Владимир Леонович
5 апреля 7 г.
Удивительное дело…
Машка готовится плакать. Где соска? Комната похожа на поле боя: где только и чего только не валяется и сухого и мокрого. Машке ровно полгода.
Но вот и соска – лежит сорванным грибком шляпкой вниз. Соску в ротик, Машку на руки, у меня на руках не кричит.
Сколько талантов на Руси! Вся она – будто грибница. Идёшь – и встал. Гриб!
Паша Мелехин, Коля Рубцов… Тут обзор мой невелик, да и читать – искать! – я ленив. Коля Рубцов, Лёня Попов… У меня одна мера: забирает меня или не забирает. Забирает, когда уже строчки плывут сквозь слёз.
Анатолий Саулов – шлёт неугомонная Тамара Страхова из Кузнецка Ленинского. Целую книгу стихов. Книгу рассветную, что-то где-то не определилось, но мир, имеющий быть, мир этой поэзии, то юной, то ещё отроческой, а то уже одолевшей неведомо как и возрасты и опыты и свои и чужие – иначе и говорить не о чем! – вот он, тебе его дарят. А мальчику было 26 лет, и чуть не 40 лет назад умер…
А я опять в гостях у мамы,
А из низинок, где стога,
Идут усталые туманы,
Совсем как белые стада.
Как позабыть про них я мог,
Хотя живу и недалече?
Как Вас по имени, Цветок?
Как Вас по отчеству, Кузнечик?
И стынут на губах слова
И обрываются так странно,
Как будто я уже не ваш,
Берёзы, радуги и травы.
И с затаённою тоской
Смотрю на отдых горожан я,
Как пьют и пляшут, уезжая
С весёлой песнею домой.
А я заслышу под окном
Звонок трамвайный, полуночный –
И мне приснится колокольчик
И конь, звенящий им в ночном.
Не бог весть какие стихи, но что-то тут дышит, и хотя окружить их может сотня похожих, но и тут чем-то они будут заметны. Прочел я полкниги и уже узнаю интонацию – мелодику – и ни с какой другой не спутаю. Как две-три фразы Валерия Гаврилина… Тут он вдруг так кстати… Над каждым стихотвореньем как бы вижу лицо этого мальчика. И повторяю: подбираю Машкины соски и думаю о РУССКОМ БОГАТСТВЕ на русской земле. Не под землёй – аминь!
баллада о гусях
Коромысло впилось в белую ладонь.
Сходит женщина по склону за водой.
Белый гребень в её чёрных волосах,
Сходит, горбясь и старея на глазах.
Говорилось, говорилось мне людьми,
Что замужество её не по любви,
Будто жизнь ей потому и тяжела…
А она в ответ молчала и… жила.
Не пыталась в чём-то мужу возражать,
Щи варить или детей ему рожать,
Штопать робу ль заскорузлую ему –
Терпеливо привыкала ко всему.
Муж не то чтобы и нежен да не груб,
Раз уж выпал, так уж выпал, хоть не люб.
На кулак мотал он слёзы во хмелю:
– Слышь, дурёха, не отдам тебя, люблю!
Говорили: где-то в городе живёт
Её давний, её самый, первый, тот,
Да случилось, что дорожка не одна.
То ли он тут виноват, а то ль она?
А что было между ними – что гадать?
Словно льдины, тают медленно года…
Коромысло впилось в белую ладонь.
Сходит женщина по склону за водой.
Белый гребень в её чёрных волосах.
Сходит, горбясь и старея на глазах.
Воду черпает у берега, в реке,
Ставит вёдра и садится на песке.
Отчего же неожиданно, как взрыв,
Вдруг заплакала навзрыд, лицо закрыв?
… Пересудам прокатиться по селу,
Ну а что она ответит – почему?
Просто день был удивительный такой.
Просто гуси пролетели над рекой…
Как писал ровесник нашего Анатолия:
Есть речи: значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Теперь ЛУЧШЕ Анатолия пишут стихотворцы. Да и Лермонтова поглаже. Но без волненья, без волненья читаются их как бы стихи. Как говорил Давид Самойлов, ведший поэтический семинар: – Стихи – само совершенство, аж плюнуть хочется.
О Тамаре Страховой речь отдельная.
Спасибо, Тамара, тебе за Саулова. (Мне надо немного высвободить эту утреннюю поэтику, это просто моя корысть, а не желание придать ей сан и степень ЗАКОНА. Закон тут везде один: свет, добро, внимание, сочувствие – силою всего этого несовершенные вещи таковы, что, извините уж, не плюнуть – плакать хочется: какая правда! как Бог тебя ведёт… Что ты уже успел… Но сколько было впереди…)