Пещерная Птица. – Эх, Сурок, Сурок… Несчастное ты существо! Совсем ты, брат… суровый!
Сурок мало что понял, только почувствовал, что его обидели. Правда, неизвестно как. Но от этого было не лучше.
– Ну и ладно, – чуть не плача пробормотал он, вспрыгивая опять в кресло-качалку. – Ну и буду спать, если ты думаешь, что я такое бревно бесчувственное! А я не бревно! Мне холодно! Я есть хочу! И палец наколол! А ты возись со своей несуществующей Рыбой! А я умирай тут!
И он тихонечко подвыл от жалости к себе.
– О-хо-хонюшки, – вздохнул Пещерная Птица, отряхивая крылья от мелких кусочков коры, поднялся и присел на корточки перед креслом Сурового Сурка. – Хочешь, я тебе колыбельную, что ли, спою? Не тебе же одному меня песнями развлекать. А?
– Конечно, хочу, – ворчливо сказал Сурок, устраиваясь поудобнее. – Давай, я уже глаза закрыл.
– Кхм! – откашлялся Птица. – Ну, значит… «Я устал от тишины. Тишина свинцовой кастрюлей нависла над нами. От нее в жо…» кх, прости, там так пелось… в общем, в одном месте «щёкотно и суетливо. От нее умирают свирепые ёжики…» Ну, чего, сгодится как колыбельная?
– Да, мне понравилось… – пробормотал Сурок, накрывая нос пушистым хвостом. Он уже и вправду засыпал. – Особенно про тишину и про ёжиков…
– «Бейте в чёрный барабан…» – продолжил было Птица.
– А-а! – вдруг завопил Сурок, очумело выпучив глаза, и чуть не вывалился из кресла. – Ёж! Опять!
– Ты меня напугал, – укоризненно сказал Птица. – Тебе приснился кошмар? Из-за песни про ёжиков?
– Да вон он, этот кошмар!! – толстенькой ручкой Сурок указал на камин. У него уже невозмутимо грелся Вольный Ёж. Как уж он тут оказался, и, главное, как он успел исполнить свой коронный номер – сунуть холодный мокрый нос в ухо Сурку и посопеть – никто не успел понять.
– А если б тебе так? – спросил Ежа Птица.
– От этого же не умирают, – возразил Вольный Ёж. С его иголок, шипя, падали капельки воды. Это таяли намёрзшие на них льдинки.
– Это до поры до времени! – плаксиво возразил Суровый Сурок, натягивая плед на голову.
– Вот я тебя съем, – пригрозил на всякий случай Ежу Птица.
– Попробуй, – равнодушно предложил тот. – Колючки не замучаешься выплёвывать?
Это было верно. Возникла пауза. Только потрескивали поленья в камине.
– Там сегодня что, так сильно холодно? – спустя какое-то время осведомился Птица.
– Там сегодня буран, – лаконично ответил Вольный Ёж.
– Не говори, не говори мне про буран! – сердито воскликнул Суровый Сурок. Он рывком сбросил плед и спрыгнул с кресла. – Мне от этих разговоров ещё холоднее делается!
И он стал прохаживаться вдоль стен, где были развешаны его вышитые летние пейзажи. Вышивал Сурок и вправду очень хорошо. А рамочки ему делал Птица. Из веточек, из косточек, из камушков. Целая картинная галерея была у них в пещере.
– Я вот когда смотрю на них, – мечтательно говорил Сурок, переходя от пейзажа к пейзажу, – даже забываю, что их делал я. Они мне кажутся окошечками наружу. Туда, где всегда тепло. Где растут вкусные яблоки. Или ещё чего-нибудь. И мне делается хорошо и радостно. Потому что я очень надеюсь, что когда-нибудь так и случится. Мы выйдем – а там лето!!
– Кстати, насчёт яблок, – вспомнил Ёж. – Я мороженой клюквы принёс. Будем морс делать?
– Будем, конечно, будем, – засуетился Сурок и побежал за котелком.
Птица взял его и пополз, отодвигая бесчисленные одеяла, к выходу. Там он зачерпнул снега и задохнулся белой колючей мглой, которая, казалось, только и ждёт, что появится что-нибудь живое и тёплое, чтобы немедленно сожрать его. Такая безжалостно-холодная была эта мгла. Птица поспешно вывалился обратно в тепло. От него тут же заклубился морозный пар и несколько искрящихся снежинок взвихрились над чёрными перьями.
– Ну, что? Как там? – робко спросил Сурок. Сам бы он нипочём не осмелился высунуть даже кончик носа в эту стужу.
Птица только рукой махнул и стал прилаживать котелок над огнём.
Ёж старательно растирал мёрзлые ягоды в плошке маленькой деревянной толкушечкой. Птица куда-то ушёл.
– О, моя великолепная убийственная Рыба! Самая хорошая, добрая, милая и свирепозубая ужасная Пещерная Рыба! – донеслось до них гулко. – Приплывай к нам пить морс!
– Чего это он? – осведомился Вольный Ёж, облизывая толкушечку и морщась. – Сахар есть?
– Влюбился, – пожаловался Суровый Сурок, притаскивая мешочек с сахаром. – Каждый день страдает у озера, а там и Рыбы-то никакой нет!
– Ну не скажи, – возразил, усмехаясь, Вольный Ёж, щедро засыпая клюкву сахаром. – Ему же лучше знать про свою Рыбу, а?
– Да он же сам сказал! – начал сердиться Суровый Сурок. – Что вообще в глаза её не видел… эй, ты с сахаром поосторожней там…
– Ну ты же хочешь вкусного морса?
В этой небольшой перепалке никто не заметил, как зашевелились у входа одеяла, и что-то белое или, вернее, кто-то белый появился в пещере.
– Смотрите-ка, к нам снеговик пожаловал, – сказал Пещерная Птица. Он, оказывается, уже успел вернуться с озера.
Суровый Сурок и Вольный Ёж удивленно воззрились на вошедшего.
– А-а! – завопил Сурок в ужасе. – Снежный Человек!!!
Фигура постояла, потом качнулась и вдруг брякнулась на пол с ледяным стуком.
– Не ори, – сказал Пещерная Птица Сурку и с любопытством приблизился к лежащему. Тихонечко тронул его когтем. И вдруг что-то зажужжало и зазвенело, будто заплакал какой-то стеклянный колокольчик:
– Спасите его! Спасите! – вызванивались льдинками слова. – Он не должен умирать!
И все в изумлении увидели крошечного комарика, который метался над их головами.
– Комар, – сказал Сурок, почесав голову. – Надо же, говорящий комар.
– Говорящий Сурок, что ли, лучше, – возразил Вольный Ёж, хмурясь. – Погоди-ка, я его знаю… Это Комарик. А второй – это, значит, Камышовый Заяц… Добился-таки своего, молодец.
– Ну пожалуйста, пожалуйста! – умоляюще звенел Комарик. – Он же совсем закоченел! Он весь путь меня грел, чтобы я не замёрз! И вот… и вот… а сам…
И он горько, безнадёжно заплакал.
– Погоди, не реви, – сказал Птица. – Сейчас посмотрим, может, всё не так страшно… Дошёл же он, значит, живой! Сурок, не стой столбом, суровый ты мой! Тащи шкуры, да побольше, и стели к камину.
Общими усилиями они подтащили заснеженную фигуру поближе к огню. Снег, испаряясь, заклубился, и все увидели, что это и в самом деле заяц. Удивительный такой полосатый камышовый заяц.
– Камышовый Заяц! – плакал Комарик, пока они растирали его холодные, прямо-таки окостеневшие лапы. – Я твоё имя выговаривать научился! Вставай скорее! Хочешь, я тебе прямо сейчас письмо напишу?!
– Да уж, до писем ему сейчас, – проворчал Суровый Сурок, осторожно потирая его уши, тонкие, как лепестки.
– Кхее… – вдруг проскрипел слабенько Камышовый Заяц. А потом чихнул. Семь раз подряд.
– Ура! Ура! Ты живой!!! – носясь зигзагами, возликовал Комарик и с гордостью пояснил: – Он всегда чихает по семь раз!
– У нас есть то, что нужно, – сказал Птица. – Оно его быстренько на ноги поставит. Клюквенный морс!
Морс вливали в заячий рот по ложечке. Больше не получалось. Но морс, тем не менее, глотался, и, наконец, нос и уши Камышового Зайца порозовели. Это означало только одно – опасность миновала. Когда кружка опустела, Заяц открыл глаза. Правда, вряд ли он ещё кого-нибудь видел.
– Комарик?! – сказал он.
– Я здесь, здесь! – зазвенел тот нежным колокольчиком.
– Ну, хорошо, – прошептал Камышовый Заяц и опять закрыл глаза. Ему обязательно надо было поспать.
Болел Заяц долго. Не шутка ведь так промерзнуть. А Комарик развлекал общество, взахлёб рассказывая об их приключениях во время похода, и хвастался своим крошечным посохом, который Заяц вырезал ему из зубочистки. Объяснял, что камыши – это которые шуршат, с метёлочками, а те, которые толстые, коричневые и бархатистые – это вовсе даже рогоз, а про это не все знают. А Камышовый Заяц – это особенный Заяц, с полосочками на ушах, и таких больше нет на всём белом свете. Когда Заяц просыпался, он тоже с удовольствием слушал и иногда оживлял повествование новыми подробностями.
Суровый Сурок хвастался своими вышивками и успел сделать несколько новых, по мотивам походных рассказов. Одну даже подарил Камышовому Зайцу. Там был закат над озером, лунная дорожка и камыши. Удивительно красивая получилась картина. Конечно, Сурку было жаль с ней расставаться! Но он мужественно перевязал её ленточкой и положил около постели поправляющегося Зайца.
А Птица становился всё грустнее день ото дня. Его «прекраснозубая» так и не появлялась, несмотря на все удивительные эпитеты, которыми он её награждал. Придумав очередной, он тут же озарённо бежал к озеру, думая, что уж на этот-то раз сравнение Рыбе понравится, и она вознаградит Птицу своим появлением. Но – увы! – всё было тщетно.
– Не клюёт жестокохвостая, – разводя руками, пояснял Суровый Сурок Комарику и Камышовому Зайцу потихоньку от Птицы. Он очень переживал за Птицу и не понимал, чего ещё этой Рыбе надо.
Текли дни.
Периодически набегал Вольный Ёж, приносил то замёрзших ягод, то корешков.
– Плохо у вас тут в пещере, – говорил он. – Неба не видно совсем. Я по звёздам соскучился. Давай, Ка-Заяц, наказаяц, поправляйся, что ли – я тогда дальше побегу, где неба много.
– Не мучайся из-за меня, – говорил Камышовый Заяц. – Я-то уже в порядке. Смотри сам не заболей. Тебе же звёзды нужны как воздух…
– Это верно. Ну, хорошо, раз ты так говоришь, то я и правда побегу. Засиделся я тут с вами… Хотя вы и славные ребята, конечно.
И он исчез. Так же спонтанно, как и всегда. И даже не сказал, когда появится вновь. Впрочем, он никогда этого и не делал. Оставалось только надеяться, что – вот, когда-нибудь подскочит, сунет мокрый нос в ухо и посопит…
Когда Камышовый Заяц понял, что может понемногу ходить, он тут же схватил свой новый посох, которому на одном из привалов все-таки сделал набалдашник в виде ушей, и стал нарезать круги по пещере. Получалось это у него с каждым днем все лучше и лучше. И в один знаменательный день он объявил Комарику, что, в принципе, он уже готов к дальнейшим странствиям. И только-только собрался сообщить об этом гостеприимным хозяевам пещеры, как случилось Одно Событие.
Видимо, именно в этот же день Пещерная Птица дошёл до ручки. Он, как обычно, пришёл на озеро, но по какой-то причине ничего нового Рыбе не сказал. Впрочем, старого тоже. Он просто ходил вокруг озера, и выражение его лица из скорбного почему-то становилось всё светлее и радостней. Сурку же, напротив, это его выражение совершенно не понравилось. Он затаился за выступом, и шёрстка на его холке стояла дыбом.
– О, моя любимая солнечночешуйчатая Рыба, – сказал Пещерная Птица. – Я понял, почему ты ко мне не выходишь. Ты же просто хочешь, чтобы я сам пришёл к тебе! Прости, что я не понял этого раньше. Вот я и иду.
И без лишних предисловий он ухнул в воду. Суровый Сурок даже кругов не увидел. Пещерная Птица сразу пошел ко дну, потому что озеро было очень глубоким и очень холодным.
Суровый Сурок набрал в грудь воздуха, чтобы заорать как следует, но вместо этого быстро засеменил своими коротенькими толстыми ножками, и, зажав сразу нос и рот, рухнул в озеро за Птицей. Суровый Сурок совершенно не умел плавать, поэтому шансов у него не было никаких.
Услышав непонятный шум и плеск и встревожившись, Камышовый Заяц с Комариком поспешили в сторону озера. И вот что они увидели. Поверхность воды взбурлила, и из неё воздвиглась большая белая гора. На этой горе лежали Пещерная Птица и Суровый Сурок. В ту же секунду оказалось, что эта не гора, а спина, и что она не белая, а сверкает и искрится всеми цветами радуги. Это и была та самая… Прекрасножабрая. Она стряхнула на берег приятелей, которые и воды-то толком нахлебаться не успели, и сказала нежным басом:
– Эх ты, дурашка! Что ж ты сразу не сказал «Солнечночешуйчатая»? Ведь меня именно так и зовут… А я-то думала, ты другую Рыбу зовёшь.
И она ласково улыбнулась Пещерной Птице во весь свой зубастый рот.
Суровый Сурок глядел на неё во все глаза. Он никогда не думал, что это произойдёт. Что эта пресловутая Рыба будет всего в каком-то шаге от него. Что можно иметь столько зубов, жабр и других острых выступающих конечностей. И всё это сверкало. И всё это было таким большим. Даже чуть большим, чем Птица. А Птица сидел на берегу и улыбался, как дурак. Он был совершенно счастлив. И на Сурка не смотрел. Он смотрел на свою Рыбу. А он-то из-за него в воду бросался!.. Всё кончилось для Сурка, и он, ни слова не говоря, повернулся и пошёл как автомат к выходу из пещеры. Комарик и Камышовый Заяц провожали его удивленным взглядом. Они так до конца и не поняли, что, собственно, произошло. Хотя вид Рыбы их, конечно же, потряс.
«Вот выйду в буран и умру», – думал Сурок, пробираясь через завесу одеял. Наконец он откинул последнее. И ему на нос тут же кто-то сел. Это была бабочка. Потому что вокруг цвело и бушевало лето.
***
«Дорогие Комарик и Камышовый Заяц! Я надеюсь, что обратный путь ваш был приятным и необременительным.
Путешествуя на борту летающей тарелки и глядя на глубокое, чистое совершенство космоса, я не перестаю удивляться. Оказывается, сколько ещё путей кроме этого – столько же, сколько и жителей Вселенной! И меня посетила одна удивительная догадка. Может быть, конечно, я не прав, но я делаю выводы из того, что пережил сам.
Надежды и в самом деле не умирают. А вот те, кто надеются, к сожалению, смертны. Но кто-то большой и умный, кто знает про нас гораздо больше, чем мы сами, всегда даёт нам шанс, что наши надежды когда-нибудь сбудутся. И каждый из нас поэтому к чему-то стремится. И чем сильнее он стремится к своей мечте, тем она ближе. Но всех нас на пути Надежды ждут испытания. Иногда очень печальные, иногда даже страшные. Но зато как потом хорошо. Счастлив Пещерная Птица со своей Рыбой, счастлив Сурок, раздаривший друзьям все свои вышитые картины о лете, и вы, надеюсь, тоже счастливы, совершив свой великий поход. Может быть, не последний. И я очень надеюсь, что вам будет приятно получить, наконец, письмо откуда-то со стороны, а не писать украдкой друг другу. Наша космическая почта работает быстро и хорошо, и я постараюсь писать вам чаще. Так что не пугайтесь, когда перед вашей хижинкой в камышах опустится небольшая летающая тарелка. Она будет почтовой. Думаю также, что она будет делать крюк в сторону пещеры и забирать для вас письма, которые напишут вам Птица, Рыба и Сурок. И доставлять им ваши ответы.
А я ведь угадал. Я действительно с Созвездия Ежа, из Сообщества Мирных Космических Разведчиков. Только когда я десантировался на вашу планету, мой корабль потерпел аварию, а меня контузило, и контузия почти полностью отняла у меня память. Но, к счастью, ненадолго. Каким-то шестым чувством я знал, что должен сидеть у костра, чтобы меня подобрал Спасатель. Поэтому я так и любил подбрасывать веточки в огонь до рассвета… Эй вы, любители ночных костров, может быть, вы тоже откуда-нибудь оттуда, со звёзд?.. Всё может быть.
Значит, может быть, это и было моим испытанием? То, что я так долго был вдали от дома и даже не помнил самого себя? Но, тем не менее, не пал духом и не стал проклинать эту чужую планету и всех живущих на ней. Хотя слышал неоднократно, как это делают местные жители… Хотел бы я знать, куда девались их надежды.
А теперь я лечу домой и совершенно счастлив. Поэтому очень хочется пожелать всем вам никогда не терять своих надежд. Ведь они не умирают! А если их потерять, они так и будут бродить неприкаянными по свету, потому что ваши надежды, кроме вас, никому не нужны. Ведь никто не знает и не понимает их так, как вы сами!
Ну, вот, кажется, пока и всё. Очень надеюсь на ответ.
Искренне Ваш, Вольный Ёж из Сообщества Мирных Разведчиков, Созвездие Ежа».