Савелий Ямщиков о Ефиме Честнякове.
Из записок художника-реставратора
Я давно родился на земле 1 2 3
Ефимово «займище»
Детские забавы
Лариса Голушкина.
Когда свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, Ефиму Васильевичу Честнякову было за сорок. Это время творческой зрелости, когда позади период ученичества, поиски своей манеры. Он утвердился в художестве, обрел себя как человек, ясно сознающий свою цель и назначение художника. Позади были годы нужды и лишений, впереди открывались все возможности для творчества.
О свободе, которая не только дала бы землю и волю, но и пробудила душу народа, Честняков мечтал давно. Еще в апреле 1902 года он писал в письме к Репину: «И терпит, все терпит великий народ, все еще не исстрадалось сердце его… Когда же ты, народ великий, восстанешь грозно на своих тиранов, стряхнешь с могучих плеч позорное ярмо, вздохнешь свободно широкой грудью, — и заговоришь, и запоешь, и заиграешь на удавление мару чудными аккордами твоей высокой, благородной, богатой артистической души?»
И вот сбылось… В послании «Собранию волостных представителей» Честняков так выразил переполнявшие его чувства:
Да здравствует собрание граждан,
Да будет мир ушедшим поколеньям,
Открылися пути желаньям и трудам,
Просторам грез, делам и песнопеньям…
Свободны мы, цепей уж нет,
Сияет над страной невиданное утро
И солнце новое, повсюду виден свет…
И люди все иные уж как будто…
Он словно почувствовал новые крылья за спиной — и готов опять к полету: «Пусть дадут помещение, материалы: я буду рисовать новую Россию!» К работе для страны он призывает и других:
Страдалица наша, отчизна младая,
Хоть в новом наряде, но скорбно худая…
Так много невзгоды она испытала,
И вот изможденная, слабая встала…
Спешите же, дети, ее поддержать.
Спешите отчизне питание дать…
В этом стихотворном обращении «Гражданам — братьям» и нежная любовь сына к родной исстрадавшейся земле, и заботя гражданина своей страны о ее процветании и обновлении, и жажда большого, благородного труда во имя нового, и ощущение братства и единства со всеми, кто живет на этой земле, — eё детьми.
Стремлением поддержать молодую республику, помочь ей встать на ноги определяется теперь вся деятельность Честнякова. Для него наполнился новым смыслом его собственный принцип: «труд готовый не бери, свой как новое дари». Он призывает крестьян начать самим общественное строительство, пусть «с шалашки», но самим, не рассчитывая на готовое, помогать стране в устройстве новой жизни. Налаживать эту жизнь в условиях деревни, удаленной от культурного центра, было непросто. Прежде всего нужны люди — грамотные, авторитетные, хорошие организаторы. Ведь перестройки требовало все — помимо сельского хозяйства, предстояло обновить всю жизнь деревни, провести реформу школьного образования, организовать культурное строительство, так как «человек в культуре ненасытен», — отмечал художник. Ефима Васильевича Честнякова избрали в районный Совет города Кологрива. Исполнительное бюро Кологривского пролеткульта предложило ему занять должность преподавателя по классу рисования в художественной студии. Он организует в Кологриве Дом искусств, где руководит театральным кружком и студией рисования. У себя в Шаблове, мы уже говорили об этом, он создает Детский дом. Честняков был убежден, что деревне необходимы образованные люди, без этого невозможно никакое преобразование крестьянской жизни. Он возмущался теми, кто пытался скорее выбраться из деревни в город, не видя в ней почвы для строительства нового. Чтобы оживить культурную жизнь края, он обращается к разным деятелям культуры, как к компетентным и заинтересованным людям, с просьбой приехать, помочь. посоветовать. Устраивает свои собственные выставки. О первой из них, в марте 1924 года, газета «Крестьянская правда» писала: «Выставка эскизов-картин и художественных работ К.В.Честнякова-Самойлова для нашего местного края, особенно бедного, работниками по искусству, представляет исключительный интерес, в особенности ввиду разнообразного характера работ художника…»
В письме Юрию Репину, написанном чуть позже, Честняков сообщал, что выставка эта имела успех, хотя и не окупила расходов на ее устройство, «так как много шло бесплатных зрителей». «Но я решился устроить выставку не столько из-за выручки, сколь, так сказать, по гражданству». Нельзя забывать, что художник еще находился в трудных материальных условиях, так как был единственным работником в семье, а перевозка выставки из Шаблова в Кологрив при отсутствии дорог стоила к тому же немало усилий и средств. И тем не менее через год, в апреле 1925 года, Честняков вторично организует экспозицию своих работ в Кологривском музее краеведения. Об этом опять сообщала «Крестьянская правда» в номере от 18 апреля 1925 года.
После революции, когда интенсивно развивалось агитационное искусство как новая форма пропаганды революционных идей и строительства молодой республики, особенно возросло значение той работы в деревне, которую и раньше уже проводил Честняков: его театральных представлений, различных игр, колядок, «беседок». Он пишет новые пьесы, сказки, сценки на темы крестьянской жизни и крестьянского строительства, привлекает к участию в них как можно больше жителей Шаблова и соседних деревень.
Творческое наследие художника включает множество графических работ, в том числе карандашных и акварельных портретов. Своих земляков он рисовал постоянно. По характерным признакам — прическам, одежде, значкам и медалям — можно с большой долей точности определить время создания каждого портрета. Но более всего Честняков отдавался этой работе именно в послереволюционный период, что связано с общим оживлением культурной жизни на селе, и позже, когда на большие живописные произведения уже не хватало сил, мешали болезни и подступающая старость. Работая над натурой, художник никогда не копировал модель. Ему свойственна обобщенная моделировка человеческой фигуры. И даже когда он писал портрет, то старался придать ему некоторый характер обобщения. Эта галерея народных типов, ликов «крестьянского царственного народа» — великолепный образец его самобытного искусства. В последующие годы Честняковым создано немало литературных произведений, в том числе автобиографическая повесть «Летучий дом». Ее главный герой Стафий много думает над преобразованием деревни, уходя в мечтах в далекое будущее. «Чтобы и летом можно было сделать зиму, и зимою — лето, и чтобы покрыть бы овраги к солнышку небьющейся гибкой тканью, прозрачной как стекло, чтобы и зимой тут было тепло и росли бы всегда изюмы-винограды, плоды-фрукты душистые, сладкие, цветы красивые ароматные… Думал и о скатертях-самобранках, и о коврах-самолетах, и о запрудах речек многоводных, о ветряных и солнечных двигателях — чтобы электроэнергия воду на гору качала, всем станкам дала движение, сад и поле орошала, шла по проводам по заводам и фабрикам. У него уже художественно выстроены всевозможных манеров обители — шалашки, избушки, дворцы, палаты, в рисунках и из глины, орнаментные формы всевозможных стилей… И получается неожиданно причудливая сказкина красота…» И мечтает Стафий, «чтобы подобное строить в натуре — для жилья и индустрии, с удобствами и красотой, не только для себя, для всей деревни, для Руси и мира всего: и выше и шире башен Вавилонских… как мир».
Его автобиографический герой Марко Бесчастный уходит в своих мечтах еще дальше. Он строит новую деревню, деревню будущего, где на месте бревенчатых крестьянских изб — добротные кирпичные дома, готовые служить века, построенные из местных материалов и на свой манер. Деревня украшена разными изваяниями и похожа уже не на деревню, а на маленький городок, каких никто никогда нигде еще не видывал. В планах Марко и запруды, где будет множество рыб, и мельничная турбина, и озеро, по которому смогут плавать пароходы, и мост длиною на семь верст и шириною в сто саженей, по которому и тяжелые поезда пойдут и легкие, и трамваи, и автомобили, и для всех — свой путь, даже конным и ломовым и велосипедам, а по краям путь — для пешеходов. И освещает городок электрическая энергия, и приводит в движение все машины, и заменяет труд крестьян. И много прочих чудес невиданных в этом городе-деревне, который строят все сообща, легко и с радостью, потому что с машинами труд стал как забава.
И оказалось, что такие, по тем временам сверхъестественные фантазии, вполне осуществимы. Все сбылось или сбывается. И остается лишь удивляться: как мог Ефим Честняков все это предвидеть в своем сельском уединении? От запруд и речек многоводных, сотворенных рукой человека, до полетов в космос… И сегодня мы находим немало такого в мыслях и фантазиях художника, что актуально и сейчас и будет актуально всегда.
Я листаю копии его заметок и наталкиваюсь на запись: «Собратья страдающие, дети земли! Кто бы вы ни были, обращаюсь к вам..: прекратите войну, примиритесь, изберите все народы от себя представителей, чтобы они собрались в одном месте и обсуждали международные нужды… Прекратите теперь же военные действия и, пока идут мирные переговоры, займитесь культурной работой и собеседованиями, обсуждением переговоров международного собрания и выработкой своих проектов к мирному улажению международных отношений…»
Словно подслушал каждого из нас, живущих мыслями о мире, и, познав сердцем безнравственность войны, обратился ко всем людям земли, просто и непосредственно призвав их найти пути к доброму сосуществованию. Это не голос из прошлого, это боль души истинно русской, боль, дошедшая до нас через годы и с нашей болью слившаяся. Как для Л.Н.Толстого идея мира, воплощенная в легенде о муравейных братьях и волшебной зеленой палочке, хранящей тайну всеобщего согласия и счастья, переросла затем в твердое убеждение, что «война не есть нормальное состояние человечества», так для Честнякова призыв к миру — логическое осмысление идеи всеобщего благоденствия. Человеческое счастье невозможно, неосуществимо без мира на земле. Оно — в ее будущем, которое будет богато и прекрасно, «если распрями не погубят себя люди на земле».
Знакомясь с эпистолярным наследием Ефима Честнякова, с его записными книжками, поражаешься кругу интересов художника и той глубине, с которой он ко всему относился. Здесь заметки о браке и семье, о воспитании детей, этике человеческих отношений, о значении труда в жизни — человек, считает он, должен как можно больше создавать сам и как можно меньше пользоваться плодами чужого труда, извлекая из него выгоду. Он восстает против различных уродств, моральных и нравственных, позорящих человека, в том числе против пьянства, которое «тормозит жизнь,.. чистоту загрязняет, тепло выстуживает, пищу и одежду отнимает от детей и слабых людей», вредит культуре.
Стихийное развитие промышленности, необдуманное строительство фабрик и заводов, без учета природных условий и ресурсов, вызывает в нем тревогу за нашу планету, так как уничтожаются леса, отравляется воздух и в результате «истощается девственность земли».
Его волнуют и вопросы жизни вселенной, ее изучения. Он уверен, что «с течением времени все больше будет раскрываться прошлое и будущее вселенной».
Как художник он крайне озабочен проблемами развития культуры. Человечество накапливает сокровища искусств. Они должны служить людям. Но для этого необходимо развивать духовный мир человека, иначе «все сокровища ему скучны будут», возбуждать стремление к прекрасному, научить людей понимать его, отличать искусство от поделки, не довольствоваться примитивами, в которых «много скуки и пороков». О себе он писал в одном из писем: «Я завлекаюсь как-то только оригинальным. …в шаблонах теряется интерес новизны. Оригинальное есть самобытное».
Вся его жизнь в искусстве отличалась поиском самобытности. Казалось бы, сам крестьянин по происхождению, жил всегда в деревне и знает до тонкостей ее быт. Было бы естественным и закономерным стать бытописателем русской патриархальной деревни, крестьянским художником — как, кстати, совершенно несправедливо его называют. Но он избирает иной путь: не показывать в своем искусстве ту повседневную крестьянскую жизнь, которую народ и сам знает, а изобразить ее< такой, какой она должна быть и, художник уверен в этом, — будет. Он поднялся до мечты, воплотив в ней общечеловеческое представление о будущей жизни и о народном счастье.
Всю жизнь Ефим Васильевич Честняков положил на алтарь искусства, которое считал «важным не только для преобразования деревни, но и всей страны и жизни вообще», как отмечено в одном из его писем. И художник был прав, потому что его искусство выполняло главное свое назначение: пробуждало в народе страстное желание новой счастливой жизни, чувство самосознания и человеческого достоинства. И в этом заключается самая главная реальность его фантазий. Потому что реализм, как утверждал Ф.М.Достоевский, — «не то, что правильно нарисовано, а то, что правильно воздействует». Среди литературных сочинений Ефима Честнякова есть «Сказка о крылатых людях». Она — о добром и бескорыстном человеке, который создал крылья свободы, прилетел к людям, оставшимся на одиноком острове, и помог им сделать такие же крылья. И поднялись они все в высь голубую, и как лебеди белые прилетели в страну сказки. Она была очень красивая, и хотелось им пожить здесь «в красоте и музыке». И летать было очень хорошо. И поняли они, что не нужно им ни богатства, ни наслаждений, что счастье не в них, а в этом полете. «И они поднимались на белых крыльях своих в небесный простор и гуляли в лучах сияющего солнца…»
***
Однажды мне довелось побывать в Шаблове. Водометный катер замер у берега Унжи. По заросшей травами и цветами тропинке я поднялась на гору, и открылась мне изумрудная даль лесов, серебро реки в утренних лучах солнца и необъятный простор света и тишины. Хорошо знающая эти места моя попутчица привела меня на шаболу. Вот оно, его любимое место, где он играл с ребятами, учил их летать, любовался первыми весенними проталинками. А за околицей притихла деревенька. Резные наличники, крылечки, волоковые оконца. Почти у каждого дома — поленница. Здесь он жил… От Ефимовой избы осталась лишь часть поросшего травой фундамента. После смерти художника, который, отдавшись искусствам, так и не устроил свою личную жизнь, никого в доме не осталось, и разобрали его по бревнышку и кирпичику на разные хозяйственные нужды. А в избе рядом как жили, так и живут Серафима и Павел Лебедевы. Пригласили к себе…
Холодное, из погреба молоко льется в кружку матовой густой лентой. В лукошках посверкивает золотистыми боками ядре¬ный деревенский лук. В прихожей на стене берестяные туе-сочки. Немудреный крестьянский быт.
Серафима Борисовна просит пройти в горницу, и вдруг, как блеск жемчужинки среди этого незатейливого убранства крестьянской избы, на стене — картинка Ефима Честнякова… По-простому, по-деревенски — без рамки, на гвозде… «Это нам от нашего Ефима осталось. На память…»
И они вспоминают, как много лет прожили рядом и как лю¬били его все в Шаблове, шли к нему и с радостью и с горем, всегда находили утешение, потому что он чувствовал и пони¬мал людскую душу.
В разговор включается и Александра Николаевна Тихомиро¬ва, которая тоже поспешила к Лебедевым, узнав о приезде московских гостей.
— Да, людей к нему тянуло… Он был не как все. Особенный какой-то… Нам до него далеко… И долго не дойти…
Почти рядом с бывшим домом Ефима Васильевича два тополя с пышными зелеными кронами. Конечно же, те — подумалось… Те, о которых рассказала мне накануне Зоя Ивановна Осипо-ва. Еще будучи девчонкой, она знала Честнякова /он называл ее по-чудному: не Зоя, а Оя/.
А когда вышла замуж и привела мужа к Ефиму Васильевичу, он, всегда поначалу настороженно относясь к новым людям, решил «испытать» парня.
— Слышишь что-нибудь? — спросил он лукаво, когда сидели под тополями и беседовали ради первого знакомства.
— Слышу, — смекнул тот, зная уже, что Ефим неспроста спрашивает.
— А что слышишь? — не унимался художник.
— Да вроде музыка какая…
— Молодец, хорошо слышишь! — обрадовался Ефим. — Это тополя поют…
Такой уж удивительной способностью обладал этот человек — во всем, что его окружало, находил поэзию, музыку, красоту, и от других хотел того же. Ему было уже за семьдесят, когда он писал племяннице: «Люби поэзию. Это душевный хлеб. Без поэзии жизнь скучна — материальна, как у животных». А потом пошли на ключ, где любил отдыхать Ефим Васильевич. Слева от дороги на Бурдово, под пригорком. Тут же, не¬далеко, и урочище Скатерки, которое он называл своим раем. Очень живописное место, много черемухи, рябины, ольхи, ивы… Ключ зарос, его воды, вырываясь из земного плена где-то среди кустарников и трав на горушке, бегут по деревянному замшелому желобу и, стекая веселой струей, играя в пробивающихся сквозь листья солнечных лучах, пенятся и звенят на камешках и пропадают, замирая среди лесных цветов. Может быть, именно здесь, когда смотрел он на кристально чистую воду, пришла ему мысль о том, что художник, «чтобы работать так деликатно, как искусство, «должен» жить, кипеть светлым-светлым ключом»…
И вспомнилась строка в его записках: «Я давно родился на земле…» Наверное, как и родник. И обрела она у этой вечной воды свой истинный смысл: «Я всегда буду жить на земле…» Потому что сказка и мечта — бессмертны. И бессмертны их создатели.
Теперь этот ключ называют Ефимовым. Сюда часто приходят взрослые и дети, вспоминают Честнякова, поют его песни. Тут же, как и при Ефиме, берестяной тюричок, чтобы каждый мог испить живой воды Ефимова ключа. Мал родничок, а попробуй вычерпай его до дна…