Лепра

историческая фантастика

Александр Доставалов

оглавление

• Глава первая
• Глава вторая
• Глава третья
• Глава четвертая
• Глава пятая
• Глава шестая
• Глава седьмая
• Глава восьмая

Глава первая

 

Киев – это город любви и смерти.

Утро начиналось обыденно – суетливо, и даже вспомнить потом что-либо особенное Максим не смог. Он, как всегда, немного проспал. Сонное и торопливое бритье у пошедшего пятнами зеркала обошлось благополучно, вяло текущая горячая вода заменила классический компресс, вскоре вообще обещали месячную «профилактику», означавшую, что воду придется греть в чайнике. Завтрак на ходу – вот тут у него вышла первая осечка. Яйца накануне кончились, в углу решетки, покрытой инеем от старательности все сроки отмотавшего «Кристалла», томился огрызок плавленого сырка. Хмуро осмотрев его со всех сторон Максим, отличавшийся странной бережливостью характера, не рискнул уже ни съесть это подсохшее кушанье, ни выбросить – он снова задвинул сырок в самый угол холодильника, пристроив между недоеденной банкой хрена и пачкой лаврового листа. Там ему предстояло дождаться особо разгульной бутылки водки, когда уже совсем нечем будет закусывать, либо, что было более вероятно при малопьющем характере Максима, покрыться плесенью и быть выброшенным в мусор уже без всяких экономических табу. В старом шкафчике, гордо именуемом буфетом, подсыхала обломанная по краям буханка хлеба, так что корочка уцелела только с одной стороны, и то не полностью, да стоял пакет кефира, забродивший еще позавчера.

Как бы то ни было, а позавтракать следовало обязательно. Незапланированный обед в институтской столовой, где цены приближались к фешенебельному ресторану, а качество пищи к только что отложенному сырку, пробил бы в его бюджете серьезную брешь. Максим поставил на плиту старенький чайник, в котором вылетевшую когда-то ручку скреплял крупный и прочный болт, снял со стола грязную сковородку, где на остатках масла вполне можно было еще что-нибудь поджарить, отколупнул присохший ломтик картошки, и кинул его в рот. Жарить было нечего. Тогда он ополоснул заварник, нарезал хлеба, смахнув в ладонь многочисленные крошки, снова пообещав себе наточить вечером нож и, после некоторого колебания, стукнул в соседскую дверь. Дверь открыл Мишка, добродушный и вечно поддатый механик, у которого невозможно было разжиться деньгами, но щедро делившийся картошкой, солеными огурцами и прочими, оказией попадавшими к нему продуктами. Увидев соседа, Мишка расплылся в небритой улыбке, кивнул, не дав Максиму даже поздороваться, и выволок в коридор полновесный круг домашней, щедро приправленной чесноком колбасы. Невнятно поблагодарив закрывшуюся дверь, Максим отправился завтракать.

Чеснок он не любил, но альтернативы не было.

На работу Максим, по причине хорошей погоды, пошел пешком. Вдоль Владимирской бродили жирные голуби. Весеннее солнце играло в зеркальных витринах Андреевского спуска, художники, ожидавшие лопухов-иностранцев, уже разложили на подоконниках свой пестрый и причудливый, но явно штампованный товар, в прозрачном и праздничном небе маялось загулявшее облачко. Машин, как и всегда на Андреевском, было немного, так что некоторые прохожие шли прямо по проезжей части. Максим загляделся на идущие впереди ножки, готовясь самоотверженно поддержать их хозяйку, если каблучок соскользнет в щель между булыжниками, однако той уже махала от угла мощного вида мама, возбужденно тыча рукой в крытую лаком церквушку. Рядом, в позе увидевшего поклевку рыбака, замер художник.

И вот здесь, уже у самого Подола, Максима будто ударило.

Он услышал женский крик.

– Помогите, кто-нибудь, пожа… помогите!..– дальше послышался хрип и матерная, с издевкой ругань. Четверо вязали отчаянно бившуюся молодую женщину, выламывая ей руки за спину, стягивая вместе оголившиеся ноги, затем один из них с оттяжкой принялся хлестать ее по щекам. Еще несколько раз то ли всхлипнув, то ли вскрикнув, женщина замолчала. На тонкую шею накинули петлю–удавку, пропущенную через прутья кровати.

Оторопевший Максим даже не сообразил, что такого просто не может быть, вначале он лишь опешил от наглости бандитов – в центре Киева, средь бела дня – потом понял, что увиденная им картина не более чем галлюцинация. Никакой кровати и бандитов на Андреевском, разумеется, не было. Навстречу мирно шла семейная пара, обстоятельно обсуждая предстоящие покупки, рядом открывался для посетителей музей Булгакова.

Никого и ничего. Наваждение.

Но Максим готов был поклясться, что только что он видел и женщину, и четверых подонков, и даже в драку кинуться хотел, настолько отчаянным был ее голос, но… Истаяла и исчезла, развеялась дымная хмарь, и снова голубело над ним праздничное небо, и… хотя нет, вот же оно… точно. Точно!

Он вдруг ясно почувствовал, в какой это стороне. Надо было свернуть вниз и влево, в переулки частных домов. Вот сюда. И стопроцентно опоздать на работу. У него не было даже трех минут, и Нападайло, давно ожидавший очередного его промаха, с удовольствием влепит ему строгач. Господи, это же была галлюцинация. В стороне частного сектора благоухали ветви распускавшейся сирени, и высокий каштан готовился выбросить вверх стрелки своих белых цветов. Обычный покосившийся домик. Ничего особенного. Впрочем, это и не здесь, это много дальше. И даже если туда пойти, помочь женщине он не успеет, потому как идти довольно долго, это Максим тоже почувствовал. Чистой воды бред, что он будет говорить на работе, когда этот мираж рассеется? И вообще, надо милицию позвать. Хотя что он им скажет? Максим даже усмехнулся, представив разговор с милицией. Тут, пожалуй, и санитаров вызовут. Со смирительными рубашками.

– Уйди, тварь… ммм… – еще один хлесткий удар по щеке. Теперь громила взгромоздился на женщину верхом и медленно, не торопясь, расстегивал ей блузку. Второй что-то зашептал ему на ухо, тот отмахнулся, как от мухи, жертва под ним снова забилась, последовал новый удар по лицу. Из носа женщины потекла кровь, с блузки посыпались пуговицы.

Максим больше не колебался. Черт с ним, с Нападайло. После такого кино он спать спокойно не сможет. Уж лучше строгий выговор схлопотать.

Он свернул в проулок, над которым плыл пьяный запах сирени, и быстро пошел на зов. Картинка постепенно становилась четче. Ошибиться было почти невозможно, как в игре «горячо» – «холодно», как только он сворачивал не в ту сторону, это сразу ощущалось. Максим прибавил шагу, потом побежал. Ветка хлестнула его по глазам, он проскочил длинную замусоренную тропинку, сбоку остался рынок, покосившийся забор впереди разломился дырявыми досками, яростно залаяла вослед дворняга. Он уже выскочил в соседний переулок и теперь оглядывался, определяя направление, рукавом смахивая с лица пот.

Вот оно.

Четверо, пристроившись у кровати, азартно играли в карты. Избитая женщина лежала неподвижно, на подушку тонкой струйкой стекала кровь. Блузка была разорвана в белые клочья, еле державшиеся на плечах.

Максим вынул из сумки остро отточенный складной нож. Прежде им зачищали изоляцию да резали колбасу. Сейчас, похоже… В висках застучало от нахлынувшей крови, но движения Максима со стороны оставались расчетливо спокойными. Он даже замедлил шаг, хотя чувствовал – совсем близко. Ощущение галлюцинации исчезло; Максим уже начал привыкать к своему новому, очень странному зрению. Впереди показался низкий, просевший от времени особняк купеческого вида, почти скрытый оплетавшими забор вьющимися растениями. Поверху в три ряда тянулась свежая, непроржавевшая колючка. Навстречу Максиму молча ткнулся мощный собачий нос. Пес даже не гавкнул, с явным нетерпением ожидая, когда лаборант перелезет через забор вовнутрь.

Перелезать не хотелось.

Четверо закончили игру. Двое матерились довольно и коротко, при этом ржали и хлопали проигравших по плечам. Громила с бритым загривком стряхнул обнимающие руки, выдал трехэтажный залп, с сожалением помял женщине грудь и кинул ей на живот пятьдесят гривен.

– Не-ет, Паша, ты пиво проиграл, а не бабки. Давай, милок, и чтобы холодненькое, с универсама, а не с этих поганых ларьков. И не спеши, не спеши. Мы с Пикофой здесь сами справимся. А вам, хлопцы, уж чего обломится.

Второй бандит, такой же верзила с приплюснутым носом и шрамом над бровью, уже топтался в дверях с огромной черной сумкой, очевидно предназначавшейся для похода в магазин. Максим даже головой тряхнул, настолько четким было видение. Какое там кино – он будто был в этой комнате, слышал каждое слово разговора и стонущее дыхание женщины.

Двое пошли к выходу а тот, кого только что назвали Пикофой, длинный и худой, с редкими зубами, наклонился над самой жертвой, попытавшейся отстраниться, и рывком дернул ее к себе. Максим находился уже в странном, полузвенящем состоянии, отступили куда-то работа и вся его прежняя, ненужная жизнь, были только две наложенные друг на друга реальности – пропитанный сиренью проулок, струящийся карамельным маревом, и яркая, страшная картина комнаты, проступавшая сквозь эту пеструю занавеску. Почему-то накатило ощущение, что женщина, которой уже распинали руки, очень ему дорога, что ни в коем случае нельзя ее потерять, и что-то обязательно надо сделать…

Вот только четверых ему не одолеть, это он понимал точно.

И где же они, черт возьми? Неужели тут, за колючим забором?

В пяти метрах отворилась калитка – Максим еле успел напустить на себя вид равнодушного прохожего – и мимо него, в переулок, вышли проигравшие бандиты. Что-то в лице Максима их все же насторожило, щеку обожгло от пристального, понимающего взгляда. Еще несколько секунд Максим чувствовал, да и слышал по скрипу гравия на дорожке, что пара громил остановилась и следит, куда он направится. Лаборант перемахнул соседний забор, низенький, декоративный штакетник, вытащил из кармана зеркальце и начал пускать зайчиков в окно обшарпанного двухэтажного дома. Вскоре там показалась неясная фигура в бигудях и прильнула лицом к стеклу. Максим приветственно помахал рукой, фигура исчезла. С дорожки послышалось невнятное восклицание и гравий снова захрустел. Только через минуту Максим позволил себе обернуться.

Воплотившаяся из кошмара в реальность парочка исчезла, но зашли они обратно в дом или все же двинулись за пивом понять не было возможности. Скорее, все-таки пошли отрабатывать проигрыш. Максим снова перемахнул штакетник и внимательно оглядел натянутую над забором колючую проволоку. Вот здесь, если на вишню, а потом сразу на сарай, то собака не достанет. В конце концов, пусть приедут менты, ему это только на руку. Додумывал свой план лаборант уже в действии, обдирая руки о нестойкую вишневую кору и, с ветки, аккуратно перешагивая проволоку. Об одну из колючек он все-таки зацепился, но под весом перевалившегося уже тела проволока отстала, тоненько звякнув на прощание. Собака внизу внимательно сопровождала каждое его движение, но, видимо, понимала, что на сарайчик ей не взобраться.

Комната, которую он только что так хорошо видел изнутри, вдруг исчезла – осталась только мощная стена с узкими старинными окнами, в одно из которых, в самую форточку Максим и заглянул. Там действительно стояла кровать, но…

Рама, на которую он оперся, оказалась неожиданно хлипкой, рука соскользнула, какой-то гвоздь оставил на ней длинную царапину, Максим встретился глазами с приземистым бандитом и, соскальзывая, ударил рукой в стекло. Зазвенели окрашенные кровью осколки, неловко изогнувшись, цепляясь за что-то шаткое, он ударил еще раз, на этот раз ногой и вместе с прогнившей рамой ввалился внутрь комнаты. Над самой его головой мелькнула тяжелая рукоять пистолета, Максим мотнулся вбок, уклоняясь, выхватил из кармана заранее раскрытый нож, некстати зацепившийся за куртку, рассекая, как бритвой, и самое куртку и что-то мягкое, брызнувшее теплым ему на лицо, увидел звериный оскал коротышки, выронившего пистолет и зажимавшего окровавленную ногу, махнул ножом еще раз, и снова попал, на этот раз под плечо, и переключился на длинного, худого Пикофу, что некстати надумал подтягивать штаны. Удар кулака сразу опрокинул его на спину, но Максим бил снова и снова, не останавливаясь, пока волчьи глаза худого не погасли, не закатились в беспамятстве, да и тогда ударил еще несколько раз по инерции, и только потом сообразил, что до сих пор, как свинчатку, сжимает в кулаке рукоять окровавленного ножа.

В угол, подвывая, вползал коротышка, пытаясь вмять в свои раны пропитавшуюся алым рваную простыню. Максим выпрямился, рассудочно уже поднял с пола пистолет и с маху, тяжело впечатал рукоятку в лоб, над зажмуренными в ужасе глазами.

Женщина что-то хрипела, всхлипывая, когда он разрезал тугие веревки, жалко кривила мятое, подтекшее тушью лицо и сразу попыталась, дура, прикрыть от него груди локтем. Поднималась она тяжело, и Максим видел, с каким трудом дается ей каждое движение. Он прошел на кухню, быстро сполоснул лицо и руки, понимая, что кисть еще долго будет кровоточить, сорвал какую-то тряпку и обмотал ее вокруг, придерживая изнутри плохо гнущимися пальцами. Пистолет Максим засунул за пояс, под куртку.

Женщина набросила на себя чужой пиджак, висевший на спинке стула, юбка, слава Богу, почти не пострадала, не успели, мерзавцы, и, плохо еще ступая, кинулась было во двор но отпрянула, встретив молчаливый оскал стоявшей на задних лапах собаки. Максим снова вытащил пистолет, повернул его боком, старательно снимая предохранитель, дослал патрон и двумя выстрелами свернул пса в смертный клубок.

Они бежали сквозь кусты, пустыри и заборы, потом очень быстро шли, а потом остановились и он оттер платком тушь и подсохшую кровь с ее лица, а она поправила ему сбившуюся «повязку». И только тут женщина, неловко обняв своего спасителя, на запястьях еще четко проступали следы веревок, шепнула ему на ухо:

– Как же ты вовремя. Не знаю, кто ты, но…

Максим хмыкнул, в висках еще стучало и по всему телу знобкой дрожью бродила сила.

– Этот самый, – он замялся, припоминая простейшие слова. – Принц из сказки.

Она снова погладила ему повязку на руке.

– А чесноком от тебя прет, принц… – и они расхохотались, глядя друг другу в хмельные ужасом глаза.

 

……………

Глава 2