Конечно же, все знают русскую песню, лиричную, протяжную и тоскливую — «Тонкая рябина». Рождённую из стихотворения (1864 г.) И.З. Сурикова.
Слова там есть такие (в песне, а не в стихотворении) — «Как бы мне, рябине, к дубу перебраться».
Все знают, да не всё. Совсем не так всё было, да и гораздо раньше, ой, гораздо.
Есть дерево дуб, а было ещё дерево «ряб». Мальчик то есть. Ну, уж и подавно не знают, что было дерево «дубина» — девочка то есть. И изначально-то слова в песне были такие — «Как бы мне, дубине, к дубу перебраться».
Ну, это когда ещё деревья ходить умели, и когда ещё всё было хорошо. Дубина очень любила своего Дуба, и натурально к нему перебралась. Стояли себе, листочками шелестели, никого не трогали.
А Ряб — он неприметный был. Тощенький, рябенький. Никакой конкуренции Дубу он, конечно, составить не мог.
А Рябине что-то вступило. И давай она, как ветер начнётся, петь: «Как бы мне, Рябине»…
Дуб, конечно, слушая такие песнопения, улыбался да подкручивал усы свои раскидистые. А чего ему.
Дубина на него косится, стервенеет потихоньку. На Рябину смотрит с ненавистью, не скрываясь, и прикидывает, как бы её верней перешибить, как удачный шквал начнётся. Нет, она бы, конечно, и так бы могла — они ж все ходить тогда умели. Но зачем устраивать «эль скандал при посторонних», правда? Надо ж с умом.
Ряб стоял ни жив, ни мёртв, и только тихо плакал круглыми красными слезами.
Ну, и дождались. Допрыгались. В природе начался катаклизьм и смерч. Дубина думает — «Ага, пришло моё время!», да как размахнется. И думает, будет всё шито-крыто — силы природы, не поспоришь. Размахнулась и — Уууууух! вместе с очередным порывом ветра кааак свистанёт.
Да только промахнулась. Попала не по Рябине, а по Рябу. Ряб даже всхлипнуть не успел, переломился, бедолага, как спичка. Дубина крякнула было : «Эх, что ж я, дубина, наделала» — да поздно. А Дуб стоит, дурак дураком, и только глазами хлопает. А что ему.
Но соловей, видя такое дело несправедливое, Доброму Боженьке пожаловался — смотри, мол, бардак какой у тебя в саду деется.
Тот руками всплеснул, да что уж тут.
— Ну, чего делать-то будешь? — подоспел Змей. Ручки бы потёр, если б были. Очень он бардак всякий любил. — Сожги их, охальников, за такие дела. Рябину, как зачинщицу безобразия, первую. Да и все хороши…
Но тот головой покачал.
— Слабенький Ряб был, — вздохнул. — Не жильцы они, знать. Чего мучить-то. Пусть одни Рябины остаются. А ходить они больше не будут. Хватит, натешились. А Дубина… Дубина и есть. Древесина неразумная. Пусть дубиной и остаётся.
Так и пошло. Деревья ходить разучились. Рябинки листочками шелестят, слезами кровавыми плачут. Дубы стоят, отвернувшись. А что им сделается. И нет больше такого дерева, «ряб». А дубина — дубина и есть.
Про неё, правда, тоже песню сложили. «Эх, дубинушка, ухнем».
Правда, никто не знает толком, про что она.
Давно это было.
Уже более сотни лет прошло, как не стало Ивана Захаровича Сурикова, самородка из крепостных ярославских крестьян, а строки его «Рябины», проникнутые щемящей тоской и мечтою о лучшем, поют и поют, и с эстрадных подмостков, и за праздничным застольем.