Теперь она пришла умирать к знакомым корням,
Свернувшись в калачик на серой тёплой земле,
Доверив себя надёжным глубоким снам,
Навеки забыв о любви,о добре и зле;
Свалялась в колтун золотая шкурка её,
И клочьями в даль небес уходила душа.
Примолкло в тот вечер голодное вороньё,
Но стали стекаться к корням муравьи,не спеша.
Какая достойная тишь и спокойная смерть.
Какие красоты вокруг, бытия благодать.
Она никогда не боялась желать и сметь.
Настала пора природе долги отдать.
Опутают шкурку травы,впитают сок.
И рой насекомых накормлен будет и сыт.
И мудрое солнце зайдёт,как настанет срок.
И Смерть скажет ласково: «Спи».
Она просто спит…
ЛЮБОВЬ
Однажды к мудрой, видавшей виды Фа пришли за помощью.
– Моя сестра всё время плачет, – пожаловалась Тюляпка.
– У неё зубки режутся? – поинтересовалась Фа – она вполне могла посоветовать что-нибудь по этой части.
– Нет, она влюбилась, – вздохнула Тюляпка.
«Лучше бы у неё резались зубки», – подумала Фа и уточнила:
– А почему плачет?
– Потому что без взаимности! – воскликнула Тюляпка.
«О как», – подумала Фа.
– Так ведь и это ещё не всё, – продолжала Тюляпка. – Взаимности там и быть не может, потому что она влюбилась… в подстаканник.
– Во что-о?! – Фа подумала, что ослышалась.
– В подстаканник, – упавшим голосом повторила Тюляпка, и сама поняла, как дико звучат её слова.
– Она… нормальная? – осторожно осведомилась Фа. – Извини, я должна была уточнить.
– Да, – сухо ответила Тюляпка. – У неё просто богатое воображение. Но если б даже она была ненормальная, что с того? Ей же плохо, и она всё время плачет. У нас вся семья её жалеет, а сделать мы ничего не можем.
– Купите ей этот подстаканник, – на пробу посоветовала Фа.
– В том-то и дело, что это её подстаканник, – безнадёжно ответила Тюляпка. – Она его с собой в кровать берёт. Как маленькая.
– Если б была маленькая, у неё бы резались зубки… – задумчиво возразила Фа. – А она до этого что, подстаканников не видела?
– Видела, конечно, – отмахнулась Тюляпка. – Она влюбилась именно в этот. Нет бы в холодильник, например. Тогда было бы понятно…
– А любовь – штука непонятная, – усмехнулась Фа. – И любят обычно не за что-то, а скорее вопреки. Но не отвлекайся. А чего она конкретно хочет?
– Ну, она не говорит… – помялась Тюляпка. – Но я подозреваю, она хочет, чтобы он стал человеком.
«О-о, детка, – усмехнулась про себя Фа. – Это будет гораздо хуже, поверь мне».
Но вслух сказала другое:
– Попробуйте приносить ей другие подстаканники. Пусть их будет много. Пусть хоть всё жилище заполонят. И пусть её уже тошнит от подстаканников!
– О! – просветлела Тюляпка. – Спасибо большое, мы попробуем!
И ушла.
Но через какое-то время вернулась.
– Ну как? – поинтересовалась Фа. – Её тошнило?
– Ещё как! – воскликнула Тюляпка. – Этот метод сработал на ура, и какое-то время всё было хорошо. Но… теперь она снова плачет.
– В кого на этот раз? – сразу просекла Фа, и подумала, что это уже, пожалуй, неважно.
– Не подумайте плохого, – упреждающе встала Тюляпка на защиту сестры. – В…
– Подождите, я знаю, что делать, – утешила Фа. – Понимаете, в таких делах всё очень индивидуально. Но именно вашей сестре этот метод вполне подойдёт.
И он подошёл идеально.
Не спрашивайте, что это было, вы же не сестра Тюляпки. В таких делах всё очень индивидуально…
***
Не сомневайся.
Сегодня на улице
Меня обнял какой-то ребенок.
Я — потерявшийся ангел.
Просто люди любить разучились.
Я принимаю форму тебя.
Иду к тебе, небо моё,
Но лоб разбиваю о твердь
И вижу своё отраженье.
Вот бы растаять.
Не отпускай.
Я твой потерявшийся ангел.
МОЛИТВА
Люблю. Ругаю.
Боюсь. Пугаю.
Золотые у храма колокола.
Зачем я в детстве не умерла.
Люблю, золотой мой.
Убью, золотой мой.
Убей, золотой мой.
Не пей, золотой мой…
ИГРА С ТЕНЬЮ
СКАЗКА НЕ ДЛЯ МАЛЕНЬКИХ
– Мама, он опять звонил, – сказала Красная Шапочка в трубку. – Сказал, что всё будет хорошо.
– Ты прекратишь уже измываться надо мной?! – закричала мать. – Я тебе с самого начала говорила, что добром это не кончится! Пожалей ты меня, а?! Сама погибнешь и меня доведёшь! С волками нельзя общаться! Нельзя, понимаешь?!
– Понимаю, мама, – тихо сказала Красная Шапочка и повесила трубку. Побродила по комнате, обходя книжные и журнальные завалы. Было холодно. Впрочем, в последнее время Красная Шапочка даже полюбила холод. Он бодрил и выстраивал мысли ровными ясными столбцами. Мамины заполошные крики в трубку только их путали. Ну, чем они могли ей помочь, мамины крики.
Помочь ей могли только беседы с Волком. Тогда на душе становилось тепло.
«Волк, ты здесь?» – спросила она. «Здесь, – прошептал Волк. – Я всегда буду с тобой». «Слушай, я с тобой совсем наркоманкой стала, – засмеялась Красная Шапочка. – Наверное, они так себя чувствуют, когда вмажутся. Называется – приход». «Ты преувеличиваешь», – сказал Волк. «Да нет, просто это эмоции, понимаешь?» «Понимаю. Давай тогда сказку расскажу?»
Она всегда обмирала от его сказок. Когда она пыталась их пересказывать кому-то, её не понимали. Говорили, что сказки грустные, страшные, да и вообще не позитивные.
«Что бы вы понимали в позитиве», – думала Красная Шапочка. Ведь это был её личный позитив, сказки её Волка. Ведь никто не поймёт чужих чувств, если сам их не испытывает…
Два МЧСника вскрыли дверь через неделю, когда мать Красной Шапочки в истерике вызвала службу спасения – дочь не отвечала на звонки.
– Интересно, где тело? – потянув носом, проворчал один из них. – Что она, мумифицировалась, что ли?..
– Ну ты… не шути так, – испуганно озираясь, попросил напарник.
– Бумаги, бумаги… Книги, журналы, блокноты… Похоже на логово сумасшедшей, – поёжился старший.
Младший перелистал лежавший сверху блокнот, исписанный карандашом: «Волк, ты здесь?» – спросила она. «Здесь, – прошептал Волк. – Я всегда буду с тобой». «Слушай, я с тобой совсем наркоманкой стала, – засмеялась Красная Шапочка. – Наверное, они так себя чувствуют, когда вмажутся. Называется – приход…»
Он ничего не понял, но почему-то положил блокнот в карман.
– Ну, что зря топтаться, пошли отсюда, – пожал плечами старший. – Нет тут никого…
Вдруг они вздрогнули – на стене явственно проступили две тени. Одна была похожа на волчью, другая – на женский силуэт.
– Пошли скорее, – подтолкнул старший.
Простучали шаги по лестнице вниз.
«Волк, ты здесь?» – спросила она. «Здесь, – прошептал Волк. – Я всегда буду с тобой».
***
Жила-была писательница. Она,признаться,была долбанутая на всю голову и писала только мрачные сказки. Окружающие даже иногда пугались ее выходок,хотя они были достаточно невинны — она все же не устраиваивала ритуальных самосожжений под окнами мэрии каждый понедельник и даже не выла по ночам,как соседская собака.
Как-то один колдун решил ей помочь и выдал книжку под названием «Как научиться не выносить мозг себе и окружающим».
Она обрадовалась, проштудировала ее от корки до корки… И перестала писать сказки. А потом и вовсе померла.
Всё герои ее сказок собрались над гробом в полном недоумении.
— Ты что, совсем офигела? — наконец нарушил молчание донельзя разозленный Волчок. — Во-первых, не ожидал от тебя! Во-вторых,мы так не договаривались!
— Молчи, болван,я притворяюсь! — прошипела она. — Мне просто нравится лежать в гробу!!
— Тьфу ты! — ещё больше разозлился Волчок. — Никогда так больше не делай,а то…накажу!
И специально громко топая,быстро пошёл в лес.
— Эй, а ну-ка постой! — закричала писательница, быстро напялила красную шапочку и,топая ещё громче, побежала за ним.
Вслед за ними побежали остальные сказочные герои.
Колдун посмотрел на это безобразие и в задумчивости почесал за острым ухом:
— Да они, похоже,тут все долбанутые…
Хотел устроить ритуальное самосожжение под окном мэрии,но,к счастью,передумал и пошёл дописывать сказку про Колесо Сансары.
Гулька и Фигулька
Гулька и Фигулька дружили уже давно.
Гулька был самым обычным голубем — толсто переваливался под ногами, гурлыкал и просил подаяния. Фигулька же каждый день придумывал что-нибудь новенькое, и от этого колбасило и трясло не только Гульку, но и всех остальных в их дворе.
3 октября Фигулька вышел на прогулку под осеннее солнце в странном костюме, имея в каждой руке по маховому перу размером с весло.
Гулька порхал где-то у его плеча, рассчитывая на пожрать, но не тут-то было.
— День улетания в тёплые края! — строго сказал Фигулька. — Был! Третьего октября!
— А ты не проставился, — нашёлся Гулька.
— В тёплых краях пожрем, — не растерялся Фигулька. — Ты, главное, крышами маши пошибче. Не переживай, я возглавлю клин. Покажу направление.
— Ты охренел?! — заорал Гулька. — Голубь — птица не перелётная!! Передохнем мы там все!
— Ну, кто передохнет, а кто и останется! — ещё строже сказал Фигулька. — Не надо быть таким пессимистом! Я вот не унываю! А ты какой пример собратьям показываешь, а?!
Собратья тупо топтали двор и клевали что-то под ногами.
— Рождённый ползать летать не может! — гаркнул Фигулька и замахал своими «вёслами».
Как ни странно, он поднялся над землёй, а Гулька от неожиданности воспарил ещё выше.
— Те, кто не летит… держитесь тут! Успехов и… счастья всякого… — потусторонним голосом посулил Фигулька.
Офонаревшие птицы провожали странных летунов стеклянным взглядом. Кое-кто рискнул присоединиться к клину. Замыкал его неизвестно откуда взявшийся пингвин. Вероятно, это был намёк на скорую зиму…
РАЗМЕРЕННОСТЬ
«Тебе придётся идти», – сказала Луна.
И он поднялся с пола, растерян и наг.
Луна смотрела в окно, была холодна.
Она молчала. И он молча сделал шаг.
В безмолвии ночи его отдавались шаги.
И слёзы бессильно его бороздили лицо.
Он шёл в пустоте, где не видно было ни зги,
И чувствовал, как его сжимают в кольцо.
«Не верь и не бойся. И помощи не проси.
Молчи, потому что слова твои примут за ложь.
Холодный огонь в очаге будет неугасим.
И сколько б ни шёл ты, но ты к нему не придёшь».
И он, теряя последние крохи тепла,
И видя вдали холодный и чистый свет,
Всё шёл, не видя, что сзади клубится мгла,
Не зная, что его самого больше нет.
КОСМОС, диптих
Пальцы словами исколоты,
Но бумага всё стерпит.
Льётся молчания золото
За секунду до смерти.
Я тяжко больна серебром,
И кривится луна.
Бьёт ладони ребром
По горлу. Воздуха нет.
Одна.
Я хочу в спальню чёрные шторы.
Чёрные шторы со звёздами.
Нет ничего, кроме космоса.
Кроме огромного космоса.
Кроме холодного космоса.
Больше ничего
нет.
Через тернии к звёздам
Через тернии к звёздам лечу, обдирая крылья.
Путеводною нитью мне — странная длинная нота.
И гармония вдруг рассыпается звёздною пылью,
И туманится даль, и на сердце туман отчего-то.
И откуда-то сверху глядит одинокий ангел;
Золочёной трубы его зов неизбывно печален.
А за правым крылом улыбается юный Авель,
А за левым — беззвучно рыдает усталый Каин.
Моя душа сорвётся как листочек с ветки.
Конечно, «вся я не умру»,
А просто поутру
Моя душа сорвётся как листочек с ветки.
Детки,
Не обещайте деве юной,
И не шепчите ночью лунной,
А впрочем, можно и шептать,
Но поверните время вспять.
*
Моя душа как банный листик
Приникла к веточке твоей
И затерялась средь ветвей.
День шуршания осенними листьями.
Кто шуршит осенними листьями,когда по ним никто не идёт? Ветер? Невидимки? Хитрые призраки?
Да никто. Это сами листья. Они помнят, как трепетали на ветвях, нежно похлопывая зелёными ладошками в такт пению птиц. Они видели, как улетают птицы на юг и срывались за ними вслед, крича: «Подождите нас!», и бессильно падали. Птицам нельзя никого ждать. Листья это знали, и всё равно стремились за ними , покрывая землю разноцветными обрывками надежды.
Грустная история? Пожалуй, нет. Ведь надежды не умирают.
И когда вы услышите, как шуршат осенние листья, поднимите глаза к небу. Скорее всего, там пролетают птицы, а листья просто передают им привет…
Письмо в ненаступившее будущее
Будущего ещё нет. Как ещё нет цветка над посаженным семечком.
Но кто знает — если написать письмо в это самое ненаступившее будущее, может быть, оно наступит?..
«Будущее, я хочу сказать тебе «здравствуй», только услышь. Тут, в небе, среди облаков, такой звонкий ветер, и такая свобода. Только очень холодно. И почта работает плохо. Но я не буду запечатывать это письмо в конверт. Я сделаю из него самолётик. И уж тогда оно к тебе обязательно прилетит. Я, наверное, напишу тебе не одно, а несколько писем. И какое-нибудь из них ты непременно прочитаешь».
…Так получилось, что я прочла эти письма раньше тебя.
И поняла, что будущее — это я…
Письма никому
5 июня.
Знаешь, когда вырубается электричество и на улице идёт дождь, поневоле сосредотачиваешься на себе и своих ощущениях. Начинаешь идти внутрь себя мелкими шажками. С маленьким факелом. А на стенах портреты. Или кадры из любимых фильмов. Или можно погасить факел – просто закрыть глаза – и вспомнить ощущения. Все, что были. Физические – наслаждение или боль. Или боль, переходящую в наслаждение. Или вкус клубники со льдом. Никогда её не понимала, клубнику со льдом. Или прикосновение твоих пальцев к ложбинке на спине. От этого прикосновения тысячи пушистых мурашек пронизывают всю меня, сколько бы меня ни было в пространстве и времени. Тысяча лет пушистых мурашек. Твоё молчание. Твои глаза. Твоя прячущаяся нежность.
Самое забавное, что ты не поймёшь, ведь это мои ощущения, а не твои. Это так же невозможно передать, как невозможно рассказать сон. Но ничего страшного. Я заберу эти ощущения с собой, а потом – где-нибудь, и там – когда-нибудь – буду неспешно вынимать и перебирать, как самые дорогие в мире неповторимые драгоценности.
Говорят, что женщиной надо любоваться, а мужчину нужно анализировать. Если тянет сделать наоборот, с миропорядком что-то не так.
Да с ним давно уже не так, но разве это важно? Уже не стало ни мужчин, ни женщин. И это тоже неважно, хотя…
Хотя можно просто включить внутри себя музыку. Чтобы заглушить хлопки дверей, топот и голоса. И ждать, когда настанет тишина. Тишине не помеха только дождь, который барабанит по подоконникам. Пусть барабанит.
6 июня.
Мокрые ладони клёна аплодируют на ветру.
Может быть, очередным моим воспоминаниям?
Эротика двух пар коленей, возвышающихся над водной гладью наполненной ванны. Четыре горы. Пики любви над океаном слёз. Тогда ты не боялся смотреть мне в глаза. Это я всего боялась – ты не помнишь – а сейчас нет. Сейчас я и вечности посмотрю в глаза. Мне можно, я берегиня. А ты опускаешь взгляд.
Но пространство взрезается резким сигналом пришедшего в WhatsApp сообщения. Не того, которого ждёшь.
Такие ситуации очень любимы Чеховым. Непонятно почему вспомнилась высокие фельдшерские порывы, и тут же – взгляд из окна – где два утёнка дерутся в пыли из-за какой-то кишки… Там тоже была русалка. Берегиня.
Глаза, готовые к сладкому страданию, наполняются слезами… а вот и фигушки. Жизнь, как и Чехов, мастерица сплавлять высокое и низменное. Ну, скажем, высокое (типа гор-из-воды, покрытых сверкающими капельками) и низменное. Типа гаджетов. Надо ж так назвать. Гаджеты. «Гад же ты».
Через сто лет их не будет. Этих смешных пластиковых аппаратиков. А ощущения останутся, они распылены над вечностью, как мелкий тёплый душ. Может быть, это дождь. Может быть, это звёзды. Скорее всего – звёзды. Где-то там и астероид Б-612. Каждый из нас достоин того, чтобы найти свой астероид и вернуться домой. Любым способом.
А мы достойны того, чтобы дарить друг другу прикосновения, раз мы ещё живы. Соприкасаться можно и душами. И в душе. Подставьте разные ударения, кому что больше сегодня нравится. А мне нравится думать о тебе. Сегодня.
А теперь оно тарахтит, отсчитывая секунды – те, что мы вместе.
Людские уши слышат дальние рокоты моторов на трактах. А я слышу, как ты тихо рычишь мне в ухо, и прозрачные волоски на спине встают дыбом. Я этого не вижу, я чувствую. Видишь – ты. Зато я чувствую твои пальцы, намертво припечатавшие мою холку к подушке. Тяжёлая лапа тигра. Как хорошо умереть под этой лапой – навсегда. А потом ожить – навсегда. Ты просто поверь, что жизнь – это навсегда.
Любое твоё слово разворачивается в моём сознании в целый мир. Любое твоё прикосновение разворачивается во Вселенную наслаждения.
Наверное, тебя это пугает. Не бойся, я буду вести себя тихо-тихо. И мои миры неслышно, как туман, коснутся твоего лица. Обещаю, я буду нежной. Не забудь, я берегиня. А беречь друг друга очень трудно, почти невозможно. Но там – в космосе – нет ничего естественнее этого.
Целый космос блаженного одиночества. Я уже не смогу быть с кем-то. Я могу быть везде и нигде. Если ты захочешь моего присутствия, то просто можешь посмотреть на небо. Но лучше посмотри на меня, распластанную под твоей тяжёлой лапой.
Мотор рычит, зовя в дорогу. Я уеду, не обернувшись. Нельзя оборачиваться, так можно застыть и превратиться в соляной столб. Я разучилась оборачиваться.
Я умею быть столбом искр, который исчезает в ночном небе. Я вода, я протеку у тебя между пальцами. Я умею быть огнём и водой одновременно. Я русалка. Меня нет.
А умение дышать в унисон, мой милый, великое искусство.
Кто же сказал: «Я не живу на губах своих, и тот, кто целует меня, минует меня»? Цветаева – Рильке. Цитата может быть неточной…
Даже когда мы рядом, мне кажется, что я пролетаю сквозь тебя как через млечную туманность, а ты просачиваешься в меня призраком неосуществлённых желаний, и мы смотрим в вечность – оба – но в разные стороны.
Потому что есть – мечта, а есть – реальность, а реальность порой груба, и она сминает наши мечты, сминает и отбрасывает.
Вы поднимайте, пожалуйста, эти комочки. Поднимайте и разглаживайте. Это же мечты. Порой искорёженные, порой даже обугленные, или, наоборот, промокшие до такой степени, что неровные строчки расплылись в сумбурное пятно. Расправьте их бережно, ведь это наши мечты. Пусть наивные. Пусть в них иногда стыдно признаться. Не бойтесь их, это же наши души.
Как ранимы наши души. И мы прячем их, мы щетинимся навстречу миру остриями циничных шуток, ледяного равнодушия, лезвиями сарказма. Потому что боимся, что сделают больно. А когда делают больно, мы уходим так далеко, что иногда оттуда нет возврата.
Не уходи. Не отпускай меня. Услышь то, что я хочу сказать тебе, в моём молчании, в моей недосказанности, в том, как я беспечно смеюсь и машу рукой, в том, как я не отвечаю на твои звонки или говорю: «Мне всё равно». Просто в этот момент мне больно. И я сама сминаю свою мечту, сминаю и отбрасываю, и мы с ней лежим порознь на холодном полу, подтянув колени к подбородку. Ну, если, конечно, у мечты могут быть колени.
У тебя такие твёрдые, такие властные и нетерпеливые колени.
Я задыхаюсь без тебя.
9 июня
В недосказанности всегда есть что-то большее.
А мне всегда хочется большего, чем есть. Не от жадности из сказки про разбитое корыто – нет, из простого желания быть. Не скромный язычок пламени, а костёр во всё небо. Не тонкая струйка воды из крана, а цунами. Не месяц, а полнолуние. Сегодня как раз полнолуние.
Кто-то сказал о возможной смерти в результате подобных страстей? О смерти мы поговорим потом, а сейчас… «Да я не променяю, вот видишь ли, мой глупый Лепорелло», этих упоительных минут на миллионы лет серости. Именно страсть.
Нет, она не сожжёт. Просто надо стать частью самой стихии. И вот ты уже сопричастен к жизни, и нет ничего естественнее этого состояния. И ты первый посмеёшься своим страхам и с удивлением прислушаешься к восторгу, который рождается внутри тебя. К восторгу, который на секунду перехватит дыхание от желания жить. Так при чём же здесь смерть?..
Итак, о желании большего.
Мне так мало тебя. Я ищу тебя даже там, где ты уже есть, а найдя, не верю и продолжаю искать.
Может быть, я придумала тебя? Мы все придумываем друг друга, и так часто наши иллюзии лопаются как мыльные пузыри; едкие брызги попадают в глаза, и мы плачем.
И о недосказанности. Слова так косны, они не передают и сотой части того, что могут сказать глаза, губы, капельки воды на плечах и то, как мы обнимаемся шеями, словно две лошадки на берегу сонной реки в полнолуние.
Давай станем лошадками. Тихими. Полнолунными. И никаких страстей.
Или?
А я задумалась, так ли они мудры, эти люди.
Нет, я ничего не имею против плотской любви. Если так придумано, что у нас есть плоть, то удивительно бы было не воплощаться друг в друге разными способами – от Кама-Сутры до воспроизведения себе подобных, а это как раз и является венцом плотской любви. И тут не место спорам, что первичнее – бытие или сознание.
Бытие – это значит, что я осязаю тебя каждой клеткой, и уж тут я хочу впитывать все ощущения до остатка. Твой запах, твой вкус, тяжесть твоего тела, тон твоего сердцебиения, твоё дыхание, когда ты засыпаешь – все кажущиеся мелочи становятся такими непреложными, как само бытие.
А сознание – кто-то назовёт это иллюзией или самообманом – это когда я ощущаю твоё присутствие даже в те моменты, когда тебя нет. Или нет рядом или – просто нет. Но я так хочу, чтобы ты был. Даже не для меня, а для себя самого. Пожалуйста, будь подольше.
А мне, наверное, уже пора. Я всегда и здесь, и где-то ещё – возможно, на луне, возможно на пути к ней, иду совмещать несовмещаемое. Я ничего не боюсь. Мне страшно. Ты не сможешь меня остановить. Останови меня.
Я слышу твоё дыхание, ты засыпаешь, вздрагивая. Утром на подушке будет тень от окна.
Это совсем не прощание. Это вектор.
Иногда я бываю такой определённой, что просто жуть берёт. Но тебе бояться не стоит. Всё будет хорошо. Только будь.
Совпадение снов
Наши сны внезапно совпали.
Я пила на кухне полночный чай,
А ты украл у отца цианистый калий,
В лаборатории, невзначай.
Назавтра встретились, как всегда, у фонтана:
«Ты вчера была с ним, я знаю».
Ты достал пузырёк из кармана.
Я сказала: «Давай лучше выпьем чаю».
«Я видел твою кружку щербатую,
Паутину трещин на потолке…»
«А я – рукав белого халата.
Я узнала шрамик на твоей руке».
Ты был очень спокоен: «Я решил уйти.
Тень напротив взяла тебя за плечо».
«Глупо, – ответила я. – Не шути».
«Отберёшь пузырёк – украду ещё…»
Это был очень солнечный день.
«Я решила уйти».
Совпадение слов.
На край фонтана упала тень.
Я ушла одна.
Совпадение снов.
КРЫЛЬЯ
1. ДЕНЬ И НОЧЬ
ДЕНЬ
— Твой ангел-хранитель у тебя за левым плечом, — сказал Пасечник.
«Откуда он знает?» — поразилась Яя.
— Откуда вы знаете?!
Пасечник улыбнулся, он был очень рад.
Народу в магазинчике было немного. И день был солнечный. Он протянул Яе цветок:
— Запах, а?!
Запах был удивительный. Да и цветок необычный. Он был похож одновременно на анютины глазки и львиный зев. Синий с фиолетовым, на одном стебле две изящные головки.
— Я заберу?..
Пасечник кивнул и снова улыбнулся.
— А чтобы голова не болела, расплети косы.
Яя снова поразилась, она как раз об этом думала – расплести, не расплести? Косичек было сто шесть штук, она считала.
— Откуда вы знаете?
Пасечник ткнул пальцем в небо:
— У Боженьки спросил, он и ответил.
Стоявший рядом в магазине местный мужик сказал весело и беззлобно:
— Когда с Богом говоришь, это хорошо. А вот когда он тебе отвечает, это уже шиза!
Яя даже не посмотрела в его сторону, она нюхала цветок.
Потом пошла домой. Поставила цветок в воду, покормила кота и кошку и села на крыльцо курить трубку. Лопатки немного чесались. Так всегда бывало, когда у нее начинали расти крылья.
НОЧЬ
Ночью пришел Голос. Он иногда приходил по ночам, а сегодня был особенно близко. Яя слушала, закрыв глаза и прижав к уху трубку. Было хорошо и хотелось плакать. Но она не стала. Ей было его жалко. А Голос говорил, что ему жалко – её… Яя не понимала, почему.
Из-под подушки выглядывал краешек маленькой серой книжки со стихами. Когда Яя уснула, стихи шумели рокотом океана, шуршали прибрежной галькой и навевали сны о любви. Было очень спокойно. Кошка и кот урчали по бокам.
Когда ночью спускаешься по тропинке к болотине, которая когда-то была речкой Крапивней, попадаешь попеременно в волны теплого и холодного воздуха. Если луны нет и ничего не видно, то эти полосы холодного и теплого дыхания рождают особенное ощущение. Точно Земля держит тебя на ладони. Ладонь теплая и добрая, очень большая и сильная.
Спящая Яя плыла сквозь воздушные волны и улыбалась. Крылья держали надежно. Они многое могли выдержать, её крылья. А значит, всё будет хорошо и дальше.
2. В ПУТЬ
Яя снова зашла в магазинчик. День был пасмурный. Пасечник приветливо улыбнулся ей:
— А без косичек-то гораздо лучше, — заметил он.
— Ага, — кивнула Яя. – Можно мне пакет сока и яблоко?
Жена Пасечника простучала кассой и выдала ей и то, и другое. Она тоже была улыбчивой, но молчаливой.
— А зачем рюкзак? – полюбопытствовал Пасечник.
— В путь, — неопределенно ответила Яя.
— Крылья не жмут? – снова улыбнулся Пасечник. Он все всегда знал, так что на этот раз Яя даже не удивилась.
— Не-а, — сказала она и пожаловалась: — Коты жмут. Вчера залезли ко мне на колени – и он, и она – и давай ворчать друг на друга, кто этого места больше достоин. Я их утешала, а потом у меня спина затекла.
— Так это все-таки крылья, а не коты, — заметил Пасечник. – Я своих котов вообще на чердаке держу. Нечего их особо очеловечивать.
Яя задумалась. Здесь она не была согласна с Пасечником, но промолчала. У каждого своя правда. Хотя и одна на всех. Она спрятала в рюкзак продукты и пошла к выходу.
— Посох не нужен? – вдогонку спросил Пасечник.
Яя снова задумалась. Почему-то так всегда получалось по жизни, что ей никогда не нужен был посох. Она сама была посохом. И только после этого вопроса Яя почувствовала, что земля уходит из-под ног. Яя даже не знала, летела она уже или искала опору.
Внизу проплывали облака и картинки. Картинки двигались. Это были люди – Он и Она. Почему-то Яя знала, что они уже умерли. Но они были такие счастливые и беззаботные, они любили друг друга, и им совсем не было холодно здесь, в облаках. Они пели и смеялись, они смотрели друг другу в глаза, они прожили долгую-предолгую жизнь вместе, прожив перед этим много жизней по отдельности, и им наконец было хорошо. Яя смотрела на них, и в Ней узнала себя.
«А почему я тогда одна?» — подумала Яя и заплакала, потому что впервые в жизни ей потребовался посох. Только что делать с ним здесь, в небе?
Это был сон в облаках, и ей надо было лететь дальше. Яя сдвинула рюкзак на живот, чтобы он не мешал крыльям. Кошка и кот летели чуть поодаль, вяло переругиваясь, кому сегодня ночью лежать в ногах, а кому – возле подушки.
